— Я слышал, уже и в приемной его высочества о том же поговаривают. Один монах рассказывал. И в краю Сосю,[118] и в других отдаленных областях все только и твердят в один голос: мол, хоть бы они его прикончили!
И впрямь, глас народа — глас небесный! Конечно, коли у нас сейчас велено придерживаться определенной линии, никто на людях о том сказать не решится, но вполне естественно, что, куда ни глянь, все с таким положением дел не согласны — вот ведь что интересно! В городе народ безответственный — так все только о том и говорят… Подумать только! Мои собственные солдаты-асигару ко мне пристали — все выпытывают подробности про это дело. Что такое? Мне это показалось странным, стал их расспрашивать, так говорят, куда ни пойдешь — в корчме ли, в рисовой ли лавке приказчики — все у них норовят узнать, что да как, а им и ответить нечего… Н-да, а уж до чего вельможу-то нашего в народе невзлюбили!..
— Что ж, он и впрямь перегнул палку. Как же можно такое себе позволять?!
Не дослушав до конца, Цунанори пошел прочь. Ему не хотелось, чтобы его бесцеремонно окликнули, и к тому же он не мог поручиться за себя — стерпеть подобное было нелегко. И так уж кровь бросилась ему в лицо. Хоть его и усыновили в роду Уэсуги, хоть у него формально и числился отцом другой, но кровное родство ведь не перечеркнешь, тут чувства особые. Тем более, что собственный сын Цунанори, Сахёэ, был усыновлен дедом и жил сейчас в усадьбе у Кодзукэноскэ. Выходило, что ронины из Ако собирались поднять меч не только на Киру, но и на малолетнего Сахёэ. Так неужто Цунанори будет безмолвно наблюдать, как они осуществят свой замысел?! Если бывшие вассалы дома Асано намерены мстить, то его долг до последней капли крови защищать свою семью. Таково было твердое убеждение Цунанори.
Усевшись напротив Хёбу, Цунанори некоторое время хранил молчание, а затем проронил:
— Отца побереги… Ты понимаешь, что творится у меня в сердце…
— Да… — дрогнувшим голосом ответил Хёбу. Прогнувшись вперед, он распластался в позе, передающей безмерное огорчение, но, чуть выждав, тихонько поднял голову и пристально посмотрел на господина. — Можете ничего не говорить, и так все ясно.
Но что это? Он чувствовал, что в глубине души его гложет червь сомнения.
С деланой улыбкой Цунанори сказал:
— Асано как будто бы стал очень популярен. Ты что-нибудь знаешь об этом?
Вопрос вызвал у Хёбу живой отклик.
— Похоже на то. В народе о нем только и говорят, это уж точно. Вы что-нибудь изволили слышать?
Цунанори только отвел глаза и ничего не ответил, борясь с нахлынувшей вновь болью и досадой.
— Что бы там ни было, как бы ни поступил отец, я все-таки прихожусь ему сыном, и слушать, как его поносят… Конечно, всем рты не заткнешь, но выслушивать такое тяжело. Не знал я, что его так ненавидят…
Хёбу низко склонил голову, будто взвалив на плечи непосильную ношу.
Ясубэй Хорибэ вместе со своим другом Гумбэем Такадой спустя два дня после передачи замка покинул Ако и направился в Эдо. Они торопились, поскольку наступал сезон дождей и вскоре путешествия могли сильно осложниться, а кроме того, у них было важное поручение от Кураноскэ, которое надлежало передать верным людям в Эдо. Перевалили горы Хаконэ, утопавшие в пышной зелени. Когда вышли к Оисо, небо заволокло тучами, и вскоре мелкий моросящий дождь, похожий на влажный туман, окропил шляпы, занавесил дымным пологом ряды сосен, уходящие вдаль меж песчаных дюн, погрузил в лиловую мглу крыши домов вдоль дороги.
За последнее время среди ронинов, остававшихся в Эдо, тоже наметились перемены. Некоторые вдруг куда-то бесследно исчезли. Немало было и таких, которые вскоре теряли всякий интерес к беседе, старались всячески уклониться от дальнейших разговоров и давали понять, что им собеседники в тягость. В очередной раз, посетив кого-то из таких бывших соратников, Ясубэй и Гумбэй приходили в негодование и горестно вздыхали. Были, однако, и такие, что сохранив твердость духа, давно уже помышляли только о мести, как Гэндзо Акахани, Хэйдзаэмон Окуда, Дзюродзаэмон Исогаи, Сёдзаэмон Оямада, Синроку Хадзама или Тадасити Такэбаяси. Видеться с ними и разговаривать было отрадно.
