Неужели ему суждено вот так же сидеть и выпрашивать милостыню, вытягивая вперед искалеченные ветви рук? Ему – Маркусу Эрлиху, сыну цехового старшины? Но ведь это немыслимо! Слабых презирают. Вдвойне презирают тех, кто когда-то был сильным. Он сам презирает себя. Всю свою жизнь, еще с тех пор, как был мальчишкой, он никогда не показывал слабость, никогда не сгибался. Его не смели задирать, с его волей считались. Когда на Кленхейм обрушились несчастья, он сумел повести за собой людей, вернуть им надежду, укрепить их своей силой. Разве он не правду сказал Кессадо? С тех пор как Совет дал ему свое согласие, он действовал сам, без чужих приказов. Он сам – сам отдавал приказы! Он сам решал, что нужно делать. Скольких солдат они убили под его началом? Несколько дюжин. Мыслимое ли дело – они, простые бюргеры, не имеющие военного опыта, не знающие тактики и прочих премудростей, – уничтожили полроты солдат!
Как-то на площади, в толпе, он услышал обрывок разговора: «А что Маркус? Он из железа сделан, что ему будет». Эта слова запали ему в душу. «Сделан из железа». Человек, который не знает ни страха, ни жалости. Человек с железными руками и железной волей. Он действительно стал таким. Гибель отца не сокрушила его – наоборот, закалила, сделала тверже. И что теперь? Кем он станет теперь? Все, кто ему верил, отвернутся от него. Матери убитых будут проклинать его. Ничего не останется. Все обратится в прах.
Испанец забрал у него все. Так пусть заберет последнее. Даст умереть.
Кессадо молча смотрел на него сверху вниз.
– Хватит издеваться надо мной, – хрипло выговорил Маркус. – Убейте. Я виновен в смерти ваших людей, виновен больше, чем кто-либо другой.
Кессадо молчал.
– Убейте!! – зарычал Маркус, пытаясь подняться на изломанных болью руках. – Я уже выдал всех, кого вы хотели, вы все теперь знаете. Убейте! Убейте, черт вас дери!!
Он дернулся вперед, как будто хотел зубами впиться в ногу испанца. Тот несильно ударил его в лицо мыском сапога, отшвырнул назад.
– Я не убью тебя, Маркус, – сказал он. – Зачем? Каждый день, до самой кончины, ты будешь помнить о том, что случилось сегодня. Вспоминать гибель своих друзей, вспоминать, как желал расправиться со мной и не сумел этого сделать. Для каждого человека самый жестокий палач – это он сам.
– Я виновен… Я научил их всему…
– Знаю, – кивнул Кессадо. – И поэтому смерть – слишком легкое наказание для тебя. Как думаешь, зачем я потребовал назвать имена? Ведь я уже знал их. Знал, потому что твой друг Гюнтер назвал их мне, выдал без всякой пытки. Нет, Маркус. Мне нужно было, чтобы ты сам произнес их. Унизил себя, переступил через собственную гордость. Унижение хуже смерти. Смерть мимолетна, а унижение остается в памяти навсегда.
Он подошел к окну, придерживая левой рукой эфес шпаги, выглянул наружу.
– Люди уже собрались, скоро все начнется. Ты запомнишь этот день, Маркус. И я тоже запомню. Кровь, пролитая в бою, – вот лучшая память, вот лучшая награда для воина. Кровь и слава. Все остальное – золото, женщины, трофеи – не имеет никакого значения. Все это мусор. Ты когда-нибудь слышал о смелом Готфриде, графе Барселонском? Существует легенда, что во время битвы с норманнами Готфрид, правитель Арагона, проявил чудеса храбрости и получил множество ран. Восхищенный его мужеством, император Карл Лысый обмакнул пальцы в крови Готфрида и провел ими по его щиту. И с тех пор в гербе Арагона золотой щит, а на нем – четыре кровавые полосы. Кровь храбреца, о котором будут помнить веками…
Он замолчал, задумался о чем-то, а затем коротко произнес:
– Хавьер, отведи его в мастерскую. Связывать не надо. Смотри только, чтобы он не убил себя.
Солнце было необыкновенно ярким, его свет резал глаза. Изломанные тени домов укоротились, подползли к стенам, словно хотели спрятаться. Сухой ветер гнал по улице пыль. Солнечное, холодное утро.
Толпа расступилась. Люди с испугом смотрели на выходящих из дома испанцев – словно на чудовищ, слепленных из глины и камня и оживших благодаря черному колдовству. Смуглые, скуластые лица, уродливые шрамы, железо и кожа, торчащие крестовины шпаг. Из какого края занесло этих людей? Создал их Бог или Сатана? От них пахнет звериной жестокостью, пахнет смертью. С некоторых пор в Кленхейме хорошо знают этот запах.
Диего де Кессадо вышел последним – без плаща, с непокрытой головой. Вышел, осмотрелся по сторонам. Ветер шевелил его черные волосы и кружевной ворот рубашки.
