– Не трогай Устина. Пусть его судьба рассудит, хоть и судья она порой жестокая.
Перед выходом Устина на охоту баба Уляша встретила его, отвела в сторонку, тихо заговорила:
– Кланяется она тебе. Ликом стала черна. Страшная у нее доля. Забежал бы, приголубил?
– Не надо, баба Уляша. Я тоже стал душой черен, но не судьба. А потом наши ее просто-напросто могут убрать, если прознают что-то. Пусть живет. Может, где-то и пересекутся наши тропки.
– Ты прав, с нашей братией не шутят. Тебе наречена Саломка. Знать, быть тому!
– Может, быть тому, Саломка в том не виновата. Осенью женить нас будут, сразу всех трех. Отбегали побратимы, – горько усмехнулся Устин, поправил седло, крикнул: – Трогай, Петьша! Будя воду в ступе толочь! Трогай!
– Что передать Груше-то?
– Передай, что люба как посестрима, что пусть уезжает отсюда. Может запутаться в наших тенетах и погибнуть.
– Ты стал злым, Устин! Я хочу ее перекрестить в нашу веру.
– Еще одной вдовой будет больше в деревне, а дед Сонин будет крадучись туда бегать. Нет, не вздумай, не толкай Грушу головой в наши тенета. Нет! – закричал Устин.
– Ты злюка! Ты становишься таким же, как твой отец, – замахала руками на Устина баба Уляша.
– Кланяйся в ноги Груше, упроси уехать.
– Я с ней поеду.
– Тогда еще лучше, хоть весть подашь где и как. Поехали!
Не понять бабу Уляшу, неужели она хотела женить Устина на Груне? А может быть, заметила, что здесь большая любовь, и решила за нее бороться? Груне сказала другое:
– Велел ждать, не скучать.
Груня усмехнулась, ответила:
– Оставь, мама Уляша, я те не девка, пустое все это. Буду собираться и тоже трогать.
– Я поеду с тобой. Но чуток подождем. Холодно. Успеем.
– Мама Уляша, как я рада, господи, мама Уляша, поехали! – Груня начала кружить бабу Уляшу, целовать, обнимать. – Вдвоем не пропадем. Но отпустят ли тебя ваши?
– Отпустят. Баба Уляша уже свое отжила. А чуть чо, так я их не спрошу, у нас с тобой две винтовки, отстреляемся.
Снова, как несколько лет назад, над постаревшей зимовьюшкой курился барашковый дымок, метался на ветру. И снова они вчетвером. Пришел Арсе на охоту. Зимой Федор Силов не ищет камни, значит, Арсе свободен. Свободен он и в другом смысле – не тревожат его больше старообрядцы. Да и за что тревожить? Побратимы принесли весть, что убит Тарабанов, что сгинул другой бандит – Безродный. На это Арсе сказал:
– Хорошо, земля стала чистой.
Устин возразил:
– Далеко до того, чтобы стать ей чистой.
Арсе рассказал, что они в этом году нашли много рудных точек. Ванин хорошо заплатил за работу. Арсе стал как купец.
– Но зачем Арсе быть купцом? Арсе все деньги отдал бедным.
– Доброхоты сейчас опасны, – усмехнулся Устин.
– Только дурак может так подумать. Умный – нет.
– Ты прав, Арсе, именно миром-то и правят дураки, умные горбы гнут. Рачкин – власть, а он трус и дурак. Отец тоже умом трекнулся, возомнил себя царем.
– Когда в руках власть, нужна ли голова? – буркнул Петр.
– То так, царь может быть и дураком, за него другие додумают.
Снова вместе в том же зимовье, но все же что-то изменилось. Нет, не что-то, а кто-то. Устин. Он часами мог молчать, о чем-то тяжко думать. Побратимы знали, о чем думает Устин, но молчали.
Шли дни, которые складывались в недели, а недели в месяцы, охотники удачно промышляли соболей, колонков. Но Устин становился отчужденным и даже злым. Первым сорвался Журавушка:
– Слушай, до каких пор мы будем нудиться вместе с тобой? Орешь на всех! Что тебе от нас надо?
– И верно, – поддержал Журавушку Петр, – будет нас мурыжить. Выкладывай, что у тебя там на душе?
– Боль на душе. Полюбил я Груню, – выпалил Устин и покраснел.
– Не ново, а при чем здесь мы? – шумел Журавушка.
– Да ни при чем. Просто тягостно мне. Будь она девкой, убежал бы с ней за сто сопок и стал бы жить в такой зимовьюшке, но ведь она была замужем.
– Любишь, как понимать – замужем, не замужем? Она баба свободная. Почему так плохо о ней подумал?
– Э, Арсе, – заговорил Журавушка, – у нас здесь куда путанее. Всякий мужик женится на непорочной девке. Но коль случится беда, он может запрячь ее в телегу, гонять по деревне и сечь кнутом. А потом может убить, может помиловать. До замужества наши девки должны быть чисты ако росинки. А тут баба – женись на такой и сразу убегай из деревни: засмеют, заплюют, душу загадят.
– Какой плохой люди, – заволновался Арсе. – Она же не думала, что его буду пропади? А потом он был плохой человек, все об этом знают.
– Так зачем же она шла за плохого человека? – проворчал Петр.
– Кто может знать, плохой ты или хороший. Мы знаем, что хороший, а другие не знают. Тебе, Петька, мало думай, еще меньше говори. Устин, тебе надо уходить, брать ту бабу и бежать сюда.
