Я тихо рассмеялась:
— Нет, конечно. Но разве прежде это меня останавливало?
* * *Позже, когда он уже спал на смятых простынях и его заросшая густой светлой растительностью грудь поднималась и опускалась в такт дыханию, я встала и на цыпочках подошла к своей сумочке. Прикурив сигарету, я неслышно подошла к окну, выходящему на улицу Камбон.
Ставни моего магазина через дорогу были закрыты, ураганный ветер с яростью трепал навес над входной дверью. Ткань трепетала, и большие черные буквы моего имени плясали, то скрываясь, становясь неразличимыми, как и весь мир вокруг, то снова появляясь.
Глядя на Шпатца, что-то бормочущего во сне, я курила и думала о мужчинах, которые оставили след в моей жизни: об отце с его вечно пьяной радостью и с его предательством, о Бальсане с его лошадьми и безразличием ко всему остальному, о Бое, эталоне, с которым я сравнивала всех других. Но как ни старалась я воскресить его образ, мне никак не удавалось припомнить ни цвет его глаз, ни жесты. Я сама не осознавала это, но образ его потерялся в долгом молчании, сменившем нашу любовь.
Погасив сигарету, я снова юркнула в постель. Шпатц, не просыпаясь, обнял меня и, крепко прижав к своему большому и теплому телу, уткнулся лицом мне в шею.
Я закрыла глаза. Седативное на этот раз я не принимала. Не хотела, чтобы он это увидел.
Настало время забыть об этом зелье.
Началась зима, ненастная и холодная, такой мы даже не могли и припомнить. Ветер свирепствовал, как лютый зверь, воздух при дыхании обжигал легкие. Снег с гололедом накрыли Париж, нехватка топлива болезненно ощущалась везде. Часто отключали электричество, не хватало продуктов питания. Ходили слухи о людях, роющихся в отбросах в поисках съестного, о процветающих борделях, поскольку многие женщины (и мужчины) искали любые возможные средства борьбы со смертельным голодом, несмотря на введенные немцами продовольственные карточки. Хлеб, яйца, вино и мясо стали дороже золота. Стремительно уменьшалось количество продуктов, которые можно было достать только на черном рынке. Мари-Луиза и ее компания приносили Сертам куски отборной баранины, говядины и ветчины, контрабандным путем добытые за городом у фермеров в обмен, например, на сигареты, которых у немцев, казалось, был неисчерпаемый запас.
В декабре я поддалась на уговоры Шпатца, и он познакомил меня с Теодором Моммом. Этот ротмистр в установившемся в Париже режиме занимал довольно высокий пост. Человеком он оказался весьма непростым и скользким, как и многие чиновники его сорта. Я удивилась, узнав, что он первоклассный коннозаводчик и много лет знает Бальсана; знакомясь со мной, он сказал, что будет чрезвычайно рад помочь мне. Еще он сказал, что мое имя, разумеется, давно ему известно и что он надеется, когда-нибудь позже я, возможно, захочу в свою очередь отблагодарить его. Что тут скажешь? Я ответила, конечно, я полностью в его распоряжении, хотя старалась всячески подчеркнуть, что открыть свой салон еще не готова, в отличие от других модельеров, демонстрирующих свои коллекции перед алчными любовницами немецких офицеров и вульгарными женами спекулянтов черного рынка.
Момм печально, хотя и неубедительно вздохнул:
— Да, все это чрезвычайно прискорбно, вы правы, но что тут можно поделать? Подумайте сами, у нас просто нет выбора. Время такое, никуда не денешься. Никто из нас не хочет оказаться на месте вашего племянника.
Я вышла из его кабинета, ломая голову, не таится ли в его словах завуалированная угроза, но Шпатц заверил меня, что Момм, как и многие другие, всего лишь пытается защитить собственные интересы.
— Если Момма когда-нибудь начнут спрашивать, скажем, почему он хочет освободить пленного, которого нет в утвержденном свыше списке, — пояснил Шпатц, когда мы вернулись в «Риц», — он может заявить, что сделал это по просьбе самой Коко Шанель, которая, в свою очередь, выразила желание сотрудничать с режимом.
— Только шить для них платья я не стану, — резко ответила я. — Есть определенные рамки, которых я не переступлю. Пусть скупают у меня духи, и украшения тоже, хотя до меня дошли слухи, что они и без того довольно награбили, но только не мои платья.
