Однако как только дромона отчалила от берега и закачалась на волнах, как только полоса воды, отделявшая корабль от острова, стала разрастаться — Исса кинулась к одному борту, другому, испуганно заметалась по судну, побежала к корме, которая была все же ближе к берегу, чем нос. Сивоок попытался ее задержать, но она выскользнула у него из рук, он догнал ее только на корме в тот миг, когда девушка чуть было не ринулась в воду.
— Ты чего? — грубо крикнул он, с трудом удерживая ее. А она молча вырывалась из его рук, тяжело дышала, волосы у нее разметались, закрыли лицо, лишь один глаз поблескивал сквозь пряди черных волос, и в этом глазу была ненависть, ненависть тяжелая, необъяснимая — то ли к морю, то ли к кораблю, то ли к нему, Сивооку.
Но нет, она не видела Сивоока, не узнавала его, — наверное, все для нее сосредоточилось в стремлении во что бы то ни стало покинуть дромону и либо утонуть, либо добраться до своего острова; но гребцы дружно налегли на весла, корабль отплывал все дальше и дальше от каменного берега, прыгать в море было бы не совсем безопасно даже хорошему пловцу, а об Иссе Сивоок даже не знал, умеет она плавать или сразу же пойдет на дно, как только окажется за бортом, поэтому он не стал нянчиться с непокорной, сгреб ее в охапку, отнес в отведенное им место, усадил на скамью, сам сел рядом, чтобы успокоить ее хоть немного; она еще порывалась бежать, потом, видно, исчерпав все силы, затихла, прижалась к Сивооку, теперь он не мог оторвать ее от себя, она боялась оставить его хотя бы на мгновение, словно приросла к нему; внезапно — впервые с момента их знакомства — открылось ему, что это женщина, он понял, что сближает его с Иссой не просто жалость, не обычное сочувствие людское, а, наверное, прежде всего — нежность. Он долго шел к этому открытию, не всегда и не каждый может признаться себе в нежности к кому-то, но вот рядом с ним была прекрасная испуганная единственная в мире девушка, для которой он тоже теперь был единственным после того, как отнял у нее ее каменный остров. Наступила уже ночь, сменялись гребцы, дромона медленно продвигалась во тьме по путям, обозначенным одними лишь звездами, а эти двое, брошенные морем друг к другу, сидели, тесно прижавшись; Сивоок с испугом прислушивался к тому, как в нем пробуждается неугомонное и неудержимое, из-за чего боялся шевельнуться, а Исса, наверное, вовсе и не ведала того. До сих пор еще блуждал в ее теле ужас перед стихией, защита была лишь в этом сильном человеке, она искала спасения неосознанно, каждый новый удар волны о борт дромоны толкал Иссу ближе и ближе к Сивооку; теперь отступать было некуда, и в томном стоне, в счастливых слезах, притаенном смехе они соединились, и только тогда ушел от Иссы страх, вызванный морем.
В Золотом Роге, на пристани, дромону встречал сам Агапит с несколькими своими антропосами, среди которых выделялся и Мищило. В голубом скиадии, обшитом жемчугами, в голубом же хитоне поверх тонкого шелкового дивитисия, в красных чагах, с дорогой золотой гривной на шее (с крылатыми грифонами на концах) — в самом ли деле это был Мищило, или это его двойник?
А с дромоны сходил ободранный, еще сильнее заросший светлой золотистой бородой Сивоок, да еще и вел за собой какое-то неистовое существо, увидев которое все стоявшие на берегу закрестились, бормоча молитвы. Мищило сплюнул, Агапит же нахмурился, наверное, вспомнив Зеновию, о которой, собственно, уже давно забыл, сменив за эти годы множество любовниц, но снова проснулась в его душе обида на руса, который когда-то из-под носа сумел перехватить такую женщину. А вот теперь, когда он, Агапит, стал и вовсе старым человеком, Сивоок еще только входит силу, варварская мощь дико бурлит у него в жилах, и вот он вывозит себе деву даже с проклятого Богом острова. Агапит нахмурил брови, недовольно махнул рукой.
— Антропос! — вместо приветствия крикнул он навстречу Сивооку. — Мы звали тебя сюда одного, а ты привез еще какую-то, в конце концов…
— Это моя жена, — не дал ему закончить Сивоок. — Поклонись, Исса, нашему Агапиту.