— Командор тоже так настроен, он с нами заодно. Только ради этого, ради нашего плана и сдали замок без боя, — откровенно поясняли друзья, и в глазах самураев загоралась надежда.
Почти все бывшие самураи дружины, что оставались в Эдо, были молоды, впечатлительны и эмоциональны. Враг их покойного сюзерена был жив и здоров. Мало того, он по-прежнему благополучно служил в замке. Уже одно это обстоятельство повсюду привлекало к ронинам клана Ако симпатии горожан, подогревало окружавшую их атмосферу сочувствия. В то же время в этой атмосфере витал дух огня и стали. Никому было неведомо, какое влияние все это окажет на брызжущую силой пылкую молодежь.
Каждый день ронины собирались у кого-то из товарищей на дому и делились новостями, горячо обсуждая, что поделывают друзья и какие движения в стане врагов.
Ясубэй стал душой этих собраний, и не потому, что благодаря усыновлению занял более высокую позицию в обществе. Он был искушен в обоих сферах, составлявших половины «Двоичного пути — Культуры вкупе с Воинскими искусствами». В свое время он успел побывать ронином и долго жил в Эдо. Соратникам сразу понравилось, как легко он ориентируется в городской жизни, и теперь они советовались с Ясубэем по всем вопросам, почтительно прислушиваясь к его мнению.
Затяжным дождям не видно было конца.
За это время трое из ронинов стали жертвами ограбления. Каждый раз воры пробирались в дом в отсутствие хозяев и не только уносили деньги, но перерывали все бумаги, изымая письма, дневники и частные записки.
Приходилось держаться настороже. Решено было по возможности воздерживаться от обмена письмами, а если все же такая необходимость возникнет, письма сразу же по прочтении сжигать. Кроме того договорились, что местонахождение соратников, особенно тех, у кого проходят собрания, будут скрывать. Некоторые оставили свои прежние дома как были для отвода глаз, чтобы можно было подумать, что в доме живут, а на самом деле перебрались на другие квартиры. Были и такие, что скинули свои самурайские наряды, преобразившись в мещан. Согласно выработанному плану, решили группироваться по три-четыре человека, так чтобы члены каждой ячейки селились поблизости друг от друга. Разведку решили разделить на два направления: одни будут следить за действиями Киры, другие — за действиями Уэсуги.
Тем временем разнесся слух, что в доме Уэсуги — правда ли, нет ли — стали набирать на службу ронинов, хорошо владеющих мечом.
— Ну что, может, кто-нибудь попробует наняться, а? — спросил Ясубэй, но остальные в ответ даже не улыбнулись.
Кураноскэ, благополучно завершив передачу замка, нашел себе временное пристанище в деревне Одзаки неподалеку от города. Даже после передачи замка и земель у него еще оставалось много дел. Надо было еще сдать новому наместнику все дела по сбору налогов и прочим житейским вопросам. По-прежнему он был страшно занят с утра до вечера, так что присесть было некогда. Наконец, улучив свободный вечер, он вернулся домой и впервые уселся с домочадцами у очага. Со двора доносился по-весеннему монотонный шум дождя. За дверью, в саду, было темно. Аромат зеленых плодов сливы струился в воздухе как напоминание о начинающемся лете.
— Что-то побаливает немного, — сказал Кураноскэ, рассматривая опухоль на левом предплечье, которая появилась у него несколько дней назад. Он попробовал пальцем и нащупал твердое основание болячки. Видя, что жена с беспокойством наблюдает за его действиями, Кураноскэ с усмешкой заметил:
— Ну, завтра покажусь врачу.
В тот же вечер у него начался жар. Возможно, опухоль возникла от того, что более месяца он находился в страшном напряжении, стремясь до конца выполнить свой долг, а теперь позволил себе немного расслабиться, и чудовищная усталость выплеснулась в тяжкий недуг. Маленькая опухоль причиняла невыносимую боль.
На следующее утро явился лекарь. Он пробирался под дождем по проселочной дороге, и кимоно у него до колен насквозь промокло. Врач определил, что это гнойный фурункул. У Кураноскэ держалась высокая температура, он почти не мог вставать, и несколько дней ему пришлось провести в постели.
Большая часть осиротевших самураев клана покинула город. Те, что еще оставались на месте, с головой ушли в свои заботы и планы. Никто не приходил навестить больного, и теперь лишь домашние во главе с Тикарой сидели вокруг ложа занедужившего отца, будто бы они, всеми забытые, были заброшены на отдаленный необитаемый остров. Только шум ливня доносился в тесную комнатушку. Капли барабанили по стрехам, и сквозь туманную завесу дождя смутно проступали во дворе силуэты деревьев.
