На ложе извернулась, пытаясь вскочить, сверху обрушился тяжелый удар: кто-то шарахнул мечом в ножнах. Она рухнула, спину ожгло болью, тело сразу онемело.
– Готова, – услышала она надсадный голос. – Ну зверюга! Нет, я такую не смогу. Давай ты…
– Я потом, – ответил другой голос, торопливый и задыхающийся. – Это ж все равно, что медведицу…
– Ты погляди, какая роскошная баба!
– Ну вот и давай…
– Нет, мне надо сперва перевести дух, выпить… Я ж человек, не зверь лесной!
Ольха лежала неподвижно, борясь с болью во всем теле и дурнотой. Теплые капли с разбитых губ попадали в рот. Она чувствовала солоноватый привкус, стискивала и разжимала кулаки. Надо драться до последнего, так учит Покон. Как бы враг ни был силен. Надо драться до последней капли крови, до последнего дыхания. Лишь тогда строгие судьи пропустят в вирий.
Сквозь чужое сопение, хрипы она внезапно услышала страшный треск, грохот. Дверь слетела с петель, грохнулась на середину комнаты. Из освещенного коридора влетели один за другим двое, распластались, как жабы, на полу. С двумя обнаженными мечами в руках ворвался Ингвар. Лицо его было перекошено, глаза навыкате, налитые кровью, с бледных губ срывалась желтая пена.
Студен вскрикнул тонким поросячьим голосом. Гридни развернулись, выхватили мечи как раз в момент, когда Ингвар с криком, от которого застыла кровь в жилах, обрушил свой клинок. Первый гридень отразил удар, но в тот же миг второе лезвие, подобно копью, ударило в грудь с такой силой, что все услышали треск и хруст ломаемых костей, а острие высунулось между лопаток. Второй уже обрушивал топор, но Ольха с силой толкнула его ногой, сама упав на пол. Удар увальня пришелся мимо, острие с сочным стуком ушло в дубовый пол по обух. Пока гридень тупо пытался выдернуть оружие, Ингвар молниеносно полоснул его по шее.
Студен лишь мгновение смотрел расширенными в ужасе глазами, затем одним прыжком, которого нельзя было ожидать от раненого, оказался у окна, протиснулся каким-то чудом, исчез, оставив клок окровавленной одежды. Внизу глухо бухнуло.
Ингвар бросился следом, на лице была жажда убийства, но, внезапно выронив со звоном мечи, повернулся и подхватил Ольху. Руки его тряслись, в глазах еще было безумие. Она никогда не видела его в такой панике.
– Что он сделал? Что сделал с тобой?
– Ингвар, – прошептала она.
– Что он сделал?
– Не думаю, что смог бы, – ответила она, стараясь улыбнуться разбитыми в кровь губами.
Глаза его были еще налитыми кровью, руки тряслись, но голос изменился, в нем были страх и надежда:
– Это правда? Ты… цела? Или щадишь меня?
Она опомнилась, вскрикнула:
– Ингвар… но как ты смог? Уходи… он собрал полную корчму людей. Здесь у него сорок богатырей, и каждый из них… Сейчас ворвутся. Беги! Беги, Ингвар!
Он прижал ее к груди, жадно целовал, гладил по голове, потом, опомнившись, снова опустил на ложе. Она слабо сопротивлялась, все хватают и тащат в один и тот же угол, а она все никак не решится расстаться с невинностью.
– Ингвар, беги! – повторила она настойчиво. Слезла, морщась, на пол, отыскала убитого своим клинком, выдернула нож. Глаза Ингвара расширились. Он, кажется, только сейчас заметил, что убитых больше, чем он сразил, и в глазах, устремленных на Ольху, было восхищение, смешанное с каким-то другим чувством.
«Только бы и он не счел меня медведицей, – подумала она в страхе. – Не выношу, когда сперва напиваются, потом лезут».
– В корчме полно их людей, – сказала она настойчиво. – Не понимаю, как ты сумел.
– Это было нетрудно, – ответил он со злостью, – я убью Рудого!
– Да-да… Ингвар, что с Павкой?
– Перестань, – поморщился он. – На нем заживет как на собаке. Кости целы. А за побои и раны получает пять серебряных гривен за лето. А когда заживет, я его разорву своими руками!
Она попыталась высвободиться из его объятий:
– Ингвар! Обещай ничего ему не делать! Это я обманула, заставила поехать со мной!
– Перестань, Ольха.
Она сопротивлялась в его руках:
– Нет! Пока не скажешь…
Он шепнул ей в ухо:
– Все по-другому, Ольха. Павка знал, на что идет… И Рудый знал. Это все дело рук проклятого Рудого. Я чуть не убил его, когда он сказал, когда оправдывался.