Перед домом – пустое пространство, двадцать шагов в длину и почти столько же – в ширину. Земля под ногами сухая, ровная – это хорошо, не хватало еще в самый неподходящий момент споткнуться о какой-нибудь бугорок или камень. В таких делах многое зависит от мелочей.
Его люди настороже, знают, что нужно делать. Троих он оставил в доме, это необходимо. Двое следят за заложниками, а Бартоло держит под прицелом толпу. Пожалуй, следовало бы поставить в доме еще одного стрелка, но сейчас люди нужнее здесь, на улице.
Ребята у него надежные, многие были с ним во Фландрии. А уж Бартоло он знает еще со времен Белой Горы. Трое в доме, двенадцать на улице, всего – пятнадцать. Черт возьми, маловато! Этих свинопасов гораздо больше – целый город. Если навалятся всей толпой – сразу сомнут. Впрочем, в этом и заключена главная прелесть: бросить вызов противнику, намного превосходящему тебя числом. Бросить вызов и победить, не потеряв при этом никого из своих. Решить такую задачку способен не каждый. Но ему это под силу.
Правильно ли он расставил людей? Пожалуй, правильно. Ничего менять не нужно. Гильермо и Хайме со своими парнями – на флангах, там, где расходятся рукава улицы. Санчес и остальные – вместе с ним, по центру. Выстроились, буравят глазами толпу. Если он пожелает, они по первому же знаку бросятся вперед.
Кессадо прищурился, положил руку на эфес.
Те, кто ему нужен, стоят прямо перед ним, в нескольких шагах. Высокие, рослые парни; смотрят без страха, видно, надеются, что сумеют справиться с ним. Глупая деревенщина…
– Назовите свои имена, – приказал он.
Пятеро переглянулись, замялись на секунду. Тот, что стоит слева – чернявый, с падающими на лоб волосами, – ответил первым:
– Петер Штальбе.
Любопытно, кто он такой? Пахарь, ремесленник? Может, охотник? Больно наглый у него взгляд. Смотрит, будто смеется. Что ж, с него и начнем.
– Отто Райнер.
Этот и поспокойнее, и в плечах поуже. В руке меч – пожалуй, слишком короткий для настоящей схватки. Таким только коровьи туши разделывать.
– Якоб Крёнер.
Сопляк. Еще и усы толком не выросли. Даже жаль убивать такого. Впрочем, глаза у него спокойные и руки не дрожат.
– Каспар Шлейс.
Коренастый, с большой круглой головой. Снести ее одним ударом, как тому знаменосцу при Луттере[52].
– Клаус Майнау.
А вот этот жидковат, дерьмо, а не противник. Все губы себе искусал, шарит взглядом по сторонам. Еще, чего доброго, сбежит. Надо пустить его сразу вслед за чернявым.
Пять противников. Пять багряных полос на золотом щите. Пожалуй, нужно что-то оставить на память об этом городе. Во Фландрии под его началом служил один бургундец, тихий, невзрачный малый с пустыми глазами. У каждого убитого им противника он отрезал фалангу указательного пальца и прятал в карман, пришитый к тыльной стороне куртки. Если подумать – не самый дурной трофей.
Впрочем, вздор. Пора начинать.
– Санчес!
Коротышка Санчес вышел вперед, откашлялся, хрипло произнес:
– Слушайте хорошо. Каждый выходить в свою очередь, когда господин капитан показывай…
Кессадо едва заметно поморщился. Святой Иаков, уже шесть лет они воюют в Германии, а Санчес так толком и не научился говорить по-немецки. Мясник. Горазд только головы людям проламывать.
– …бьется один, другие стоять и не помогать, – продолжал коротышка. – Пистолет и аркебузу нельзя, только меч или шпага…
С заложниками все вышло удачно. Кроме Маркуса, ему нужен был еще один – кто-то из городской верхушки, уважаемый человек. Непреложная истина: чтобы удержать толпу, надо захватить ее вожаков, тех, кто может отдавать приказы. Поэтому он и велел Гюнтеру привести к нему членов Совета.
– …кто вздумал на побег, – бубнил Санчес, – тому стреляем в спину. Убивать труса…
Они явились втроем. Толстый, с потухшим взором старик – бургомистр. Усатый, желчный – казначей. Третий – крепкий, молчаливый – начальник стражи. Старались держаться надменно, хотя в глазах у них – и он это прекрасно видел – плескался страх. Они боялись его и не сразу смогли взять в толк, чего он от них хочет. Предлагали выкуп, лишь бы он ушел из города и никому не причинял вреда. Болваны, глупые недоноски… Ему нужны не деньги, а месть. В конце концов он смог им это втолковать. Разумеется, когда дело будет сделано, они возместят ему все издержки. Проигравший платит, таково правило. Но об этом они поговорят позже, когда будет решено главное.