– Нашел место, здесь прихлопнут как мышонка. Никуда ему нельзя уходить. А потом она баба. Э, чего тебе говорить, Арсе, ты не знаешь наших законов. Давайте спать. Еще три недельки – и домой. А там пусть сам Устин решает за себя. Аминь, – закончил Журавушка и тут же уснул.
– Тебе бежать надо, Устин. У меня много денег, все тебе отдам, – шептал Арсе. – Я один раз любил, второй раз не могу.
– Милый Арсе, разве в деньгах дело? Не понимаешь ты нас. А потом прошу тебя: меньше трынди о деньгах, прознают – убьют. Эх, какой же я трус! – стонал Устин.
Молод и робок Устин. Душой робок, сердцем молод. Боится он своей любви. Себя боится, что не сможет простить Груне. А чего же ей прощать? Она ни в чем не виновата. А не будет ли она чувствовать себя виноватой? А в чем же? Как все сложно…
Другое дело, если бы на Устина бросился медведь. Это проще, он зарезал бы его ножом, если бы не успел добить пулей. Он ссорится с отцом, хотя часто бывает бит. Он бросился под тарабановские пули, защищая неизвестного парня, которым оказалась Груня. В прошлом году он в одиночку добыл первого тигра. Добыл и ничуть не испугался. Просто знал, что пуля может убить любого, если послать ее в голову. Тигр, кабан, медведь – все просто. А здесь…
Зря метался Устин. Его отец уже все решил. Он пришел и сказал:
– Загостилась ты здесь, Аграфена Терентьевна, пора бы и честь знать, – посмотрел колючими глазами в глаза Груне. – Завтра еду в Спасск, могу проводить. А там садись на чугунку и кати, куда твоя душа восхочет.
– Припоздали вы немного, Степан Алексеевич, я уже собралась. Коня на неделе подкует мне Журавлев, и покачу.
– Я тоже с ней еду, так что прощевайте, Степан Ляксеич, – поклонилась баба Уляша.
– Скатертью дорожка, – криво усмехнулся Бережнов. – Но ты забыла исповедаться перед дальней дорогой. Да спросить нашу братию, отпустит ли она тебя?
– Хорошо, спрошу, ежели есть душа у нашей братии, то отпустит. Да и за дом бы мне надо заплатить, вам остается.
– Уплатим, за все уплатим.
На совете баба Уляша сказала:
– Груша моя дочь. Да, моя дочь, и от нее не отстану. Мы были одиноки, теперь вместе. Нам вдвоем и горе – не горе. Вы все детны, а я хоть под старость хочу Груне косы заплетать. Умру, будет кому глаза закрыть, чтобы стылыми не смотреть на суетливый мир.
Но эти слова не тронули людей. Совет решил не отпускать бабу Уляшу: убит Тарабанов, баба Уляша может показать его могилку. Был недавно совет, где Бережнов поставил братию в известность, что не искать надо землю обетованную, а брать ее силой, а это значит – ставить свое царство, где не было бы царей-антихристов. Для этого он, Бережнов, на будущий срок не будет волостным, даже наставником, а будет собирать под знамя раскола своих людей. Страшная тайна.
Баба Уляша на это сказала:
– Силой вам меня не удержать. Нужна смерть моя, то берите. А потом мне ваши тайны ни про ча. Придет срок, а он близок, чует мое сердце, вас же и задушат ваши тайны. В своей же крови и захлебнетесь. Аминь.
– Отпустить бы надо с богом старуху, – сказал Алексей Сонин.
– Я тоже так мыслю, что надо отпустить бабу Уляшу с богом, – подал голос Лагутин.
– Отпустить? Эко жалейку вы на себя напустили! Грядет такое время, что не до жалости будет. Мой сказ – не отпускать! – отрубил Бережнов.
– Поймите, люди, дочь к концу жизни обрела. Понимаете, дочь! Аль сердца у вас нету? Нету, тогда не обессудьте! – поклонилась совету баба Уляша и, гордая, ушла.
– Останься, мама Уляша, я найду место, потом тебя позову. Приедешь ко мне, и заживем. Денег нам хватит, пущу их в оборот. Я ведь как-никак жила с купцом, кое-чему научилась.
– Нет! Нет и нет, поеду с тобой. Урядника я упредила, мол, грозит наша братия меня смерти предать. Не боись, баба Уляша за себя постоит и за тебя тожить. Зверей била раньше, ажио шерсть с них летела. Счас обезножела, но руки в силе, да и глаза еще ладно видят.
– Но ведь снова драчка и война!
– А здесь без войны не прожить. Кто хочет порвать эти тенета, тот должен воевать. Смерти я не боюсь, пожила.
Затаился дом бабы Уляши, замер в тягостном предчувствии. Ждет день, два, три… И вот Степан Бережнов укатил в Спасск. Баба Уляша только этого и ждала. Послала Груню сгонять на Чалом в Ивайловку, чтобы она уговорила Хомина на его тройке докатить их до Спасска. Оттуда они на чугунке уедут во Владивосток, а может, еще куда. Хомин согласился. Когда Груня рассказала ему, что баба Уляша хочет бежать с ней, но ее не отпускают, захотел Хомин подставить ножку всесильному волостному. Да и тысяча рублей на дороге не валяется.