В распахнутую дверь потянуло гарью. Пахло горящим маслом, ветошью, деревом. Ольха встревожилась, со второго поверха бежать через горящий поверх не просто, Ингвар зло отмахнулся:
– Погасят. Рудый народу привел как муравьев. Эх, ухватить бы мне его за горло.
Он с мечтательным выражением в глазах стиснул кулаки. Ольха спросила непонимающе:
– Рудый?
– Ну да, – ответил он тоскливо. – Это все штучки проклятого Рудого. Рассчитал точно, змей подколодный! Нарочито проиграл Студену, попросил в залог твои драгоценности… твои-твои!.. ты, чистая душа, согласилась, чтобы спасти этого… его ли нужно спасать? Его топить надо. Его брось в самую середку океана с привязанной к ногам скалой, он и оттуда выплывет со щукой в зубах! Даже я, как и все русы, – бесхитростный младенец рядом с Рудым, а что уж говорить про невинных славян, не видавших коварного Царьграда?
У нее голова шла кругом. Значит, Рудый все делал нарочито? Смотрел ей в глаза и лгал?
– Ненавижу, – сказала она искренне. – Я его ненавижу!
– Как и я, – ответил он сурово. – Как он мог? Да плевать на самый крупный заговор – подумаешь, разоблачил! – если тебе из-за этого хотя бы прищемят палец. Я его вызову на двобой.
Ее плечи зябко передернулись. Рудый тоже был оберуким. И, говорят, никому еще не уступал в бою.
– Я сама с ним поговорю сперва, – сказала она.
Он еще держал ее в руках, когда послышались голоса, тяжелые шаги множества ног. Через проем шагнул Рудый, в его руках было по мечу. С обоих клинков щедро стекала кровь. Шлем носил следы ударов, а булатные пластины на груди и плечах прогнулись.
– Прости, – возопил он с порога отчаянным голосом, – но Студена я сам пришиб… не утерпел.
Глаза его с тревогой смотрели в лицо Ольхи. Ингвар поднялся с ужасным ревом:
– Да как ты посмел!
Рудый, как заяц, скакнул назад, выставил перед собой трясущиеся ладони:
– Не до смерти!.. Сам связал, держу для тебя. Или для княгини.
На лице его был ужас, он трясся, шлепал губами, зубы выбивали дробь. Ольха ощутила, как ее губы сами собой начали растягиваться в улыбку. Рудый, хитрый, как Симаргл, никак не хочет выглядеть серьезным и величавым. А Ингвар рядом с ним проигрывает.
– Прекратите! – закричала она. Поднялась, задержала дыхание от боли в боку, но не подала виду, Ингвар и так вне себя. – Студен проговорился, что его люди уже окружили великого князя. Его хотят убить.
Ингвар подхватил меч, оглядывался растерянный, одной рукой поддерживая Ольху. Рудый сразу посерьезнел:
– Там Асмунд… он бдит. Что еще сказал? Эй, приведите Студена!
Гридни, толкаясь, бросились прочь. Ингвар заорал бешено:
– Это все твои штучки!
– Мои, – согласился Рудый. – Но Ольха меня простит… потом, а ты поймешь. Тоже – потом. Сейчас же нам лучше поспешить в Светлолесье. Там сегодня большая охота. А подстеречь да убить любого проще всего на охоте.
В коридоре послышались топот, ругань, сопение. Ввели Студена, лицо в кровоподтеках, одежда изорвана, руки скручены за спиной. В глазах была бессильная ненависть. Живот в крови, красная струйка текла по ногам. Рудый вопросительно поглядывал на рану: появилась до того, как поймал прыгающего из терема воеводу.
– Говори быстро! Кто и где замышляет на Олега?
Студен плюнул ему под ноги. Ингвар ухватился за меч, лицо перекошено яростью.
– Ах ты…
Гридни, как огромные охотничьи псы-медвежатники, повисли на его руках, а Рудый сказал коротко:
– Скажешь – дам быструю смерть. Упрешься, что ж… Умрешь на колу.
Студен встретился с его серыми, как волны моря, глазами, вздрогнул. Несколько мгновений боролся с собой, слышно было сопение дюжих гридней, прижавших Ингвара к стене. Наконец Студен прошептал:
– Кожедуб и Калина.
Рудый кивнул удовлетворенно, направился мимо него к дверям, а гридням бросил коротко:
– На кол.
Ольха не поверила своим ушам, а Студен ахнул:
– Ты… ты ж обещал!
– Да разве мне можно верить? – удивился Рудый.
Слышно было, как дробно простучали его подкованные сапоги по ступенькам. Ингвар с рычанием расшвырял скрутивших его гридней, кинулся следом. Другие поднимали с пола обвисшего Студена.
Ольха слезла с ложа, с ненавистью посмотрела на пленника.
– У нас таких привязывают за ноги, – сказала она медленно, – к верхушкам деревьев… А потом отпускают!
Гридни пыхтели, один сказал с натугой:
– Неплохой обычай. И воронам не надо топтать землю.
