Еще никогда в жизни ему не приходилось быть в таком критическом положении, как сегодня. Как же поступить сейчас? Или подождать до утра? Помог санитар. Собрав со стола все бумаги, он вышел в коридор. Пархом умышленно резко повернулся, и топчан заскрипел. Сестра, сидевшая за столом, подняла голову.
— Как чувствуете себя? — приветливо спросила, подошла к нему и приложила руку ко лбу, потом пощупала пульс. — Кажется, температура нормальная. — Ласково посмотрела на него, и в карих глазах ее заискрились радушие и доброта, на лице не осталось и следа официальной скованности и усталости. — Солдат, который привез вас, сказал, что вы какие-то хорошие слова говорили солдатам. Он хвалил вас. Вы смелый человек. За что вас наградили Георгием?
Пархом пожал плечами, смутился, не зная, с чего начать.
— Меня еще не наградили. Батальонный писарь сказал нашему унтер-офицеру, что, может, наградят, будто бы командир батальона подал рапорт. Но это было в том полку, в котором я служил до ранения.
— А за что же вас хотели наградить? Вы что, отличились в бою?
— Я самый простой солдат. Просто во время одной атаки вывел наш взвод из-под огня… Многие бы погибли, если бы рванулись напролом. А я направил солдат на левый фланг. Это было спасением. Ранило лишь троих.
— А вас?
— И меня задела пуля, повредила руку.
— А о чем же вы говорили с солдатами? — вдруг спросила сестра и посмотрела так приветливо, так тепло, будто бы разговаривала с давним знакомым.
Пархом не сразу ответил, молчал.
Мария Ильинична снова спросила:
— Солдат, который привез вас в госпиталь, хвалил вас за хорошие слова. Какие это слова?
— Слова очень простые… Солдаты их понимают… Говорил, что война не нужна, что войну затеяли цари.
— А солдаты что? — прищурила глаза, и на губах появилась улыбка.
— Они согласились со мной.
— А почему вы заговорили с ними об этом?
Он не спешил с ответом, думая, что сейчас как раз тот самый момент, когда можно открыться ей и спросить, что делать дальше. А в прищуренных глазах сестры светилась теплота и искренность. Она ждала ответа. И Пархом собрался с духом.
— Почему я начал? Мы с вами не знакомы… Я поехал из Юзовки в Горловку.
— В Горловку? — встрепенулась она.
— В Горловку, шестнадцатого декабря ночью.
— Вы были там во время восстания?
— Был.
— Теперь… Теперь я понимаю, почему вы вели беседы с солдатами. А кто командовал отрядами в Горловке?
Услышав этот вопрос, Пархом рассмеялся. Засмеялась и она.
— Вы догадались, что проверяю вас? — глянула на него Мария Ильинична.
— Догадался. Командовали Гречнев, Гуртовой, Дейнега.
— Правильно! Эти товарищи руководили восстанием. А вы что там делали?
— Я тоже воевал, у меня был револьвер смит-вессон.
— Грозное оружие! — улыбнулась она.
— Грозное… — улыбнулся и он, смущенно посмотрев на медсестру. — Мария Ильинична. Так вас зовут?
— Да.
— Прошу прощения. Но вы не соблюдаете… Не соблюдаете конспирацию.
— Я? — удивилась Мария Ильинична и от души захохотала. — Спасибо! Еще и дня не прошло, как вы впервые увидели меня, и уже выговор! — Она вытащила из кармана халата платочек и вытерла слезы на глазах. — Плачу от радости. Выговор! Прекрасно! Прекрасно!
— А я просил прощения.
— Прощаю. Какие же у вас доказательства моей вины?
— Я слышал ваш разговор с санитаром.
— И вам не стыдно подслушивать? — укоризненно посмотрела она на него.
— Я же спал, но проснулся от вашего разговора. Простите за это. Ей-богу, не хотел подслушивать.
— Я не думала, что вы так быстро проснетесь, мы дали вам снотворное для успокоения, — уже сдержаннее сказала она.
— Солдата смерть успокоит. Я кое-что слышал… Я не хотел говорить, что не сплю, потому что услышал радостную для себя весть.
— Какую?
— О Ленине! Это большая радость для меня… Я в пятом году вступил в партию большевиков. И знаю о Ленине.
Мария Ильинична вскочила со стула и пожала ему руку.
— Я впервые увидела вас. Но как только вы вошли, я поняла, что вы именно такой.
— Какой?
— Такой, как о вас написал в своей записке капитан.
— Капитан?
— Да. Вы его не знаете. Это конспирация. А о вас ему рассказали солдаты. Сам он из Петербурга. Учитель. Сочувствует нашей партии. Вот он и порекомендовал вас и просил быть к вам повнимательнее. Значит, вы давно уже слышали о моем брате?