И — о чудо! — Исса покорно склонила голову и улыбнулась горестно и ласково, и старый Агапит смягчился душой от этой улыбки, а может, тут причиной было что-нибудь иное, потому что никогда еще не был Сивоок в объятиях у своего повелителя, а тут вдруг оказался. Иссу же Агапит, со всей возможной для толстого туловища грациозностью, одарил учтивым поклоном, добродушно хлопнул Сивоока по плечу, отправляя его здороваться с остальными. И каждый протянул Сивооку правую руку, показывая в знак приязни открытую ладонь. Лишь Мищило подал руку согнутой, словно бы для поцелуя. Сивоок посмотрел на него с удивлением, Мищило горделиво раздувал ноздри, тут что-то, видимо, произошло за эти годы, но Сивоока это мало интересовало, — сделав вид, что он ничего не заметил, Сивоок вывернул ладонь Мищилы, пожал ему руку, как единоземец единоземцу, и снова возвратился к Агапиту.
— Позвал меня, а там еще много работы.
— Ждет тебя новая работа, — солидно молвил Агапит, и уже стоял рядом с ним Мищило. Тут в самом деле что-то произошло, антропосы остались антропосами, только кое-кто из них состарился, а некоторые и вовсе не изменились, а вот с Мищилой что-то происходит: и одежда, и гривна дорогая, и рука, протянутая для поцелуя…
— Поедете на Русь, — продолжал Агапит, — князь Киевский зовет умельцев наших. Мищило будет старшим над вами.
— И я поеду? — забыв и про Мищилу, и про черта-дьявола, тихо спросил Сивоок.
— Для того тебя и вызвал.
— Исса, мы поедем на Русь! — крикнул Сивоок своей жене. — Слышишь? Мы поедем!
— Негоже везти в святой Киев поганых наложниц, — солидно промолвил Мищило.
— Не твое дело! — отрезал Сивоок.
— Я старший над вами всеми!
— И будешь старшим, а я сам по себе!
— Велю повиноваться!
— Токмо не мне!
— Антропосы! — развел руками Агапит. — Друзья! Зачем же пререкаться?
— Послы русские в Константинополе, — сказал Мищило, — на завтра все приглашены в Большой дворец, пред очи самого императора. Одеться должен как следует, чтобы не опозорить нашего звания.
— Одеться? — пробормотал Сивоок. — Да кто бы не хотел одеться, было бы лишь во что?
Исса стояла позади него и улыбалась горестно и пугливо.
— Сказано у Ксенофонта, — не унимался Сивоок, раздраженный чванливостью Мищилы, — хорошо одетые друзья — лучшее украшение мужчины. Ты же поспешил вырядиться сам, а мне тычешь в нос моей ободранностью.
— Друзья мои, — прервал их снова Агапит, — зачем же препираться? Всем вам дарована одежда из царского вестиария…
— А свою наложницу одевай на свои деньги, — мстительно подбросил Мищило.
— Жена! — крикнул Сивоок. — Слышишь, Мищило, она мне жена!
— Имею христианское имя — Филагрий, — сказал важно Мищило, — так и зови меня.
— А я — Божидар, — засмеялся Сивоок, — от болгар имею, кроме Сивоока. Христианское тоже имею. Человек может иметь множество имен. И что же? Разве ценность его в именах? Делами только можно возвеличить себя иль опозорить.
— Зиждители храмов постоянно возвеличиваются перед Богом, — сказал Агапит.
— Возвеличивают Агапита, — снова засмеялся Сивоок.
— Ошалел ты на острове, — вздохнул Мищило.
Но Агапит прикинулся, что не понял шпильки Сивоока.
— Повезете и на Русь мой помысел, — самодовольно сказал он Сивооку, — нашему другу Филагрию поведал я мысль, какой нужно возвести собор в Киеве, вы же должны слушаться его во всем, тем исполните мою волю, а награда же вам — от архонта Киевского.
Тот же самый разговор, только более спокойный и торжественный, состоялся на следующий день между антропосами и послами Киевского князя в ожидании приема во дворце.
Их посадили ждать в портике Августея, послы здесь были в третий раз, они уже преподнесли императору богатые дары от Киевского князя, или архонта, как его называли ромеи; теперь должен был состояться прием, последний перед отъездом послов вместе с мастерами на Русь. Послы изо всех сил старались казаться важными, расспрашивали ромееев о здоровье императора, ромеям любопытно было знать про Киев и про загадочного архонта. Правда ли, что у него четыреста прислужниц? И что он никогда не сходит с престола? И даже естественную надобность справляет в чашу? А послы в свою очередь допытывались, своей ли смертью умер император Василий или помогли ему? Ибо где же это слыхано, чтобы два брата да мирно делили престол? Рано или поздно станет брат против брата, об этом же и в Священном писании сказано. И правда ли, что император Константин настолько злоупотреблял женскими утехами, что теперь не может сесть на коня, а уж коли ему нужно это сделать, то поддерживают его с двух сторон евнухи, а по всем улицам, где должен проехать василевс, подбирают каждый камушек, чтобы не попал под ноги коню, не встряхнул священную особу, не причинил ей новых болей?
