Старый человек в рубище спрашивал врача:
— Значит, ты не советуешь обращаться в суд?
Феофил укоризненно качал головой.
— Зачем тебе обращаться к римскому судье? Ты будешь жаловаться язычникам на сестру во Христе? Но неужели мы сами не в состоянии разобраться в этой тяжбе? Поспеши к епископу, и он рассудит вас по справедливости.
— Епископ — родственник Клавдии.
— Это ничего не значит. Он не один будет судить, а в присутствии старейшин.
— А судебные издержки?
— Ты уплатишь в церковную сокровищницу что положено, самую малость, а римский судья жаден, как паук…
Старик, спрашивавший совета, стоял на согнутых в коленях ногах, опираясь на грубую палку. Пресвитер успокаивал его:
— Не бойся ничего. Клавдия — свободнорожденная, ты же рабского происхождения, и в римском судилище вас не поставят рядом перед судьей, а у епископа будут смотреть на тебя как на равного…
— А если Клавдия не подчинится приговору?
— Она не посмеет это сделать. Иначе вся община осудит ее, и непокорная лишится царствия небесного…
Виноградари ушли в селение, Феофил подошел к Вергилиану с явным намерением утешить его.
— Не печалься, друг, свыше меры…
Завязался разговор.
Феофил рассказывал об острове, о его жителях и нуждах:
— Здесь обитают бедные люди. Глядя на роскошь богачей, — а для них роскошью являются уже серебряные чаши Клавдии, — они жаждут справедливости на земле. Но для этого еще не настало время.
— И поэтому они ищут утешения в мысли, что получат награду за свои страдания в будущей жизни? — при этих словах Вергилиан горько усмехнулся.
— Но и здесь христианские наставники стараются по возможности облегчить их участь. Обрезательный нож виноградаря или плуг таинственным образом соединяет человека с землей, и эти люди чисты сердцем, как голуби, поэтому доверяют во всем своим руководителям.
— А вы?
— Мы знаем, что им долго ждать справедливости на земле, и обещаем ее на небесах.
Феофил пожелал нам всякого благополучия и уехал на сером ослике, бодро помахивавшем хвостом в репьях. Когда мы спускались с Вергилианом по тропинке, ведущей в селение, он показал пальцем на удалявшегося пресвитера:
— Видел, с каким почтением люди смотрят на него и обращаются к этому человеку за советом? Они предпочитают судилище своих епископов суду самых изощренных римских законников. Теперь они — как государство в государстве.
Навстречу нам шли женщины, возвращавшиеся с похорон в город. Я оглянулся на них. Ветер играл белыми одеждами, обрисовывал женские ноги. Горожанки смеялись, уже позабыв об умершей, потому что вокруг все было залито солнцем, и не помышляли о том, что рано или поздно наступит и их черед. Они тоже оглядывались на нас. Небо сияло, точно в мире не существовало умирания.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ГИБЕЛЬ КАРАКАЛЛЫ
Это случилось в консульство Гая Бруция Презента и Тита Мессия Экстриката, в февральские календы, в шестой год с того дня, как облачился в пурпур император Марк Аврелий Антонин, прозванный Каракаллой».
Эдесская дорога, занесенная во многих местах песками, далеко уходила на юг среди унылых пейзажей Осроены. По обеим сторонам лежали скудные поля и засаженные свежезелеными овощами огороды. Иногда встречались жалкие оросительные каналы, смоковницы, водоемы, колеса которых вращали ослы с завязанными глазами, или вдруг открывались для зрения рощи пыльных пальм, селение, состоящее из дюжины глинобитных хижин, и в нем куча навоза, фавноподобная коза, а за ней розовое миндальное деревце в цвету.
На дороге порой замечалось некоторое оживление: стремительно шел навстречу караван верблюдов, спешил путник с посохом в руке, гремела тележка озабоченного торговца. Высоко в неподвижном воздухе над Осроеной тихо парили ширококрылые орлы. Солнце приближалось к зениту.
Император совершал благочестивое путешествие в город Карры, чтобы принести умилостивительные жертвы Луну — разящему и исцеляющему древнему богу Осроены, которого изображают с рогами золотого полумесяца на челе. Снедаемый тайным недугом, перед коим бессильны все ухищрения врачей и фимиам богам, Антонин жаждал исцеления. В самом мрачном настроении духа, равнодушный в эти часы ко всему, даже к лести, он устало сидел на белом каппадокийском жеребце, выпятив по обыкновению нижнюю губу, выбритый по антиохийской манере. На плечи августа, невзирая на жару, был накинут палудамент — военный широкий плащ пурпурового цвета и столь воинственного вида, что ношение его в стенах Рима запрещалось даже императорам.
