Рассвет застал Яровитова в лесу. Забравшись в заросли, он немного вздремнул, чтобы восстановить силы. Проснувшись, пожевал хлеба с овечьим сыром и расстелил на траве полотняную тряпицу, на которой была грубо нарисована карта. Непосвященному человеку она показалась бы дурацкой головоломкой из прямых и волнистых линий, разбросанных в беспорядке кружочков и крестиков, треугольников и квадратов. Но для Макара смысл этих значков был прост и ясен. Сложнее определить, где он сейчас находится, чтобы двигаться дальше, ориентируясь по карте. А для этого нужно выбраться из леса и выйти к жилью, к людям.
Гонец развязал котомку, достал из нее маленькое зеркальце и несколько склянок, расставил их перед собой и вновь запустил руку в мешок. Ага, вот она! Макар встряхнул красную шапку, отороченную мехом степной лисы. В пробившемся через листву луче солнца зеленым огнем полыхнули камушки, вставленные вместо глаз хищницы. Кажется, морское путешествие шапке не повредило. Прекрасно. А где письмо?
Пошарив в котомке, он нащупал залитый воском шарик: это его верительная грамота и пусть слабый, но хоть какой-то гарант неприкосновенности. Будем надеяться, что послание сына окажет должное воздействие на старого мурзу. Плохо, если отцовские чувства для него ничего не значат, тогда вся затея обречена на неудачу, а за голову гонца не дадут и ломаного гроша. Однако лучше не думать о плохом, чтобы заранее не накликать беду — она и так здесь подстерегает повсюду.
Последним из котомки появился узкий обоюдоострый кинжал в кожаных ножнах. Яровитов спрятал его под халатом и начал придирчиво разглядывать свое лицо в зеркальце. Как шкодливый мальчишка, он морщил нос, надувал щеки, скалил зубы и щурился, словно дразня свое отражение. Наконец открыл баночки и привычными движениями стал наносить на лицо грим. Вскоре у него под глазами залегли глубокие тени, щеки стали казаться морщинистыми и запавшими, а лицо приобрело нездоровый землистый оттенок. Брови, усы и борода потемнели, в них появилась седина. Закончив с лицом, Яровитов занялся руками и через несколько минут превратился в старого побирушку, живущего подаянием правоверных.
Уложив котомку, он закинул ее за плечи, выломал себе посох и направился к дороге…
* * *
Варвару разбудил ворвавшийся в комнату с улицы пронзительный незнакомый голос:
— Посмотри на окружающий мир! В нем нет больше милосердия, великодушия и человечности! Больше никому нет дела до страданий ближнего! Горе правоверным, кидающимся, подобно нечестивым псам, на смердящую грехами падаль!.. Женщина с трудом открыла опухшие от слез глаза и прислушалась: кто это кричит? Кому взбрело в голову нарушить мрачный покой имения Алтын-карги, уже множество дней погруженного в траур? После похищения Рифата, единственного наследника рода Иляс-мурзы, никто не осмеливался беспокоить его родителей, и даже нищие обходили их дом стороной, опасаясь получить вместо подаяния удар плетью. Старый мурза озлобился, замкнулся, никуда не выезжал и никого не принимал, приказав наглухо запереть ворота.
Сначала он еще надеялся, пытался узнать о судьбе сына у начальника ханской стражи. Но хитрый и вероломный Азис отказался выдать ему захваченного на берегу моря урус-шайтана и спрятал пленника в сторожевой башне, чтобы Иляс не вздумал забрать его силой. Тогда Алтын-карга кинулся искать милости у хана Гирея, но тот старательно избегал встречи, хотя прямо ни разу не отказался принять родовитого мурзу. Просто хан был то на охоте, то болел, то куда-то уезжал по неотложным делам. Иляс не стерпел унижения и вернулся в свое имение. Варвара целыми днями рыдала и уже не знала, какому Богу молиться о спасении сына. Где он теперь, жив ли?..
— Как день сменяет ночь, так лето сменяет зима! — продолжал звучать незнакомый голос. — Свет сменяется тьмой, радость сменяется страданием. Как огонь превращается в холодный пепел, так за жизнью приходит смерть! Даже если мы спрячемся от нее на дне моря или в горах, зароемся в золото или затворимся в неприступной крепости, стрела смерти безжалостно и неизбежно поразит нас!
Женщина поднялась с постели, медленно подошла к окну и выглянула. На дороге, прямо напротив ворот, стоял высокий человек в живописных лохмотьях. За плечами у него висела торба, в руках он держал палку. Шаря глазами от окна к окну дворца, нищий кланялся и смиренно просил:
— Ради Аллаха, милостивого и милосердного! Подайте несчастному кусочек хлеба!