— Давно. Десять лет тому назад я передал из Юзовки моему отцу в село брошюру Ленина «К сельской бедноте».
— Вы передали? Где же вы ее взяли?
— В комитете дали. Отец читал вместе со своими соседями. А потом за это отца сослали в ссылку в Архангельскую губернию.
— Как вас по отчеству?
— Пархом… Пархом Никитович. Да вы называйте меня просто Пархомом.
— Нет, нет… Я не привыкла… Значит, вы большевик?
— Большевик… Билета нет. Вам же известно, какое положение в Юзовском комитете. Да и на фронте где взять солдату билет?
— Знаю, знаю… Хочется верить вам во всем.
Он вскочил на ноги и поморщился от боли, схватившись рукой за плечо.
— Сидите, сидите.
— Поверьте… Я не… Не хочу даже это слово произносить. Если бы не ранение, я бы с вами не встретился… Еще хочу рассказать о том, как мы накануне войны в Юзовке дрались с меньшевиками, дискутировали. А один наш молодой рабочий даже отлупил меньшевика.
— Как отлупил?
— По-настоящему. Прошу извинить, снял штаны и избил палкой.
— Палкой? — захохотала Мария Ильинична. — Палкой?
— Еще и сказал, что это — дискуссия по-рабочему.
— Расскажите, как это было.
— Хорошо…
Но им не дали договорить. Вошел санитар:
— Извините, Мария Ильинична, но это какая-то вакханалия. Очевидно, придется отступать отсюда. Везут и везут раненых. Весь двор забит ими, классы переполнены, и в коридорах, и в деревянном сарае, и в соседних хатах… Страшный бой не прекращается. — Он вытирал платочком лысую голову. — Так что пойдемте, врач зовет. Принимайте легкораненых, и надо их отправлять. Подали новый состав.
Они ушли, Пархом окинул взглядом комнату, увидел свою гимнастерку, пояс и фуражку. Превозмогая боль, с трудом натянул гимнастерку, подпоясался и вышел.
— Вы куда? — увидел его седой санитар. — Назад!
В этот момент невдалеке разорвался снаряд, а за ним и второй, в окнах задрожали уцелевшие стекла, а после взрыва третьего снаряда со звоном посыпались на пол, снаряд упал совсем близко…
Прошло несколько часов, и Пархом не мог больше лежать без дела.
Расталкивая раненых, вошел в палату, где Мария Ильинична носилась среди покалеченных солдат. Увидев его, хотела что-то сказать, но он подал ей рукой знак, чтобы молчала, и спросил, чем может помочь ей.
— Помойте руки вон над тем ведром и помогайте мне делать перевязки.
Она быстро осматривала покалеченные руки, ноги, головы и говорила Пархому, что делать, а он и другие санитары быстро промывали раны готовым составом, смазывали их йодом, наскоро забинтовывали и принимались за очередного пациента. Всем, кому оказали помощь, велели немедленно идти на вокзал и садиться в вагоны. Седой санитар едва успевал выдавать каждому направление — разрешение на посадку.
Уже не раз меняли свечи в коридоре, доливали в лампы керосина в операционной и в палатах, а работы не уменьшалось. Врачи, медицинские сестры, санитары забыли и об ужине, и об отдыхе. Только когда в разбитые окна заглянул рассвет, удалось закончить осмотр и перевязку всех раненых. Обессиленные врачи, чьими ассистентами были добровольцы из легко раненных солдат, делали сложные операции, а нескольким солдатам ампутировали руки и ноги. Этих несчастных пациентов легкораненые выносили на носилках во двор, укладывали на телеги и отвозили на станцию.
Наконец всем раненым была оказана первая помощь. На рассвете медицинский персонал неутомимого отряда имени Пирогова получил кратковременный отдых. А утром с началом боевых операций приток раненых снова увеличился. Пострадавших обслуживали врачи, медсестры, санитары и добровольцы раненые, а также жители Коршева. Помогал и Пархом, хотя Мария Ильинична сказала, что эта напряженная работа противопоказана ему.
Село Коршев превратилось в шумный цыганский табор. Здесь собрались тысячи раненых солдат. Сюда пригнали обозные двуколки и брички — интендантство, выполняя приказ командования о разгрузке Коршева, торопилось вывезти в глубокий тыл свои склады. На улицах сновали люди, выкрикивали ездовые, стегая лошадей. Из конца в конец скакали всадники-гонцы.
Так продолжалось все дни до конца мая, пока обессиленные русские войска упорно сдерживали бешеный натиск противника и не сдавали своих позиций. До Коршева долетали снаряды, и только по счастливой случайности помещение отважного медицинского отряда осталось невредимым. Ни один снаряд не упал ни на школу, где лечили раненых, ни на соседние дома.
