Я писала дяде Леопольду: «Хотя, благодарение Богу, я скоро увижусь с вами, я должна написать эти несколько строк, чтобы подготовить вас к печальному унылому существованию, которое ожидает вас с вашим бедным, покинутым, неутешным ребенком, влачащим тоскливую безрадостную жизнь. Я твердо раз и навсегда решила, что желания и планы Альберта станут для меня законом. Ничто в человеческой власти не заставит меня изменить тому, что он решил, чего он желал… и я надеюсь в этом на вашу помощь и поддержку. Это особенно относится к нашим детям — Берти и другим, — чье будущее он так заботливо продумал.
Хотя я слаба и жалка, дух мой крепнет, когда я думаю о его желаниях и планах… Я знаю, вы поможете мне в моей скорби… Мне кажется, что мой любимый, мой бесценный так близок ко мне. Да благословит и сохранит вас Господь. Всегда ваше несчастное, но преданное дитя».
По моему распоряжению комнату, где умер Альберт, сфотографировали. Моя почтовая бумага и носовые платки были с черной каймой в знак траура по маме. Я приказала расширить ее еще на дюйм. Над портретами Альберта висели лавровые венки. Детей сфотографировали у его бюста, имевшего с ним разительное сходство. Все эти мелкие заботы приносили мне утешение. Дядя Леопольд считал, что мне следует переехать в Осборн.
Каким унылым казался Осборн без Альберта! Как мог дядя Леопольд подумать, что я где-то найду утешение! И особенно в Осборне, в его детище, где только благодаря его блистательным дарованиям маленький домик превратился во дворец! Как я могла быть там счастлива? Я нигде не могла быть счастлива.
Я сидела у окна, глядя на море. На подушке, рядом с моей, лежал его портрет. Я горько плакала. Я находила крупицы покоя, засыпая, прижимать к груди ночную рубашку Альберта.
В Осборн прибыл брат Альберта. Это произошло в холодную сырую полночь. Для него было мучительным испытанием пересечь в такую погоду Ла-Манш, но ничего не могло быть мучительнее нашего горя. Мы обнялись и плакали об ушедшем дорогом нам человеке.
23 декабря Альберта похоронили в часовне святого Георга в Виндзоре. Это было только временно, потому что потом его должны были перенести в мавзолей во Фрогморе — на том месте, которое мы с Алисой выбрали сразу после его смерти. Когда-нибудь — как я молилась, чтобы это случилось поскорее, — я лягу там рядом с ним.
Я вспоминала проведенные с ним рождественские праздники, как он посылал за елками в Кобург, и как обычай справлять Рождество с елкой быстро приняли многие англичане; Милый Альберт, как он изменил мою жизнь! И жизнь всех англичан!
Он умер слишком молодым. Сорока лет. Какая трагедия! Такой чудесный человек, который принес столько добра! Я не присутствовала на похоронах, но душой я была там. Траурную процессию возглавлял Берти. О чем он думал, идя за гробом отца? Какое раскаяние он должен был чувствовать?! Если бы Альберт только не поехал в Кембридж…
Мне хотелось возложить вину на кого-то, и я обвинила во всем Берти, хотя в глубине души сознавала, что это было несправедливо.
Я сидела, глядя на серое море. Сейчас начнется заупокойная служба, прогремят пушки, ударят в колокола. Гроб Альберта поместят у входа в склеп. А когда закончится сооружение мавзолея, его перенесут во Фрогмор, в ожидании того дня, когда я присоединюсь к нему там.
Дети всячески старались меня утешить. Но лучше это удавалось Алисе и Беатрисе; Елена, которую Альберт называл Ленхен, и Луиза были замечательны, но у Алисы была особая нежность. Она всегда была такая, с того времени, когда маленькой толстушкой ее прозвали Фатимой. Альфреду было семнадцать. Я немного тревожилась о нем, так как считала, что он слишком похож на старшего брата. Он обожал Берти, пытаясь подражать ему во всем, а когда Берти уехал, то Альфред впал в настоящее отчаяние. Артур мне казался особенно милым, потому что он больше других походил на Альберта. Ему в это время было одиннадцать. Постоянным источником беспокойства по-прежнему оставался Леопольд из-за своей болезни.
Но, помимо Алисы, больше всего для меня сделала маленькая Беатриса, ей было только четыре года. Она была ошеломлена переменой в домашней обстановке и явно хотела вернуть все к прошлому.
Она забиралась по утрам ко мне в постель и обнимала меня. Я думаю, ее подучила Алиса. Она была прелестна своей невинностью. Прижимая ее к себе, я думала о том, что я вынесла, рожая детей, и как я боялась родов.
Больше этого никогда не произойдет. Но с какой готовностью я выдержала бы все, если бы это могло вернуть мне Альберта. Беатриса сидела с торжественным видом, наблюдая, как я одеваюсь.
