— Ну вот. Хотя то, что вы увидите, может вам не понравиться.
Томас не без труда поднял зеркало перед лицом и вперился в свое отражение. Начиная от середины лица кожа глянцевито набрякла, все равно что мрамор с красно-лиловыми прожилками. Вокруг правого глаза она отекла и побагровела, зрачок был залит кровью, а хрусталик сделался странно белесым. Зеркало Томас слегка повернул, и взгляду предстали реденькие пучки волос и сморщенное, пожухшее ухо. Такова была его голова сбоку. Еще раз повернув зеркало, рыцарь откинул простыню и осмотрел левую часть туловища и ногу, потрясенно видя, насколько там изуродована плоть. Сглотнув, Томас вернул зеркало и снова прикрылся.
— Она видела меня таким? — произнес он тихо.
— Первые две недели вы выглядели гораздо хуже. — Монах жестом указал ему на голову. — Шрамы останутся, но краснота пройдет. Волосы тоже в основном отрастут, хотя кое-где останутся проплешины. Так что отныне обет беспорочности чресл вам будет соблюдать в каком-то смысле проще. — Он улыбнулся, всем своим видом давая понять, что шутит, хотя шутка вышла довольно резкая.
Томас отвернулся к боковой стене.
— Устал я. В самом деле, надо вздремнуть.
— Да, разумеется, сэр Томас. Мне послать уведомление леди Марии, что вы очнулись?
— Не надо, — поспешно ответил тот. — Пускай тоже отдохнет.
— Хорошо. Тогда еду я принесу позднее, когда вы выспитесь.
Слышно было, как монах, шаркая сандалиями, удаляется. Черт бы тебя побрал, доброхот в рясе… Сквозь плотно зажмуренные веки сочились слезы отчаяния. Всё, прощай, мужская жизнь. Увиденное в зеркале вызывало неприятие, отвращение. Как так — больше не держать в руке меча, не выезжать на охоту, распрощаться со многими вещами, составляющими саму суть мужского времяпрепровождения? Хуже того, если османы все же поднатужатся и возьмут Биргу, то его и других беспомощных, неспособных постоять за себя просто засекут на месте, забьют как свиней.
Наконец, Томас впал в тревожную дремоту и проснулся затем около полудня, судя по углу струящегося в окно света. Пошевелившись и открыв глаза, он увидел, что у койки на табурете сидит Ричард. Сидит, уронив голову на грудь; подбородок зарос густой щетиной, волосы заскорузли от пыли и пота, вокруг глаз темные круги усталости. Дублет грязный, порванный в нескольких местах, а руки и лицо в царапинах от порезов и ссадин.
Томас протянул левую руку, которую при этом опять неприятно зажгло, и нежно коснулся щеки сына. Ричард сердито встрепенулся, словно отгоняя какое-нибудь назойливое насекомое; Томас невольно улыбнулся этому мимическому жесту и опустил руку.
— Ричард…
При упоминании его имени глаза юноши, все еще сонные, машинально раскрылись; он зашевелился, а его губы приоткрылись в приветливой улыбке.
— Наконец-то вы опять с нами.
— Ты в этом сомневался?
— Я — нет, — со смешком сказал Ричард. — Не то что тот монах. Он был уверен, что мы расходуем силы понапрасну, а вас надо всего лишь соборовать. Я ему сказал, что прослужил под вашим началом достаточно долго и знаю: вы так просто не сдаетесь.
Томас оглядел комнату: не подслушивает ли кто. Вроде нет.
— Он не знает, что я твой отец?
— Нет. Как и того, что вы человек без веры.
Томас с облегчением вздохнул. Любая из этих истин могла быть небезопасна; не хотелось и думать о том, чтоон мог выдать в своем горячечном состоянии. Томас указал на стол возле Ричарда.
— Дай, пожалуйста, воды.
На этот раз отпить получилось без посторонней помощи, и когда горло и губы оказались смочены, появилась возможность продолжать разговор.
— Служитель божий в общих чертах рассказал, как здесь все складывалось, пока я валялся в беспамятстве. Но скажи мне ты: как справляется со всем Великий магистр?
— Он-то? — Ричард, подбоченясь, хмыкнул. — Ла Валетт весь состоит из кремня и стали. Он всюду и везде, подбадривает и внушает мысль, что испытание будет успешно пройдено. Говорю тебе, он человек, одержимый идеей противостояния султану Сулейману. Он исключил из умов защитников саму мысль о возможности сдачи.
— Каким же это образом?
— Произошло это вскоре после того, как был взят Сент-Эльмо. Наутро с первым светом дозор Сент-Анджело обнаружил, что по воде у стены плавают какие-то предметы. Оказалось, что это тела четырех рыцарей и Роберта Эболийского, все как один обезглавленные и пригвожденные к крестам. Когда их выудили из моря, стали видны прибитые к крестам таблички с именами: Мас, Миранда, Стокли и Монсеррат, а также Роберт из Эболи. Враг, кроме того что отсек головы, еще и повырывал им сердца.
