Проговорив с врачами полночи, я стал размышлять о ситуации, в которую затолкала меня моя лагерная судьба. В детстве папа любил пошутить в мой адрес: «Умная у тебя, Алик, голова, да дураку досталась». – «Нет, совсем не дураку, дорогой мой папочка, – думал я, – и завтра я тебе это докажу».
В 9 часов утра я постучал в кабинет милой начальницы санчасти. Она очень приветливо встретила меня, предложила сесть и между прочим спросила:
– Что вы нам посоветуете, Олег Борисович (!), как нам быть, очень уж нужен нам рентгенкабинет в санчасти, столько людей калечит шахта.
Вместо ответа я спросил, будет ли конвой для меня, мне нужно домой.
– Ну что вы так спешите удрать от нас, Боровский, разве вам у нас так уж плохо?
И она обиженно надула губки...
– Нет, совсем не плохо, но я кое-что за ночь придумал, только не знаю, как вы найдете мое предложение: получите для меня пропуск, чтобы я мог ездить к вам два раза в неделю. В вашем лагере я подыщу грамотных людей, они и сделают для вас рентгеновский аппарат под моим руководством.
Начальница задумалась...
– Ну что ж, это идея, я обращусь к генералу Деревянко, чтобы он дал распоряжение начальнику вашего лагеря.
На том мы и расстались.
Через несколько часов воронок быстро довез меня «домой», где с тревогой ждала моего возвращения Мира... Друзья в первую очередь потребовали подробный рассказ о расстреле заключенных на 29-й шахте, что я и выполнил.
На следующий день меня неожиданно вызывает замначальника лагеря майор Яроновский, усатый, толстый красавец-мужчина, известный в Воркуте ловелас. «Неужели так быстро „выстрелила“ моя идея с пропуском?» – думал я, с тревогой поднимаясь по лестнице Управления.
Усатый красавец встретил меня очень любезно, хотя, конечно, сесть не предложил.
– Вот что, Боровский, ко мне обратилась с просьбой главный врач железнодорожной больницы починить им один или два аппарата для физиотерапевтического кабинета. В городе медицинских мастерских нет, а вы большой специалист по приборам и сделайте доброе дело для народа, я уже ей пообещал.
«Ну что ж, – подумал я, – хрен с ним, сделаю».
На следующее утро около моего кабинета остановилась машина «скорой помощи», доверху нагруженная сломанными аппаратами из физиотерапевтического кабинета, вот так два прибора... В первый момент я просто остолбенел, но потом подумал – взялся за гуж... Сделаю доброе дело, для людей ведь все это. Пришлось плотно повозиться с приборами больше недели, хорошо еще у меня были добрые отношения с рабочими мехцеха шахты, и все мои заказы они делали быстро и качественно. Через неделю снова пришла та же «скорая» и забрала все аппараты, которые были как новенькие, а сопровождающая сестра сказала мне очень любезно: «Большущее вам спасибо». С тем и уехала...
На следующий день меня вызывает майор Тощев, замещающий Воронина, отбывшего на юг для поправки здоровья.
– Вот что, Боровский, – без обиняков заявил майор, – решено выдать вам пропуск для проезда в лагерь шахты № 29 и обратно, где вы должны будете построить еще один рентгеновский аппарат. Но помните, что вам оказано большое доверие и вы не должны подвести коллектив нашего лагеря. Пропуск получите на вахте лагеря. Все, идите...
Я был потрясен... Это был аромат свободы... С гордостью я ходил по лагерю и всем встречным рассказывал, что у меня с завтрашнего дня пропуск на 29-ю шахту, все воспринимали эту новость как еще один признак, что лагерная система начала шататься...
Моей начальнице, капитану Токаревой, видимо, не очень понравилось, что меня еще кто-то будет эксплуатировать, но я ей объяснил, что на 29-ю шахту буду ездить только два раза в неделю – по воскресеньям и средам, так что наш кабинет не будет оставаться без заведующего.
За несколько дней до этих событий Мира уехала в отпуск в Домодедово, где жил наш сынишка Вовик.
На следующий день, в 6 часов утра я был уже на вахте. Мой пропуск разрешал мне отсутствовать в любой день недели с 6 часов утра до 24 часов ночи.
– Ну, смотри, Боровский, не напейся на радостях! – напутствовал меня дежурный солдат на вахте и выдал мне небольшую картонную карточку с моей фамилией.
– Куда ты собрался в такую рань? Все еще закрыто, – сказал второй солдат.
– Да так просто, погуляю по городу, осмотрюсь, где я жил столько лет...
– Ну ладно, топай, да смотри не опаздывай, не то пропуск отберем.
Я открыл дверь вахты и вышел из лагеря... Сердце мое забилось... Свобода... Я оглянулся и увидел, что вслед мне смотрит знакомая высокая решетка.
Под ногами уходили вдаль серые деревянные мостки, которые должны привести меня в город, и я не спеша пошел... Один, совершенно один... Машинально я заложил руки за спину, потом остановился, оглянулся, но позади никого не было, ни солдат, ни собак... Заложив руки в карманы телогрейки, я пошел своим обычным широким шагом и, уже не оглядываясь, наслаждался необычным ощущением и думал о том, что, только лишившись свободы, человек в состоянии понять, что он потерял...