Перед Антонином двигались попарно двадцать четыре ликтора, тоже все на белых конях, с фасциями на плечах, как римляне называют пучки розог с воткнутой в них обоюдоострой секирой, что с древних времен считается в Риме символом верховной власти. Далеко вперед ускакали центурионы, на обязанности которых лежало обеспечить свободный проезд императору. Позади, на почтительном расстоянии, чтобы не помешать мыслям августа, ехали сопровождавшие его лица, и среди них префект претория Опеллий Макрин, префект II Парфянского легиона Ретиан, сенатор Дион Кассий и многие другие. Тут же трясся на ушастом муле известный всем и каждому евнух Ганнис. В отдельной группе можно было увидеть ритора Филемона и Гельвия Пертинакса, ведающего письменными делами императора. Мы с Вергилианом тоже оседлали мулов и пустились в путь, осчастливленные приглашением всемогущего евнуха.
Несмотря на отвращение, которое вызывало теперь в нем одна мысль о денежных делах, Вергилиану пришлось участвовать в переговорах с Ганнисом по поводу Антиохийского банка. Август предложил Кальпурнию, как одному из римлян, обладавших большими средствами, принять участие в этом предприятии, и сенатор опасался отказом навлечь на себя гнев Антонина. А между тем торговля замирала, италийская почва скудела, и старый скряга мрачно смотрел на будущее. Впрочем, путешествие на Восток несколько рассеяло тяжелые переживания поэта, а я не мог оставить своего друга в такие трудные для него дни, хотя сердце мое рвалось в милые Томы.
На расстоянии полета стрелы за шествием двигались, поднимая пыль, конные скифы. Вооруженные страшными копьями в шесть локтей длиною, в гребнистых блистающих шлемах и в коротких красных плащах, эти замечательные воины представляли собою внушительное зрелище для местных жителей, выбегавших на дорогу из соседних селений, чтобы полюбоваться на императора. Тишину нарушали только цоканье копыт о камень и скрип повозок, на которых везли пищу и все необходимое в путешествии для августа и его людей. Навстречу попадались женщины в черно-бело-голубых полосатых одеяниях, с кувшинами на плечах и нагруженные мешками ослики. Но люди и животные поспешно сходили с дороги, чтобы дать свободный проезд императору и его воинам, друзьям и коням.
Каракалла уронил голову на грудь и лениво перебирал поводья. Конь грациозно выбросил одну ногу, согнутую в колене, потом заплясал на месте и сделал скачок вперед. Император похлопал коня по холке, и, успокоившись, жеребец снова стал выступать мерным шагом.
Иногда мы останавливались на некоторое время, чтобы отдохнуть. На одной из остановок до моего слуха долетел отрывок разговора императора с Макрином. Август стоял совсем близко и пил вино из серебряной чаши. В его голосе слышалось негодование:
— Кто в состоянии понять мои замыслы? Разве способны эти торгаши и грубые воины разделить их? В своих размышлениях я охватываю весь мир…
Макрин слушал, сжимая руки.
— Им что! Лишь бы корпеть над списками, подсчитывать модии пшеницы! А между тем мои силы приходят к концу.
— Благочестивый август…
— Нет, не говори пустых слов! Я знаю… Но как манит Индия! Сколько раз мы с августой склонялись вместе над этими планами… Однако нет ни золота, ни воинов в достаточном числе, чтобы начать такое предприятие. И еще эта ни на минуту не затихающая боль в чреве… Ха-ха! Мечты об Индии — и вечно расстроенный кишечник!.. О чем я хотел сказать тебе? Да, по поводу Юлия Марциала… Примерный воин, а я без достаточной причины позорной смертью наказал его брата. Надо отличить… Вот видишь. Обо всем надо подумать самому. Я и тебе не доверяю…
— Благочестивый август…
— «Благочестивый август»… Ты — хитрая лиса! Машешь пушистым хвостом, закругляешь периоды. Хотелось бы мне знать, что у тебя в голове, любезный Макрин! Гороскоп халдейского астролога предвещал смерть… Но кому? Следовало бы вызвать Макретиана. А на кого оставить Рим? Этот верен как пес, не украдет ни одного сестерция. Однако какая у него маленькая душонка! Что для него Индия! Ему бы лишь составить вовремя отчетность…
Макрин слушал, вздыхал, опустив глаза, и, видимо, обрадовался, когда шествие снова двинулось по Каррийской дороге.
В толпе приближенных ритор Филемон, в подражание Цельсу уже несколько лет писавший книгу под названием «Против христиан», объяснял Диону Кассию гностическую систему мира. Непримиримый враг христианской морали, издевающийся над всем, над чем полагается издеваться Эллину, он втайне отдавал должное тем величественным, хотя и туманным построениям, какие возникали в больном мозгу Валентина, знаменитого ересиарха и главы гностиков. Смакуя каждое слово, ритор передавал в своем вольном изложении теорию истечения эонов из божества… Теребя пышную бороду и хмуря косматые брови, Дион Кассий внимал странным измышлениям.
