Спустя время Каридис бродил по Торжищу, время от времени подходя к торговцам и о чём-то спрашивая. А потом направился вдоль одной из улиц Дон-града. Услышав звон молотков о наковальню в кузнице, он обратился к одному из отдыхающих у входа мастеров на языке россов:
– Друг, не подскажешь, как мне найти белоглазого знахаря по имени Сова?…
Закопчённый кузнец в прожжённом кожаном переднике вначале неторопливо и, как показалось греку, испытующе поглядел на незнакомца. Потом вытер руки паклей и обстоятельно рассказал, где искать знахаря.
Каридис двинулся куда ему было указано. Уже выходя из града, краем глаза отметил запылённый горшок с отбитым горлышком в нише полуразрушенной каменной стены. Вмиг его пронизала мысль, от которой бывший трапезит остановился, будто с ходу налетел на эту самую стену. Горшок с золотом в нише подвала его дома в Итиле! За всеми последними событиями он напрочь забыл о потайном схроне. Даже если дом разрушен, то подвал вряд ли кто тронул. Добраться туда и забрать золото! И начать всё сначала, под другим именем и с иными хозяевами – теми же пачинакитами, мадьярами или арабами. Его умение сгодится любому… Внутри вспыхнул огонь привычного ощущения движения к цели, на миг показалось даже, что всё можно повторить – снова уходить и настигать… Однако стремительно возгоревшееся было пламя надежды на возврат к прошлой жизни так же быстро начало угасать. Похоже, в душе больше не осталось жарких углей прошлых желаний, словно «греческий огонь» там, в сторожке, выжег не только волосы на голове, но и что-то в самом нутре, сердце, или всё-таки…
Палёный в тяжкой задумчивости присел на обломок старой каменной кладки и устремил взор в невидимое пространство.
Глава 11
Волхвы и витязи возвращаются
Добросвет сидел, глядя на дрожащий огонёк сальной плошки. Истекло уже немало времени, тягучие и плотные, будто капли свинца, минуты уходили одна за другой, но рука так и не начертала ни единого чаровного знака.
Тяжко, ох и тяжко, как никогда прежде, было на душе у волхва. В памяти непроизвольно оживали самые горестные случаи из его жизни. Но даже тот день, когда он, маленький и беззащитный, пережив страшные мгновения гибели родных, прятался в лисьей норе, даже тот ужасный день не шёл в сравнение с нынешним. Тогда погибла вся семья, и сам он мог в любой миг отправиться в Навь. Теперь же пред волховским взором зримо и явственно предстало видение страданий целой державы, да что там державы, многих народов славянских и иных племён и родов!
Не хватало у Добросвета человеческих сил, чтобы стряхнуть с себя видения, а они всё шли и шли перед широко открытыми очами, пугающе-жестокие в своей неотвратимой осязаемости. Доселе не ведал волхв, что сердце человеческое может выдержать столько боли и не разорваться на части. Но оно держалось, его сердце, хотя давило так, что порой темнело всё кругом, и свет плошки почти исчезал вовсе.
Добросвет знал о том, что прежний Великий Могун зрел страшные испытания для Руси. Но одно дело знать, а другое зреть самому. Отчего случилось так, что именно сегодня пришло виденье?
С трудом превозмогая накатившую слабость, Добросвет встал из-за стола, прошёл в угол избушки, где на полочке поблёскивали старая чаша и нож Велесдара, переданные ему Святославом перед походом на Дунай. Волхв прижал чашу ко лбу, в другую руку взял нож и, осторожно ступая, вернулся к столу. Прикосновение к холодной медной поверхности чаши в самом деле помогло ему не потерять остатка сознания. Кромешная тьма, готовая было сомкнуться над слабеющим рассудком, помалу отступила. Сумрак пред очами рассеялся, а вместе с ним растворились и жуткие видения. Добросвет подержал чашу в руках, вспомнил тех, чьё тепло согревало её прежде. Вспомнил свою последнюю встречу со Святославом, как обещал ему написать обо всех славных деяниях его дружины, о Великом Могуне, о заветах отцовских. Обещание своё до сего дня исполнял, а вот нынче что-то…
Тогда, после разговора с князем, Великий Могун призвал к себе его, Добросвета. Поглядел, как всегда внимательно, помедлил, как бы проверяя правильность принятого накануне решения, потом велел принять оставшиеся от Велесдара писанные на дереве и пергаментах книги.