Неужели этот побирушка так красиво говорил, почти как проповедник? Наверное, он идет издалека: его лицо и одежда покрыты пылью, а из дырок в рваных туфлях выглядывают грязные пальцы. Варвара хлопнула в ладоши и приказала прибежавшей на ее зов служанке:
— Дай ему лепешку, пусть поскорее уходит.
Служанка поклонилась и бросилась исполнять волю госпожи. Стоя у окна, хозяйка дворца видела, как приоткрылась калитка, и девушка протянула страннику кусок лепешки. Тот с низким поклоном принял ее и о чем-то спросил служанку. Потом порылся в лохмотьях, и что-то сунул ей в руку. Калитка захлопнулась, звякнула задвинутая щеколда. Нищий еще раз поклонился дворцу и побрел прочь.
Сзади чуть слышно скрипнула дверь. Варвара обернулась: в комнату вошла служанка и подала хозяйке грязный клочок бумаги.
— Что это? — Жена Алтын-карги недоуменно подняла брови.
— Он просил отдать это вам, госпожа, — пролепетала служанка, не решаясь взглянуть в лицо хозяйки. Еще недавно такое свежее и красивое, словно неумолимое время не имело над ним власти, оно за последние недели сделалось старым и обрюзгшим. Его мучнистую нездоровую бледность еще более подчеркивали черный платок и темное платье, ставшие ежедневным нарядом Варвары. Некоторые суеверные слуги тайком шептались по углам, что урус-шайтанов послал в имение сам русский Бог, от которого когда-то отступилась их госпожа, чтобы они вместе с последним сыном старого мурзы украли молодость и красоту госпожи. И Аллах не воспротивился этому, поскольку он тоже не жалует отступников.
— Что это? — повторила Варвара и взяла бумагу.
Это была записка. Несколько строк арабской вязи и знакомые буквы кириллицы. Однако Варвара не знала грамоты — ни русской, ни тем более арабской. Поэтому торопливо набросанные неровные строчки не вызвали у нее ничего, кроме праздного любопытства.
— Наверно, это молитва или благопожелание дому, — предположила служанка.
— Да, конечно, — равнодушно согласилась хозяйка, смяв в кулаке клочок бумаги.
Неожиданно открылась дверь, и в комнату вошел сам Иляс, одетый, как и его жена, во все темное. Но на голове у него была неизменная красная шапка, отороченная мехом степной лисы. Он сердито покосился на служанку, и та немедленно исчезла.
— Зачем ты подаешь нищим? — Мурза недовольно поморщился. — Сколько раз я говорил тебе, что не стоит помогать тем, кому ничего не дал сам Аллах!
— Но пророк велел помогать, — робко попыталась оправдаться жена и незаметно отбросила скомканную записку. Но проклятый бумажный шарик упал прямо к ногам мужа.
— Пророк тоже мог ошибаться, — скрипуче рассмеялся Алтын-карга и, к ужасу Варвары, поднял бумажку. — Что это?
Не дожидаясь ответа, он развернул записку и пробежал глазами по строкам: в отличие от жены Иляс был грамотным. Лицо мурзы сначала побледнело, потом покрылось красными пятнами. Он резко схватил Варвару за руку и рывком повернул лицом к себе.
— Где ты это взяла?! Отвечай!
Она отшатнулась, попыталась вырвать руку, но муж сжал ее, как клещами. Глаза его потемнели и стали какими-то бесноватыми. Таким она не видела его давно, пожалуй, с тех пор, как погиб их старший сын. Что могло так встревожить мурзу? После случившегося у них несчастья он был так ласков и заботлив, так…
— Отвечай! — фальцетом заорал Иляс и сердито топнул ногой, — Откуда это?! Где взяла?
— Это… Я… Здесь молитва и благопожелания.
— Дура! — зло прошипел мурза. — Говори, кто тебе дал эту записку, не то попробуешь плетей!
Он отшвырнул жену к дивану. Она упала и сжалась от страха: Алтын-карга редко бывал в такой ярости. Наверно, лучше сказать ему правду.
— Нищий, — всхлипнула Варвара. — Служанка подала ему лепешку, а он дал ей для меня эту молитву.
— Уф! — облегченно выдохнул мурза и выбежал из комнаты. Прямо от порога он зычно закричал:
— Коня! Скорее! Саблю! Муса, Ахмет, вы со мной! Живее, дети шайтана! Открывайте ворота!
Перепрыгивая сразу через несколько ступенек, он сбежал вниз и выскочил во двор. Слуги уже вывели из конюшни лошадь и положили ей на спину седло, но Иляс нетерпеливо скинул его на землю, не дав застегнуть подпругу. Одним махом он вскочил на неоседланного жеребца и, на скаку выхватив из рук оруженосца саблю, галопом вылетел за ворота. Следом, даже не успев вдеть ноги в стремена, понеслись Муса и Ахмет — верные нукеры, сопровождавшие мурзу в каждой поездке…