Шпатц хмыкнул, разделся догола, залез в постель и поманил меня к себе. Я нахмурилась, но подошла, а сама думала, как и всегда после нашей первой близости, что надо заканчивать с этим романом, пока события не вышли из-под контроля. Он вроде бы помогает мне, да, но как ни стараюсь я проявлять осторожность и бдительность, все равно для всех буду француженкой, которая безрассудно водит компанию и спит с немцем. И чем тогда я отличаюсь от Арлетти? Можно не сомневаться, за моей спиной уже вовсю перемывают мне косточки.
И только его прикосновение облегчило мои сомнения. Он был искусный любовник, прекрасно понимал, что такое климакс, что в этот период половые сношения порой бывают болезненными, и умел возбудить желание, заставляющее хоть на время забыть об утратах и страхе. Я снова ощущала себя юной. Разве мог он знать, что после его ухода, домой или по делам, я еще долго в тревоге расхаживаю по комнате, курю сигарету за сигаретой, пока не вколю себе дозу седола?
Об этом знала только я одна, но я уже научилась искусно маскировать и прятать истину даже от себя самой.
* * *Племянник находился в лагере для военнопленных на территории Германии — это мне сообщил Момм, когда через несколько недель я снова пришла к нему. На этот раз свою гордость я засунула подальше. Если бы Момм предложил мне шить платья для любовницы фюрера, я бы с готовностью согласилась. Еще Момм с удовольствием растолковал, какому страшному риску он подвергается, добывая мне эту информацию.
— Все это очень сложно, требует много времени и такта, столько препятствий, все их надо преодолевать, что-то вечно улаживать, вести переговоры, подмасливать, и немало, кстати, да и бумажной волокиты тоже много, — говорил он. — Да-а, разрешение на освобождение военнопленного получить не так-то просто. Я должен иметь весьма убедительные причины, чтобы взять под крыло вашего племянника, тем более что он не включен в утвержденный список. Я бы не хотел, чтобы в Берлине поставили вопрос, по какой это я причине выхожу за пределы своей компетенции.
— Но это, наверное, какая-то бюрократическая ошибка. Андре не совершал никакого преступления.
— Он вражеский солдат. И это весьма существенно.
Момм уселся за свой внушительных размеров письменный стол, заваленный всякими важными бумагами; его редеющие волосы были напомажены и зачесаны назад. Сквозь сидящие на носу очки он с вежливым безразличием бюрократа посмотрел на меня, что-то прикидывая в уме. Холодок побежал по моей спине. У меня появилось чувство, что он с одинаковым успехом может как помочь мне, так и сдать в гестапо. Руки дрожали, когда я закуривала сигарету и пыталась придумать благовидный предлог, который можно использовать для освобождения Андре.
— А если вы скажете, что Андре может быть вам чем-то полезен? — неожиданно пришло мне в голову. — Вы ведь занимаетесь переводом текстильной промышленности на военные рельсы, и вам на фабриках понадобятся опытные администраторы. Можно сказать, что Андре знает эту работу. Он руководил моим ателье, контролировал производство ткани для наших платьев. Я занимаюсь… занималась когда-то… моделированием одежды, и Андре был для меня весьма ценным работником.
— Интересно, — произнес Момм, и, ожидая продолжения, я постаралась сделать бесстрастное лицо. — Способных мужчин у меня хоть отбавляй, — после некоторого молчания прибавил он. — А вот женщин… На них большой спрос.
Чтобы скрыть крайнее изумление, я изобразила улыбку. Что эта крыса мне только что предложила?
— Неужели вы хотите сказать, месье, что я должна управлять фабрикой? Для такой работы я абсолютно не гожусь.
Его масляная улыбочка сделалась еще шире, и я увидела пятнистые от никотина зубы.
— Я не имел в виду работу на фабрике… — Он сделал паузу, многозначительно глядя на меня. Я уже собиралась сообщить, что он сильно ошибается, если думает, что я стану делать то, на что он намекает, но он неожиданно добавил: — Я буду держать вас в курсе, мадемуазель. Не сомневаюсь, мы с вами достигнем взаимовыгодного результата. Однако я бы попросил вас, чтобы вы позволили мне в будущем контактировать лично с вами, договорились?
Это была не просьба, и я это знала. Коротко кивнув, я поблагодарила его за то, что он уделил мне свое драгоценное время, и чуть ли не бегом направилась к двери. В тот вечер, когда ко мне пришел Шпатц, прерывающимся от гнева голосом я передала ему разговор с Моммом.
— Неужели он и вправду думает, что я… что я в таком безвыходном положении… Какая наглость! Что я способна на такую низость… что я могу опуститься до его уровня!