— Мама, — сказала она однажды утром, — не надевай эту печальную шапочку. Она имела в виду вдовий чепец, который я носила теперь, потеряв своего любимого.
— Мама должна теперь носить ее, Бэби.
— Бэби она не нравится. Бэби не хочет, чтобы мама надевала ее. Я чуть не плакала. Я прижала ее к себе.
— Маме она тоже не нравится.
— Тогда сними ее, — улыбнулась Беатриса.
— Мама должна носить ее, потому что папы нет с нами.
— А когда он вернется, ты ее снимешь? Не в силах ответить, я только покачала головой.
— Я хочу, чтобы папа вернулся.
— Ты хочешь, чтобы он снова был с нами, моя милая. Ты скучаешь без него.
— Я не хочу, чтобы мама надевала печальную шапочку, — твердо сказала Беатриса.
Я не могла сдержать улыбку. Она была такая настойчивая, моя маленькая Беатриса. Она не могла думать ни о чем другом, только что я не должна носить мою печальную шапочку — символ моего вдовства.
Мне было жаль, что Викки была так далеко от меня. Она бы поняла мое горе лучше других. Она любила его, так же как и я. Я никогда не забывала их расставание, когда она уезжала в Пруссию. Она так же страдала, расставаясь с Альбертом, как и он, расставаясь с ней. Я снова вспоминала все это с чувством ревности. Боюсь, что во мне не было особого душевного благородства, но это только по сравнению с Альбертом. По сравнению с большинством других людей я была не так уж плоха. Я перечитала письмо Викки, полученное вскоре после смерти Альберта.
«Вот уже целая неделя, как началась наша новая опустошенная жизнь. Когда я вспоминаю о случившемся, таком ужасном и жестоком, я все же вижу основания быть благодарной. Папа сияет как звезда в окружающем нас мраке…
Папа читал мне в Осборне «Королевские идиллии» и попросил меня сделать к ним иллюстрации. Я занималась этим многие недели, думая, понравятся ли они ему. Хотели бы вы иметь их — послать их вам или привезти лично? Поскольку он пожелал, чтобы я нарисовала эти иллюстрации, я считаю, что они принадлежат вам… Я так хорошо знаю вкус папы. Как сам он был совершенным образцом чистоты, величиям добродетели, так и все его суждения об искусстве были безошибочны.
О, как я переживаю за вас! Как я молю Бога, чтобы он поддержал вас сейчас, как и прежде. Я не знаю, как я сама вынесу все это…
До свидания, дорогая мама, — и да пребудет благословение Господне вечно над вашей любимой драгоценной головой».
Какое чудное письмо! Она понимала то, чего не понимали другие. Викки писала замечательные письма. Я перечитывала их и плакала.
Вскоре она написала снова. «Как часто папа и я говорили о смерти, когда мы сидели с ним вечерами в 56-м и 57-м годах. Он всегда говорил, что его не страшит, если Бог возьмет его к себе… Он всегда чувствовал себя готовым…
Бедный Берти. Как мне его жаль — но какие огорчения он причиняет. Может быть, вам неизвестно, как я скорблю о его «падении». Это первый шаг по пути греха, и неизвестно, станет ли он последним. Боюсь, что нет! Воспитание сыновей — это ужасная ответственность и причиняет много огорчений, если они не возмещают тебе за все заботы и тревоги. Я содрогаюсь, когда думаю о моем маленьком Вильгельме и о будущем…»
О, каким она была мне утешением! Гораздо большим, чем когда жила дома с нами. Она одна понимала всю глубину моего горя.
Я перечла все мои письма, дневники. Я, наверное, уже в сотый раз рассматривала все наши фотографии. Бэби сидела у меня на коленях и тоже смотрела. Она была озадачена своим отсутствием на ранних снимках.
— Как жаль, — сказала она, — что я была слишком мала, чтобы быть у тебя на свадьбе.
Алиса ласково ей улыбалась. Милая Бэби! Своей очаровательной наивностью она возвращала меня к жизни. У Альберта были планы, чтобы Берти посетил Святую землю.
Я написала об этом Викки. Она хорошо понимала огорчение, доставляемое мне недостатками Берти, но она была склонна проявлять к нему снисхождение. Она написала мне, что Берти слаб, не так учен, как нам бы этого хотелось, но он обладает множеством достоинств, и не следует забывать, что он пользовался популярностью в народе. Викки считала, что если найти ему хорошую жену, то все уладится.
У нее была любимая статс-дама графиня Вэлбурга фон Гогенталь, которая вышла замуж за посла в Дании Августа Пэджита, что означало, что Вэлбурга была хорошо знакома с датским двором. Она давала Викки блистательные отзывы об Александре, дочери принца Христиана. Ей было семнадцать лет, она была хороша собой. Но, к сожалению, она была из очень обедневшего семейства. Они жили в Желтом дворце в Копенгагене по милости короля Христиана.
