— Мне стыдно вспомнить, Непобедимый, что я все тебе выболтала, когда встретила в первый раз.
— Я никогда не знал большего блаженства. И если потом, между нами пролегла тень, постараемся забыть об этом. А теперь скажи: что привело тебя ко мне?
Он пытливо посмотрел ей в лицо, потом перевел взгляд на статую Тиамат — чудища, которое победил Мардук.
— Ты хочешь знать, господин, что привело меня к тебе. Позволишь ли ты мне сказать тебе это одному? — Она неуверенно взглянула на Теку и ваятеля.
Набусардар знаком попросил прислужницу и Гедеку выйти. Ваятелю напомнил, что увидится с ним около полудня, а Теке велел быть у себя в комнате, на случай, если она ему понадобится.
Тека и ваятель с поклоном вышли.
— Я незваной явилась к тебе, господин, — начала она тотчас, как за ними закрылась дверь, — но ты, конечно, простишь меня, когда я расскажу, что меня заставило искать дорогу в твой дворец.
Она все еще держалась неуверенно и робко. Он подошел к ней совсем близко и мягко спросил:
— Почему ты дрожишь, Нанаи? Почему ты боишься того, кто всей душой тебя любит?
Она широко раскрыла глаза и — словно весеннее половодье затопило берега.
— Ты до сих пор не веришь, что я — Набусардар и что Набусардар принимает тебя с участием и любовью? Не знаю, что привело тебя ко мне, зато мне хочется верить, что нас больше ничто не разлучит.
Не только глаза, но и лицо Нанаи с каждым его словом выражало все большее удивление. Не спит ли она где-то в Оливковой роще рядом со своими овцами? Не сон ли, что Набусардар стоит перед ней, говорит с ней?
— Может быть, тебя пугает кровь на моей одежде? — Он оглядел себя. — Да, сегодня пролилось много крови, но и это когда-нибудь кончится.
Он никак не мог понять, что происходит в ее душе. Непостижимая, стояла она перед ним, более таинственная, чем свод небес над головой.
— Или ты хочешь сперва рассказать мне, что заставило тебя прийти ко мне? Садись со мной и смело говори.
Он показал на скамьи из дерева усу с Мелосских гор. Когда они сели, она заговорила:
— Я не могу опомниться, господин, я потерялась в этих огромных помещениях. Прежде я знала, что я — дочь Гамадана, и жила гордостью за свой род, а теперь убедилась, что это не имеет здесь никакого значения. Сейчас я даже не возьму в толк, как это я могла противиться твоим приказам, когда ты приехал за персидским шпионом.
— В привычной среде все мы чувствуем себя уверенней, Нанаи. Не думай, что Набусардар осудил тебя за твою смелость. Ты мне по-прежнему дорога. Войны и опасности, которыми сейчас грозят нам персы, умножают не только горы трупов на полях сражений, они наносят ущерб и живым. Они разрушают добрые отношения между людьми, но я не хочу, чтобы из-за персов мы сделались врагами. Устига, наш общий неприятель, едва не стал тому причиной. Я сам расскажу тебе о случае, который не слишком Лестен для меня, а по мнению многих и по твоему мнению, ложится постыдным пятном на мою жизнь. Да, я любил многих женщин, и меня любили многие, но никогда это не было настоящей любовью. В Египте я увидел настоящую любовь, целомудренную и самоотверженную. Но она оказалась избранницей Устиги. Я довел ее до того, что она утопилась в водах Нила. Я горько раскаивался в этом своем грехе. Раскаялся тотчас, как это случилось, но не перестал грезить о любви целомудренного сердца. Когда я увидел тебя, то сразу поверил, что ты способна на такую любовь. Чтобы не стать жертвой легковерия, я выдал себя за гонца. Прости меня. И не только прости, но и останься со мной навсегда, навсегда.
— Мне все это кажется сном, потому что я сама пришла к тебе с просьбой. А ты не дал мне и слова сказать. Я просто не могу опомниться.
— Это не сон. Я вполне живой — из плоти и крови. И все, что я говорю, мной взвешено и обдумано раньше. Нет никакого наваждения в моих словах. И оба мы — не призраки. Посмотри…
Он коснулся ее руки и при этом сказал проникновенно и нежно:
— Нанаи.
И не удержался, чтобы не повторить этого прикосновения. Набусардар взял обе ее руки в свои:
— Нанаи…
Он снова прошептал ее имя, прошептал с тоской и болью. Потом он выпустил ее руки и, словно дождавшись минуты, которую не могли отнять у него ни боги, , ни Кир, обнял Наши за плечи. Так крепко обнял, что она надломилась в его объятиях, как хрупкий цветок. Он прижал ее к своей груди, где чернели свежие пятна крови. Пусть кровь скрепит печатью их общее будущее. Пусть ее связующая сила станет такой же несокрушимой, как несокрушим Бабилу, Ворота Богов.
Он склонился к ее губам и, уже касаясь их своими губами, произнес:
— Ты моя чистая и прекрасная. Ты прекраснее, чем лилии на холме Колая. Ты чище, чем чудодейственные источники в святилище богини Гулы.
