- Десятник!.. Принимай мою сотню и передай приказ: пусть на всех перекрестках до Москвы вешают на деревьях по одному мужику из полона.
Одобрит ли его хан? - ведь пленники - это серебро. Что ж, Кутлабуга напомнит ему: Повелитель Сильных за одного убитого ордынца уничтожал целые государства, поддерживая во всем мире грозное величие Орды: в самых далеких странах тогда боялись даже дыхнуть на ханского человека. Кутлабуга прямо скажет Тохтамышу: народ, который позволяет безнаказанно убивать своих, превращается в тряпку, о которую каждый может вытереть ноги.
За спиной топтались и покашливали бояре, но Димитрий не оборачивался, стоял у окна, думал. Из терема, вознесенного над высоким холмом, виделось потемневшее, в белых гривах волн Плещееве озеро, Димитрию чудился его глухой ропот и шипящий плеск. В прозрачное стекло с чечевицами пузырьков били редкие крупные капли, лохматые тучки, набегая с озерной равнины, цеплялись за крепостной холм. В терем князя загнал только дождь, к тому же стало известно о каких-то вражеских отрядах под самым Владимиром, и решили собрать думу. Если Орда идет разными путями, широко охватывая Москву, ее тумены могут внезапно явиться под Переславлем. Под рукой Димитрия было уже до шести тысяч дружинников и ополченцев, но все же это еще не сила против Орды. Донской хорошо помнил, чем кончилось полтораста лет назад побоище на Сити, где темник Бурундай застал войско великого князя Юрия Всеволодовича во время сбора. Боброк настойчиво советовал уходить в Кострому - лишь там можно спокойно собрать и устроить рати, - но и без того каждая верста от Москвы на север легла на сердце Димитрия кровавым рубцом. Лишь на пути отступления он оценил размер беды, надвинувшейся на Русь. Во всем винил себя. Враг оказался не только сильнее - враг оказался хитрее - да что там! - искуснее князя Донского. Два года после Куликовской сечи хан готовил новое нападение, и как же он, великий князь московский, всегда ставивший военную разведку наравне с обучением войска, проглядел коварную работу нового хана? Вместо того чтобы денно и нощно трудиться, как черный раб, теребить соседей и своих бояр, устраивать ополчение по всем городам, гонять разведку в степь до самого Крыма и устья Волги, почил во славе.
Еще бы - победитель Мамая, герой, сподобленный прозываться Донским, - что ему какой-то приблудный хан, еще вчера кормившийся со стола эмира Бухары! Будь она проклята, человеческая гордыня! Ведь краснел, слушая хвалебные хоры и колокольные звоны, глаза опускал, как девица, а душонка-то ликовала, голова шла кругом, и глаза слепли. Как им не ослепнуть, когда во всеуслышание именуют тебя "оком слепых, ногою хромых, трубою спящих в опасности"! Но себя не обманешь. Не от гордыни ли после памятного съезда ни с одним великим князем не повидался - и к себе не позвал, и сам не навестил?
Может быть, стоило послушать и тех, кто советовал не дразнить Орду, поторговаться о выходах, кинуть хану кусок?
Нет, пойти на это было сверх сил. Недруги стали бы тыкать в него пальцами: хорош победитель! Народ возмутился бы и проклинал - ради чего пролито море русской крови?
А может, и тут замешалась гордыня? Может, надо было пройти через насмешки и улюлюканье, через унижение, непонимание и народную злобу - ради того же народа выиграть время и накопить новые силы? Может быть…
Плох правитель, заботящийся о прижизненной славе.
Неужто в Кострому? В душе его сгущалось ненастье, едва представлял себе эту сотню с лишним верст по лесным осенним дорогам, через множество рек и речушек. А ведь их надо будет пройти не только туда, но и обратно, и не с легкой дружиной - с большой ратью, отягощенной обозами.
Не то! Еще на пути главных ордынских сил стоит Белокаменная - там опытные бояре во главе с Морозовым, больше двух тысяч ополченцев на стенах, там митрополит всея Руси. Надо собирать войско здесь, ближе к стягам Серпуховского.
Оборотился, окинул взглядом бояр. Дмитрий Ольгердович, Боброк-Волынский, Тимофей и Василий Вельяминовы, Федор Свибл, Иван Уда. Из-за плеча старшего Ольгердовича посматривает молодой князь Остей, внук Ольгерда, приехавший на службу к московскому государю. Не было Кошки, Тетюшкова, Зерно - правили посольство.
- Нет, бояре! - сказал резко. - Татарские разъезды под Владимиром - это еще не Орда под Дереславлем. К нам тянутся люди, нельзя торопиться. Этак можно и в двинских пустынях засесть.
- Государь, там гонец из Москвы, - негромко сказал старший Вельяминов.
- От Морозова? Пусть войдет.
Пошатываясь, в палату шагнул невысокий воин, приблизился к государю, опустился на колено. Зеленый полукафтан на плечах его потемнел, на белом скобленом полу остались сырые следы. Димитрий ожидал грамоту, но гонец, склонив голову, молчал.