– Отныне ты, волхв Добросвет, принимаешь на себя ношу великую и честь святую. И то и другое столь важно, что язык человеческий слаб отразить всю тяжесть и величие сей задачи. – Старый Могун перевёл взгляд с Добросвета на пламя Неугасимого Огня у кумиров, помолчал в раздумье, затем продолжил: – Всего разумом охватить ты сейчас не можешь, да и одного разума для такого дела мало. Одно скажу, что умереть и уйти во Сваргу небесную тебе нельзя будет не одну человеческую жизнь. Всякий раз, когда от старости или ран придёт срок умереть твоему телу, душа должна переселяться в иное, и в том, другом, находясь, снова исполнять предначертанное – беречь память нашу и честь, передавать Веды от ученика к ученику, чтоб дошли они до самых дальних правнуков наших и помогли им в нужный час.
– Когда же придёт час, о котором ты речёшь, отче? – вопросил Добросвет.
– Его предречёт Птица-Сва-Слава. Никто того точно, кроме богов, не ведает, но думаю, не один век минет и не два. Однако душа твоя должна пребывать в готовности, чтобы во времена, когда Сварожье Коло повернётся на круги своя, рассказать потомкам о пути Прави, блистающем в Сварге Млечной Стезёй, которую оставила небесная корова Земун. И напомнить о том, как через неё от Матери Славы и отца Даждьбога произошли мы, славяно-русы.
– Неужто и про это забудут, отче?
– Всё может статься в час Ночи Сварожьей…
– А не загинет ли сама Русь в сии тяжкие времена? – обеспокоился Добросвет. – Не захватят ли её народы чужеземные?
– Есть у Руси одна тайна, сыне, – тихо произнёс Великий Могун. – Кто захватывает её оружием или хитростью, тот народ исчезает с лика земли-матушки.
– Как так, отче?
– Верно реку тебе, Добросвет. Приходили на нас могучие обры и неисчислимые гунны, захватывали хазары. Где они ныне? Нету таких народов. Придёт час, исчезнет и Византия коварная, и прочие державы, что супротив Руси недоброе что замыслят. И деется то по законам Сварога нашего, кой сотворил на земле людей Прави для помощи Белобогу, дабы не сгинул свет от Чернобожьей тьмы. Только коли забудут русичи, кто они есть и для чего на белом свете существуют, коли станут жить не своей, а чужой жизнью, тогда и кончится Русь, растворится средь остальных народов. Вот для того, чтоб не забыли потомки о нити связи с предками и предназначенье своём, возлагаю я на тебя и других волхвов сию ношу тяжкую.
Великий Могун ещё долго беседовал с молодым волхвом, прежде чем они распрощались.
Добросвет начал исполнять завет с того, что первым делом отправился в Кудесный лес к избушке старого Велесдара. Где что надо – подправил, что обветшало – обновил. Вычистил криницу, посадил огород. А по вечерам брался за стило, сверяясь с древними текстами да советуясь с ушедшими во Сваргу мудрыми предшественниками-волхвами, чьи ответы слышал в птичьем щебете, в шуме крон вековых деревьев, в паренье зорких орлов под облаками, в лёгком беге-полёте пушистых мысей по зелёным ветвям.
«Но сегодня никак не идёт работа, в голове шум и тяжесть, уж не захворал ли? Надобно выйти на свежий воздух», – решил Добросвет.
Ступив за порог, он несколько раз глубоко вдохнул лесной живительный аромат, насыщая им, будто божественной сурьей, каждую клеточку тела, а затем неторопливо зашагал к кринице, чтобы живая вода помогла смыть душевную боль и усталость.
Шепча про себя молитву-обращение к Воде, обострённым чувством уловил тёплое дуновение Стрибога, что едва коснулось левой щеки, волхв замер, весь уйдя в ощущения. Всё вокруг будто растворилось в этом неповторимом чувстве, которое приходит к обычному человеку, может, только раз в жизни, и лишь волхвы годами долгих трудов научаются входить в поток времени, как купающийся входит в реку. Вот ещё одно усилие-расслабление, и незримое течение повлекло и завертело. Прозрачность родника исчезла, вода будто уплотнилась, подёрнулась серебряной плёнкой, и из глубины стали проступать, обретая чёткость, синие тени. Шум, звон и смертное рычание битвы оглушило и разом обступило волхва. Искажённые победным кличем лица, переполненные болью очи, реки крови, пыль, натиск, лязг и звон булата разом ворвались в мозг.
В этом месиве смерти Добросвет сразу узрел Святослава. С горсткой сотоварищей он отбивался от наседавших со всех сторон печенегов. Князь рубился отчаянно, мастерски, но чувствовалось, что силы его убывают. На краткий миг будто невидимая нить соединила души волхва и князя. Добросвет ощутил нечеловеческую усталость Святослава от ноши, что стала непосильной после бесконечных потерь родных и близких ему людей, и только одно последнее желание билось в разгорячённом схваткой мозгу – желание достойной смерти с мечом в руке, при полной памяти и силе, лицом к лицу с сильным противником. Не быть раненым и не испытать позора пленения. Смерти, достойной воина, – вот всё, чего жаждал в этот миг Святослав!