И губы их слились, словно расплавленный металл, в едином чувстве.
Нанаи наконец пролепетала одурманенным, прерывающимся голосом:
— О господин, господин, прошу тебя…
Но он не слышал и не выпускал ее из своих объятий. Он сознавал только, что наконец-то наступила минута, по которой он давно тосковал, ради которой мог от многого отречься и многое претерпеть. И эта минута наступила сама. Кого благодарить за ее приход? Некогда размышлять об этом. Надо всей душой впитать каждую ее каплю, чьим бы даром она не была. Может статься, она не повторится уже завтра, если Кир вторгнется в Вавилонию и всему придет конец.
— Да, Нанаи, — говорил он, глядя в ее большие, глубокие сине-зеленые глаза, задумчивые, как сосны Серебряных гор, гор Тавра, — я уже сказал тебе, что у нас нет времени ждать, пока ты привыкнешь к моей любви, потому что враг стоит на наших границах, и, может, завтра придется выступать в поход против него, проститься со всем, что нам дорого. — Он судорожно привлек ее к себе, пронизывая взглядом, и она задрожала, как испуганный птенец. — Тогда и я оставлю все, что мне дорого, и тебя тоже. Но прежде, чем это случится, я хочу заполнить тобой всю свою жизнь, чтобы ты вошла в мою плоть и кровь. Только зная, что ты принадлежишь мне, что ты понимаешь меня, что моя воля стала и твоей волей, моя жизнь — твоей жизнью, моя любовь — твоей любовью, только зная это, я смогу успешно противостоять натиску персов и вести мою армию к победе. Только уверовав в то, что во всех своих помыслах и во всех своих делах я могу положиться на тебя, Нанаи, клянусь тебе перед ликом божественной Иштар, которой ты посвящена, и памятью твоего доблестного дяди Синиба, только тогда я спасу Вавилонию!
Она молчала, не сводя испуганного взгляда с его губ, не в силах понять, что с ней происходит.
— Нанаи, ты готова к этому, ты хочешь этого? Она не смогла издать ни звука и долго не отвечала. Она молчала так долго, что у Набусардара шевельнулось чувство обиды и недоверия.
— Может, ты не готова и не хочешь этого? Может, ты ждешь любви другого и готова разделить его судьбу?
— Будь снисходителен и терпелив со мной, господин, — едва пролепетала она.
— Может быть, ты даже хочешь, чтобы персы победили меня?
Он задумался и вдруг опустил руки.
Она дрожала от страха и ожидания.
Набусардар прошелся по комнате и, остановившись у бронзовой вазы с ветками лавра и нарциссами, постучал по ней согнутыми пальцами.
— Ты все молчишь, — произнес он враждебно, — и я могу лишь догадываться, что ты думаешь не обо мне и не о нашей общей судьбе, а о том, кого я держу в подземелье этого дворца, о том, для спасения которого ты была готова пожертвовать жизнью.
Она уперлась ладонями о скамью, будто собираясь встать, но последние слова Набусардара заставили ее снова отпрянуть назад. Она напрягала все силы, чтобы ответить ему, но губы не повиновались.
— Ты пришла обмануть меня своей любовью! — воскликнул он и зло сощурился.
— Зачем ты через силу хочешь казаться несправедливым, господин? — наконец удалось вымолвить ей.
— Я тоже человек, а не зверь. Да, раньше и мое сердце было холодным, но ты отворила запруду, и оно снова наполнилось горячей кровью. Обыкновенной человеческой кровью, которая делает сердце таким уязвимым для чувств. Когда-то я был тверд, как мой меч. Мне было безразлично, кто падает и умирает под ним… — Он замолчал, стиснув зубы, и вдруг выкрикнул: — Ты пришла за ним? Говори! Ты хочешь помочь ему бежать или просто решила скрасить дни его страданий?
— Как видно, военные заботы прежде времени лишают тебя рассудка. Я пришла к тебе, господин, но ты не даешь мне и слова сказать.
— Говори! — прошептал Набусардар и глубоко вздохнул — Отвечай, пока я окончательно не сошел с ума. Я как зверь, которого с натянутым луком преследуют по пятам, не давая ему ни отдыха, ни покоя.
Он провел рукой по лбу и в изнеможении опустился на скамью. Он превозмогал себя и, опершись локтями на стол, сжимал голову.
Его больному воображению представилось, что в эти минуты Телкиза справляет пир любви у убийцы Сибар-Сина. Потом вспомнился Валтасар, который в эти тревожные для Халдейского царства дни не нашел более важного занятия, чем покорение ледяного сердца скифской девушки. Но горше всего была мысль о том, что Нанаи проделала нелегкий путь из Деревни Золотых Колосьев, видимо, только затем, чтобы помочь Устиге вырваться из тюрьмы, а он-то, Набусардар, хотел сделать ее госпожой своего сердца! У него потемнело в глазах, и он уронил голову на стол.