- Што ты онемел, отроче? - нетерпеливо спросил Димитрий. - Здоров ли боярин Морозов? Все ли ладно в Москве?
Воин выпрямился, моргнул красными глазами, рябоватое лицо его казалось серым.
- Слава богу, великий государь, Москва стоит, как прежде. А я не от Морозова, потому как нет в Белокаменной Ивана Семеныча.
- Где ж он подевался? - удивился Димитрий.
- Сказывали - занедужил брюхом да и спокинул стольную. А за ним, почитай, все лучшие люди съехали - и бояре, и гости. Черные люди в Москве сами хозяевают.
Жалко скрипнули половицы под грузным шагом великого князя, он подошел вплотную к гонцу, дышал тяжело и жарко, как потревоженный медведь.
- Што говоришь, разбойник? Да уж не пьян ли ты?
- Не вино - дорога укачала меня, государь. Из сторожки, через Москву, до Переславля долог путь. От самой Оки, почитай, не спамши. А послали меня Олекса Дмитрич да вече московское.
Димитрий воззрился на гонца как на полоумного, кто-то из бояр жалобно гукнул, будто его схватили за горло.
- В Москву мы, государь, по пути свернули, а там - смута. Выборные ударили в набат, вече кликнули. Много чего там кричали, а порешили миром: боронить Москву, стоять на стенах до последнего. Тех же, кои бегут со града, побивать каменьем.
Димитрий глухо рыкнул, красные пятна выступили на скулах. У Боброка на лбу залегла глубокая складка, старый Свибл, крестясь, зашептал:
- Спаси нас, господи, и помилуй.
- Там же на вече выбрали начальных людей из слобожан, в детинец ополчение поставили.
- Господи, што там теперь за содом! - не удержался костромской воевода Иван Родионович Квашня, вызванный в Переславль.
Гонец дернул головой, прямо глянул в лицо Димитрия:
- Ты, государь, не будь в сумлений: Адам - строгий начальник, ворам не попустит. Да Олекса Дмитрич при нем воинским наместником.
- Кто такой Адам?
- Суконной сотни гость - его главным воеводой крикнули. А с ним - Рублев-бронник, Клещ-кузнец, Устин-гончар да иные выборные.
Димитрий подошел к окну, постоял в молчании, тихо спросил:
- Што с великой княгиней? Митрополит где?
- Слава богу, Красный сказывал - здорова государыня, к тебе сбирается. Небось отъехала. А владыка на своем дворе сидел, да, слышно, тож возы укладывал.
- Его не побьют каменьями, как думаешь?
Воин растерянно оглянулся:
- Не ведаю, государь.
- Так с чем же тебя прислали? Пошто нет грамоты? Аль выборные воеводы писать не учены?
- Великую просьбу тебе, государь, велели передать Адам и Олекса Дмитрич: штобы прислал ты воеводу, искусного в деле ратном. Уважь, государь, не медли - Орда перешла Оку, сам видал. Наши уж Заречье спалили. А народ московский животов не пощадит за град стольный, за тебя, государь.
- И на том благодарствую. - Лицо князя исказила улыбка. - Выспишься - снова позову, подробно расскажешь. Ступай.
Глаза князя, разгораясь черным огнем, обратились на бояр.
- Чего замолкли, думные головы? Вас послушать хочу. Ну-ка?
- Государь, - заговорил Боброк. - Отпусти меня воеводой.
- Тебя? Ты разве уже не воевода? Али боишься - Адам-суконник славу переймет? Ничего, боярин, твоей славы не избыть, и тебе рати в поле водить пристало, а стены я другому доверил. Слышишь, Волынец, - другому!
Димитрий задохнулся, рванул ворот, крыльями метнулись длинные рукава охабня, посыпалось, звеня, серебро пуговиц.
- Воры! Амбарные крысы! Едва дымом запахло - ушмыгнули в норы. Скажите мне, бояре, вы, лучшие люди княжества, отчего такое получается: кому сытнее всех живется - от того первого жди пакости государству? Который уж раз спрашиваю: для чего дадены вам уделы, вотчины и поместья?
- Государь! - Голос Василия Вельяминова дрожал. - Не примаю твоих укоров. Пошто лаешься зря, невинных бесчестишь?
Димитрий шагнул к молодому боярину, сжал громадные кулаки:
- Смотри мне в глаза, Васька! Неужто нутро твое не сожгло стыдом, пока слушал гонца? Бояре Москву бросили, бояре Москву предали, и первый - воевода Морозов. Ты слыхал, до чего Москва дожила? - до веча! Суконник Адам, кузнец Клещ, бронник Рублев - вот на ком ныне стоит Москва, вот кем Русь держится! - Димитрий отступил от Вельяминова, словно бы с удивлением оглядел думцев. - Да нужны ли мы нынче Москве? Надо ли посылать туда кого, ежели там свои воеводы нашлись вместо сбежавших? Пошлешь, а он, гляди, дорогой животом ослабнет да и удерет. - Вдруг сорвал горностаевую шапку, шмякнул об пол. - Пропади она пропадом такая власть! Над людьми княжить готов, над ворами - никогда!
