Чаще всего люди платили тем, что изготавливали их умелые руки. Медники, гончары, кузнецы, латники, оружейники несли, везли на возах и катили на тачках всяк своё: горшки да кувшины, гвозди, подковы, заступы, выбеленное полотно, кожи, меха и много всего прочего, что давала обильная киевская земля и что способны были сотворить умелые подолянские рукомысленники.
Святославов казначей, придирчивым оком оглядывая товар, тупым концом стила затирал на восковых дощечках прошлогоднюю цифирь и записывал новую.
До позднего вечера тянулись вереницы возов к княжескому погосту. Многие оставались ночевать, чтоб засветло не пропустить очереди. Святослав со своими людьми спал тут же, в гостевой избе.
Сбор дани продолжался три дня. Всё это время дождь то прекращался, то начинал идти снова.
После того как всё было сдано, подсчитано и записано, приступили к разбору тяжб и жалоб. Тиун прочёл список тех, чьи дела следовало рассмотреть.
— Многие тяжбы могли бы и сами миром решить, не дожидаясь князя, — укоризненно заметил ему Хорь.
— Так… всё одно дела приспели к княжескому приезду, вот и решим разом, чтоб вдругорядь не собираться…
— Лукавит тиун, — вполголоса проворчал старый сотник, — дела приспели… небось кому-то «чёрным» показаться боится…
Между тем на крытый двор погоста кроме жалобщиков и ответчиков пришли старейшины и один из киевских кудесников, — для них тоже поставили скамьи. Собрались свидетели, соседи, а то и просто любопытствующие.
Старейшины, тиун и кудесник стали рядить дела. Святослав в основном наблюдал.
Но вот дружинники сторожевой сотни вывели на коло двух нурманских купцов, которые яро упирались, злобно вращали очами и отрывисто выкрикивали на своём языке что-то угрожающее.
— Что за шум? — спросил Святослав.
— Да вот, княже, купцов нурманских доставили, — доложил старший из охоронцев. — Мечами своими на Торжище грозили, — то ли цена им не понравилась, то ли товар. Мы им — пеню по три гривны с каждого в княжескую казну, а они не унимаются…
Святослав велел подвести нурманов ближе и сказал им что-то на их языке. Те замолчали. Тогда Святослав стал говорить отрывисто и резко, будто рубил лозу. Речь его была недолгой, но возымела чудное воздействие. Оба купца не только перестали ругаться, но и стояли смирно, только изредка сверкая исподлобья зелёными очами. Затем один что-то ответил Святославу, и второй согласно кивнул.
— Отпустите! — велел княжич стражникам. — Как уплатят пеню, вернёте мечи.
— Что ж это князь такое нурманам рёк, что они присмирели, как агнцы? — шёпотом спросил один из Святославовых дружинников другого.
— Гордость их нурманскую князь уязвил. Рёк, что, мол, истинный воин, хоть рус, хоть нурман, меч свой уважать должен, как священное оружие. А ежели тот меч не в бою, а в торговой перебранке обнажил, то позор ему, как воину. А по русским законам угроза мечом считается нарушением порядка и оценивается тремя гривнами пени в княжескую казну. Нурманы на то согласились.
Прошло уже несколько часов не очень приятной, по-своему утомительной работы, — в Киеве ведь спорят и скаредничают поболее, чем в других градах. От однообразного занятия, усталости и монотонного шума дождя по кровле Святослава стало тянуть ко сну. Голоса, сливающиеся со стуком и журчанием водных капель, так приятно убаюкивали. Кажется, он на миг задремал, а когда вновь открыл очи, увидел на жалобном месте коренастого, подстриженного «под скобку» купца и услышал его уверенный, ладный, как и вся стать, голос:
— Прошу, княже, управы на бабу вдовую Молотилиху. Заняла она у меня ещё перед Колядскими святками муки-крупчатки доброй два куля, круп разных четыре малых куля и три мешка яровицы, а до сих пор не возвернула. Мало того, когда сын мой пошёл к той Молотилихе за долг спрашивать, дочь её окаянная едва жизни его не лишила, по сию пору шрам на голове. Потому прошу управы на зловредную Молотилиху и дочь её непутёвую, пусть долг мой вернут с отсотками, как положено, и заплатят за членовредительство, сыну моему причинённое…
— Глядите, да это же купец Гордята, отец нашего Олеши! — воскликнул кто-то из Святославовых дружинников. — Олеша давно тот возраст миновал, чтоб отец за него по малолетству ответ спрашивал, сам заявить должен, а я его не вижу здесь…
Купец продолжал свою складную речь. Неподалёку стояли две женщины под мокрой накидкой из толстой кожи, — видимо, Молотилиха с дочерью. На вопрос тиуна она подтвердила, что в самом деле брала взаймы всё то, что перечислил купец, и просила подождать с долгом ещё немного. Всё вроде выходило просто и ясно. Святослав взглянул на сухое добротное одеяние купца, — знать, приехал в крытом возке, — и, несмотря на уверенную речь жалобщика, почувствовал в ней какое-то скрытое волнение, совсем не соответствующее мелочности долга вдовы. Да и тиун уж как-то спешно старается покончить с этим делом.
