не просто подарок. Это Агнес вложение делала. Если вдруг в Ланне что-то у неё не так пойдёт, если бежать придётся, так чтобы хоть в Малене отсидеться, у графини. И та ведь потом не откажет. „Племянница“ же в трудную минуту деньгами большими ссудила, — и после этих мыслей „дядюшке“ стало ещё тревожнее. — Либо она о будущем думает, либо в Ланне у неё точно не всё складно!».
— А что же расписку с тётушки не взяла? — интересуется он.
На что девушка лишь платком небрежно машет:
— К чему? Она всё одно не отдаст, а судиться да рядиться с нею я всё равно не стану, — и тут Агнес говорит слова такие, которых от неё генерал никак не ждал: — Всё-таки не чужие.
— Не чужие? — удивлённо переспрашивает он тихо.
И девушка, наклоняясь к столу, повторяет еле слышно, но отчётливо:
— Не чужие, и давно уже. Давно под вашей фамилией ходим, дядюшка, оттого и держаться вместе должны, как родственники.
В этом, конечно, есть смысл. Возможно, в этом он с нею согласен, вот только сама Агнес… Всё-таки немалую угрозу она для него представляет, может быть, даже б о льшую, чем графиня. Но у графини был маленький очаровательный и умный граф, от которого Волков теперь уже никак отказаться не сможет и будет защищать его и его интересы даже с оружием в руках, если понадобится, а вот насчёт «племянницы»… Тут ещё нужно было подумать.
— Ты с графиней в свет выходила? — наконец спрашивает он.
— Выходила, — соглашается Агнес.
— И как её приняли в Ланне?
— А как могут принять бюргеры первостатейную красавицу с великим титулом, хоть и отставную, но женщину курфюрста Ребенрее… — рассказывает Агнес. — Первые дома Ланна умоляли меня быть с нею то к обеду, то к ужину. Мы ещё и выбирали. И от молодого графа все были без ума. Удивлялись его смышлёности.
Это всё походило на правду. Брунхильда говорила ему, что «племянница» вхожа в лучшие дома Ланна. И он уточнил:
— Значит, в Ланне ты стоишь твёрдо?
— Уж твёрже, чем вы думаете, дядюшка, — заверила барона молодая и влиятельная «родственница».
Тем не менее, он чувствовал, что она ещё не всё сказала, не приехала бы она сюда, чтобы только успокоить его, потешить его семью подарками да рассказами.
— Ладно, — наконец соглашается он. — Ну а теперь говори, зачем в самом деле приехала.
И он не ошибся, тут Агнес поудобнее уселась на стуле, как бы устраиваясь перед серьёзным разговором, и начала:
— Замуж хочу выйти, благословение ваше нужно.
Тут бывалый во всяких передрягах генерал даже растерялся.
— Замуж хочешь?
На что девушка махнула платком с неудовольствием:
— Ничего я не хочу, мне никто не нужен, ни муж, ни дети, тем более с меня и кузенов раз в пять лет поглядеть довольно; просто пора уже, сватов всё присылают, а я всё на вас ссылаюсь, дескать, вы не даёте согласия. Но вечно так продолжаться не может, меня чураться начнут, — и тут она говорит абсолютно серьёзно: — Слухи пойдут; вы же про то знаете не хуже моего, что говорить начнут рано или поздно: раз не замужем, значит ведьма.
Верно… Верно, засидевшаяся в девках, если не коса и не крива — точно ведьма. Хуже только молодая вдова или вдова дважды. И тут барон по-настоящему начал волноваться.
— Брунхильда сказала, что ты её и на порог дома не пустила. Денег дала, привечала всячески, но в дом не пустила. Почему-то… Как же ты с мужем жить будешь под одной крышей?
А Агнес ему и отвечает:
— О том не беспокойтесь, дядюшка, я подыскала себе нужного кандидата. Он как раз таков, как мне надобен.
— Он тоже… — барон не стал вслух произносить подходящего слова, — такой же, как и ты?
— Нет, нет, он добрый человек и очень мне… очень меня любящий, он будет делать то, что я от него попрошу.
«… что я от него… попрошу!».
Это выражение было произнесено так, как нужно было бы произносить фразу: «Как я ему прикажу!».
Волков вздохнул: то, что ей нужно было выходить замуж, не вызывало обсуждений, но он всё равно волновался.
— Ты уверена, что это тебе нужно?
— Делать мне более нечего, сам архиепископ у меня спрашивал про замужество. Два раза… В прошлом году… и вот нынче на Пасху. Пора уже решиться.
«Архиепископ у неё про замужество два раза интересовался». Волков понять не может, вернее, не может решить, верить тому, что говорит сидящая перед ним девица, прекрасными портными затянутая в прекрасный голубой шёлк, или не верить. А она, как будто по его лицу, по глазам угадав, о чём генерал думает, и добавляет:
— Он и про вас спрашивает, про здоровье ваше. Спросит, а я иной раз и не знаю, что ответить; сказать, что живы вы и здоровы, а вы вдруг опять изранены где-то на своих войнах. Порой мне кажется, что он о вас знает всяко более моего, вот и выкручиваюсь, как могу. Вы бы мне, дядюшка, писали, что ли, почаще. Авось не чужая вам, давно не чужая.
Конечно, она была права, тут ничего не скажешь, им лучше было поддерживать более тесные отношения. И вот она рассказала ему о том, что архиепископ спрашивает про здравие генерала и что она не знает, что тому ответить, и он сразу ей поверил, поверил во всё сказанное.
«Ох и хитра. Ведьма… И вправду очень хитра».
Вспомнила про архиепископа и про то, что им нужно чаще писать друг другу, и вдруг он уже не сомневается в том, что нужно дать добро на её замужество. А пару фраз назад барон вовсе не был в том уверен. Волков вдруг почувствовал себя человеком, которого только что обманули.
«Умна ведьма. Изощрена. Потому и в Ланне — ну, по её словам, — так крепко стоит, что красотой своей к себе располагает и язык имеет такой, какой не всякий поп в своём приходе имеет».
Он уже хотел её снова спросить, но вдруг появился один из слуг Волкова и сказал, что один из людей госпожи Агнес просил передать, что нашёл для госпожи ночлег и интересуется, не хочет ли госпожа осмотреть покои сама.
— Скажи, что сейчас приду, —