Вскоре я увидел старую территорию нашего лагеря, стояли все те же бараки, но ни вахты, ни проволоки не было, в бараках жили освободившиеся заключенные, «вольноотпущенники» по нашей терминологии. По номеру барака я разыскал, где жила Мирочка, моя жена, увидел ее занавешенное окошечко, с грустью постоял около старенького, вросшего в землю убогого строения, но внутрь зайти не решился, это было бы грубейшим нарушением самого главного пункта правил поведения заключенного – запрета заходить в дома вольнонаемных граждан... Погуляв по городу несколько часов, я удивился, что на меня никто не обращает внимания. Поначалу мне казалось, что всякий встречный солдат или вохряк потребует у меня документы. Вскоре открылись киоски с газетами, мороженым и пивом. Я не смог преодолеть искушения и выпил кружку пива, которое показалось мне сказочно вкусным и хмельным, потом съел две порции мороженого эскимо и заморозил себе страшно губы и рот. Посидел еще немного на скамейке, помечтал о времени, когда я совсем освобожусь и уеду с Мирой навсегда из Воркуты как можно быстрее и как можно дальше.
Что мне было делать еще в городе? Посидел на лавочке, повздыхал, помечтал и побрел обратно в лагерь... В кабинете с нетерпением ожидал меня мой верный Иван Зозуля, он был радостно возбужден, глаз его сверкал. Его друзья-бандеровцы решили, что выдача мне пропуска хороший знак...
Мои друзья тоже заинтересовались обстоятельством получения мною пропуска, так как по действующей инструкции выдавать пропуск разрешалось только заключенным, отсидевшим не менее двух третей срока, а я отсидел только одну треть...
В ближайшую среду рано утром я отправился на 29-ю шахту, уже не в воронке, а на местном поезде со старыми вагончиками. Было удивительно сидеть одному в вагоне, смотреть в окно на однообразную зеленую мокрую тундру. Думал я о чем угодно, но только не о предстоящей работе – постройке третьего рентгеновского кабинета, работа беспокоила меня меньше всего. Наконец поезд остановился – платформа шахты № 29. От маленького станционного деревянного здания до лагеря было метров пятьсот, и я бодро зашагал по серым мосткам к лагерной вахте. В телогрейке, но уже без нашитых номеров, и черном деревенском картузе... В карманах кисет с махоркой, красивая зажигалка, наборный красный мундштук, носовой платок и самая большая драгоценность – картонный пропуск. В голенище правого сапога, как у всех зыков, персональная алюминиевая ложка с выгравированными на ручке моими инициалами. Наконец вахта, поднимаюсь по ступенькам, открываю дверь и захожу внутрь. Из-за решетки на меня уставились вохряк и солдат:
– Тебе, мужик, чего?
– Я с «Капитальной», мне нужно в лагерь.
– Как это тебе нужно? Ты что, вольный?
– Нет, я зык, но у меня пропуск.
Оба стража оторопело вытаращились на меня, потом выскочили из-за решетки, вырвали из моих рук пропуск, а меня затолкали к себе за решетку. Я с тайным злорадством наблюдал за ними... Только через полчаса они с помощью лагерных оперов разобрались в обстановке, недоверчиво качая головами, впустили меня в зону, и я пошел прямиком в санчасть. Все были очень рады моему появлению и особенно, конечно, что появилась реальная надежда, что рентгенкабинет у них наконец будет.
По моей просьбе врачи подыскали человека, который помогал бы мне с изготовлением аппарата, особенно с учетом того, что я смогу бывать в лагере только два раза в неделю... Им оказался бывший радист с корабля дальнего плавания. До ареста он жил с семьей в Клайпеде, на Балтийском море. Он пришел в санчасть, мы познакомились.
– Данич Николай Иванович – представился высокий, тонкий мужчина средних лет с жестким лицом аскета. – Рад был бы работать с вами, но учтите, что о рентгенотехнике я имею весьма смутное представление.
Такое заявление мне пришлось по душе, и я дружески пожал его сильную большую руку. О себе Данич рассказал следующее: работая в Морфлоте и часто бывая за границей, он был неплохо обеспечен, но, имея жену и сына, которых очень любил, считал, что лишние деньги не повредят. Как-то ужиная в ресторане, Николай Иванович познакомился с гражданином, имеющим за душой копеечку, который, узнав, что Данич работает радистом и плавает в «загранку», стал уговаривать помочь ему удрать за границу. Причем в случае удачи «предприятия» обещал крупную сумму денег. Данич хорошо знал наши порядки и понимал, что осуществить такой проект практически невозможно, но желание заработать «тыщи» взяло верх, и он организовал «трест по выезду за кордон», в который вошли главный механик порта Клайпеды и летчик гражданской авиации Краснопевцев. Как далеко зашел «трест» в разработке своего проекта, Данич не любил рассказывать, но финал известен – их заложил летчик, и «трест» получил свои законные двадцать пять лет лагерей...