Вдруг речь жалобщика прервал чей-то громкий окрик:
— Постой, Гордята!
Легко раздвинув ряды, сквозь толпу протиснулся крепкий широкоплечий муж. Мокрая до нитки рубаха облепила его могучее тело, с волос ручьём стекала вода. Тяжело дыша то ли от волнения, то ли от бега, он двинулся к жалобщику, сжав огромные кулаки и набычив и без того крутую шею.
— Постой, купец, душа твоя барышная, — повторил здоровяк, — ты что ж это вдову ратника Молотило, кузнеца нашего, под стенами града со славою голову сложившего, при всём честном народе хулишь? Ведь я, скорняк Комель, при свидетелях тебе слово дал, что долг её верну сполна, отчего ж ты тяжбу затеял? Или слову моему не веришь? — Шея скорняка побагровела, он стал надвигаться на купца, как грозный бык. — А что сын твой рубелем по маковке получил, ты за это богам жертву в благодарность принести должен. Кабы я там оказался, лечить его боле не пришлось бы, честной купец!
Святослав почувствовал — ещё миг, и руки Комеля мёртвой хваткой вцепятся в холёную купеческую шею. То же почуял и купец, и хотя росту был немалого, но попятился и побелел лицом.
— Что ты, что ты, Комель, как не верить! Просто тебя не было, и я… мне…
По знаку Святослава двое дружинников подскочили к скорняку с обеих сторон, но Комель, даже не взглянув на них, освободился от стражей, будто от малых детей, и вплотную подступил к купцу.
— Стоять на месте! — властно, как командовал своей дружиной, рыкнул Святослав, вставая.
Все разговоры и возгласы смолкли, спорщики, на миг забыв друг о друге, тоже устремили взоры на князя.
Молотило и Комеля если не воочию, то за глаза знал весь Киев и, уж конечно, молодые дружинники вместе со Святославом. Про то, как славно сражались лучшие кулачные бойцы с печенегами и как пал в неравном бою несокрушимый Молотило, по Киеву ходили легенды.
— Тиун, отчего вдова погибшего ратника вынуждена была просить взаймы у купца? Разве ей не положена помощь из княжеской казны?
Святослав говорил негромко, но по-волховски отчётливо и ясно, и ни один звук, кроме стука дождя по кровле, не смел перебить его.
— А ты, купец, хочешь моими руками наказать вдову кузнеца, который за всех нас, оставшихся в живых, и за тебя в том числе, и за сына твоего, голову под стенами Киева сложил? Теперь, значит, я должен заставить вдову те кули большие и малые тебе вернуть?
С каждым словом будто тугая струна всё крепче натягивалась в голосе князя, а когда он наконец поднял глаза, нависла тишина, тяжкая, как камень. Только потоки воды текли с кровли, но их уже никто не замечал.
Комель опустил свои литые кулаки и растерянно оглянулся. Купец стоял, будто скованный лютым морозом.
Святослав перевёл грозный взор на тиуна, который понурил голову и весь сжался, будто хотел провалиться сквозь тесовые доски настила.
— Виноват, княже, — быстро забормотал он, — дела, заботы всяческие, выпустил из виду, недоглядел…
— Запамятовали, как Тризну справляли по братьям нашим и обещали помнить их, а оставшихся вдов и сирот не забывать? Мёртвые сраму не имут, а живые? Что молчите?
Опять нависла тишина, безысходная, как отплывающая в Навь ладья.
— Пусть сюда выйдет вдова Молотилиха, — уже мягче произнёс Святослав.
Молотилиха, оставив дочери накидку из жёлтой кожи, вышла в коло и стала подле Комеля, немного растерянная от волнения.
— Так что должна тебе эта женщина? — повернулся к купцу Святослав.
С трудом разлепив онемевшие уста, купец выдавил:
— Ничего, княже…
— Громче, чтоб люди слышали! — приказал княжич.
— Ничего мне сия жена не должна, — глухо повторил купец.
— А ты, тиун, проследи самолично, чтоб вдове всё положенное из княжеской казны выдали.
— Княже, — вмешался вдруг казначей, глядя на список в дощечке, — у меня тут отмечено, что вдове Молотилихе, как и прочим вдовам, уже выдано всё, что за прошлый сезон причиталось…