— Боже правый, — выдохнул Томас. — И что случилось потом?
— А потом ла Валетт воздал сарацинам сторицей, — ответил, пожевав губу, Ричард. — Всех пленных турок он приказал вывести из темниц и поднять на стены Сент-Анджело, где их мог видеть враг. Там им всем, одному за одним, перерезали глотки, а головы забили в пушки и выстрелили через бухту в сторону вражеских позиций… Через день Мустафа-паша прислал гонца объявить, что, дескать, отныне пощады не будет никому. Если Биргу и Сенглеа падут, он-де истребит все живое, что только встретится на пути его янычаров. — Ричард помолчал. — Так что нам теперь остается одно: победа или смерть.
— Так было испокон веков. Ла Валетт находился на Родосе, когда тот покорился Сулейману. Думаю, тогда он и утвердился в решимости никогда больше не допускать подобного поражения. — Томас с минуту помолчал, после чего потянулся и взял сына за руку. — Ты спас мне жизнь. Я в долгу перед тобой. Который, боюсь, не смогу теперь оплатить в таком вот телесном состоянии.
— Отец, вы дали мне жизнь. Кто вообще может когда-либо оплатить такое? И никогда об этом больше не думайте. То был мой долг, как вашего эсквайра и вашего сына.
Томас легонько сжал Ричарду руку.
— Если б я только заслуживал зваться твоим отцом…
Ричард, глядя в сторону, осторожно вынул руку из нетвердой ладони Томаса.
— Такой гордости я и не достоин. Ведь в жизни своей я вершил сомнительные дела. Не забывайте, что я человек Уолсингема. Я явился сюда за завещанием короля Генриха, и теперь оно у меня. Где его искать, мне сказал Стокли. Если я выживу во всем этом аду, то Уолсингем будет ждать, что я ему его доставлю.
Томас призадумался. Да, это завещание всегда будет мощным оружием в руках тех, кто им обладает. Католики, попади оно к ним в руки, непременно используют его для расшатывания трона Елизаветы, попирающего, по их мнению, многих видных людей в королевстве. Уолсингем, который католиков терпеть не может, только и ждет, чтобы начать через него шантажировать королеву на предмет расправы над этими самыми католиками.
Томас взыскательно поглядел на сына.
— Ты можешь доставить его по назначению. А можешь уничтожить. Ты прекрасно понимаешь, чем оно может обернуться. Выбор за тобой. Верю, что твое решение будет правильным. — Томас умолк, а затем продолжил: — Нет человека, которому путь к искуплению был бы заказан. Точно так же, как никто не застрахован от неправедных деяний. Сын, мне это известно, как никому другому. Задумайся об этом. Я не хочу, чтобы ты влачил по жизни бремя, какое вынужден нести я. Учись, но только на моих ошибках.
Ричард пристально на него посмотрел, а затем обернулся на дверь.
— Я, пожалуй, пойду. Пора готовить людей к ночному патрулю. Приду опять, как только смогу. До свидания, отец.
Он встал и тронулся к выходу, но в дверях приостановился: там показалась Мария, которая взяла его за руки и поцеловала в щеку. Ричард принял поцелуй, сам при этом нежно коснувшись рукой ее плеча. Затем он склонил голову и, неловко увернувшись от объятия, вышел в коридор и заспешил наружу. Мария проводила его задумчивым любящим взглядом, после чего повернула обратно в палату, где лежал Томас. При виде него, очнувшегося, лицо ее посветлело от радости. Памятуя о своем отражении в зеркале, Томас, пока Мария приближалась и усаживалась, отодвинулся к стенке, чтобы хоть как-то скрыть свои шрамы.
Оба какое-то время молчали. Затем Томас, нервно сглотнув, прочистил горло:
— С сожалением узнал о твоей потере. Оливер был хорошим человеком.
— Да… Да, был. — Печаль в ее голосе звучала вполне искренне. — Он был ко мне добр до последнего дня. Изменило его только твое присутствие. С этим ничего нельзя было поделать. Я так и не сумела дать ему того, чего он во мне искал. Того, чем всегда располагал ты. — Она склонилась и осторожно приложила руку к его щеке. Рука гладкая, прохладная; Томас прикрыл глаза, вдыхая исходящее от нее легкое благоухание.
— Я была ему не лучшей женой. — Мария посмотрела в направлении, куда ушел Ричард. — А Оливер мог бы позволять мне быть лучшей матерью моему… нашему сыну. Он знает правду, но не может простить мне мои прошлые неблаговидные поступки.
