Вальдемар Лысяк - Ампирный пасьянс

Так кем же он был?

А был он последним бродячим рыцарем Ампира из той породы баронов Мюнхаузенов, благодаря которым история кажется нам живописной и превращается в сказку. Но не только. Всю свою жизнь он балагурил, врал, творил мифы, но ведь и храбро вел себя в бою и словно лунатик шел за тенью императора. И потому-то, по причине своей фанатической, детской любви к Наполеону, для меня Пёнтковский является чем-то большим – символом польской увлеченности легендой "бога войны". Именно такой и была тогда эта польско-шволежерская любовь к императору: лунатической, слепой, детской, наиболее откровенной и верной.

Когда после разгрома 1812 года Бонапарте предали союзники по походу на Москву (пруссаки и австрийцы), а после Лейпцига и все остальные: испанцы, итальянцы, португальцы, бельгийцы, далматинцы, голландцы, вестфальцы, баварцы, вюртембержцы, баденцы, саксонцы, а под конец и сами французы остались одни только мы, "les derniers fideles". Ведь мы же дали слово, что до конца… Не было в этом никакой политической мудрости – наоборот, было историческое и бессмертное польское фраерство, ведь чем же еще считают повсюду верность проигравшему делу, да еще и на основе данного слова? Перед 1939 годом нам тоже дали слово. "Можно быть мудрым или чувствительным. Если ты ни то, ни другое – тогда ты никто", – написал Жан-Жак Руссо. Мудрыми мы не были, зато испытывали чувство к той запыленной мелочевке с национальной свалки – к собственной чести, гербовым щитом которой была верность данному слову.

Кто-нибудь может спросить, почему в качестве символа я не считаю человека, которого французы назвали "польским Баярдом", Наполеон на Святой Елене – "некоронованным королем Польши", а Бейнвиль – "символом верной понапрасну Польши"? По сравнению с тем золотым князем, нашедшим смерть в потоках Эльстера, Пёнтковский был всего лишь исторической мишурой. Именно потому. Поэзия мишуры для меня обладает тем превосходством над золотом, что наполнена печалью.

Во флорентийской "Библиотека Лауретиана" находится тетрадь XVIII века, который, гораздо больше, чем историков, должен заинтересовать парапсихологов. В ней содержатся географические заметки, написанные рукой молоденького поручика Бонапарте, заканчивающиеся на последней страничке предложением: "Святая Елена, небольшой остров…"

Воистину, судьба не могла выбрать для автора этой удивительнейшей записи худшего места смерти. Французский географ д'Авезак так описал Святую Елену: "Трудно представить что-либо более печальное и более отчаянное, чем эта полоса черных холмов – рваных, бесплодных, без каких-либо деревьев и кустарников, выглядящих так, словно все проявления жизни в спешке сбежали отсюда". Вот только сообщения французов, ненавидевших место ссылки своего императора, можно обвинить в преувеличении. Давайте тогда ознакомимся с мнением англичанина Гловера, служившего на судне, перевозившем Наполеона на Святую Елену: "Не может существовать ничего более пугающего и отталкивающего, чем эта сожженная и неурожайная скала, не дающая ни освежения, ни удовольствия. В каком же контрасте с этим чудовищным, угнетающим видом остаются цветастые описания, с которыми я ознакомился до того (…) Климат здесь нездоровый, постоянно льют дожди; дети здесь болезненные и страдают печенью. Болезнь эта предает смерти многих обитателей острова".

Историки признали, что климат Святой Елены в значительной мере ускорил смерть Бонапарте. Ее непосредственной причиной считается указанная в протоколах вскрытия болезнь, которая в семействе Бонапарте является наследственной (от нее умер, среди всех прочих, и отец Наполеона) – рак желудка. Правда, в XIX веке выдвигалось множество гипотез, противоречащих официальной версии [Злокачественная опухоль печени, воспаление мозга, воспаление легких, туберкулез, ишиас, гемороиды, малярия, эпилепсия, сифилис и т.д. ], только все они были только спекуляциями, не обладающими никаким доказательным преимуществом над установлениями врачей с острова.

Понятное дело, как и в случае всех коронованных особ, которые умерли в своей постели, а не на поле битвы или на охоте, спекулировали также и на тему отравления Бонапарте. Причем, это началось с того самого момента, когда известие о его смерти добралось до Европы. 12 июля 1821 года М. Фазакерли писал из Парижа в Лондон У. Орду: "(…) бонапартистские агенты выдвигают инсинуации, будто бы смерть Бонапарте не обошлась без яда". Мадам де Суза спрашивала в письме у графини де Флахо (Париж, 19.07.1821): "И что ты думаешь о тех сволочах, которые захоронили тело патриарха, отравленного на Святой Елене?" Примеры можно множить. В течение всего столетия более или менее отчетливо говорилось про отравление Наполеона, на эту тему даже появлялись статьи в печати. Мир науки считал эту гипотезу безосновательной, рассчитанной на то, чтобы вызвать дешевую сенсацию. Еще в 1930 году Жорж Лоте в статье "Смерть Наполеона и мнения бонапартистов в 1821 году" ["Revue des etudes Napoleoniennes", том XXXI ] писал, что гипотеза об отравлении Наполеона является нонсенсом.

Здание официальных версий и определений начало трескаться приблизительно через полтора века после смерти "бога войны", в тот самый момент, когда делом занялся шведский врач, доктор Стен Форсхуфвуд.

Доктор Форсхуфвуд, хирург-стоматолог, преподаватель Стокгольмского Института и Университета Бордо, известный во врачебной среде своими качественными работами из области патологии, гистологии и физиологии питания, в течение нескольких лет тщательно изучал работы и документы, касающиеся пребывания императора на Святой Елене, истории его болезни и агонии, а также протоколы вскрытия останков. По мере этих исследований, сомнения ученого относительно рака желудка множились, и Форсхуфвуд все сильнее приходил к уверенности в том, что Наполеона долгое время отравляли мышьяком, затем сурьмой, и, в конце концов, добили ядом на основе ртути.

Этой гипотезе соответствовали более десятка фрагментов воспоминаний товарищей неволи Бонапарте. Во всех них (за исключением одного (Монхолона) подчеркивалось, что, начиная с 1816 года у императора начали случаться частые приступы то высокой горячки, то крайней ослабленности, у него случалось головокружение, он сильно потел, ротовая полость была опухшей, в связи с чем у него были сложности с речью; он страдал несварением желудка и воспалением мочевого пузыря, что вызывало трудности с мочеиспусканием; его раздражал яркий свет; Наполеон жаловался на боли в печени и мышуах; у него наблюдались отеки стоп и ног (левую он даже подволакивал), у него выпадали зубы и волосы. Все это классические симптомы отравления организма мышьяком. Еще одним, весьма характерным симптомом было то, что кожа начала желтеть. Некоторые спутники Наполеона по острову прямо говорят о "бронзовом цвете", который постепенно принимала его кожа. Кроме того, когда в 1840 году останки Наполеона были эксгумированы, чтобы перевезти их в Париж, оказалось, что тело прекрасно законсервировано (и это после 19 лет!), но ведь хорошо известно, что мышьяк обладает сильными мумифицирующими свойствами.

Форсхуфвуд провел необыкновенно тщательный анализ хода болезни императора, разделяя ее на отдельные этапы, иногда даже длительностью по несколько часов, и пришел к выводу, что Наполеона отравляли весьма искусным способом, систематически, в течение всех лет неволи. Убийца обладал чрезвычайным терпением – он действовал уже с конца 1815 года, подавая мышьяк порциями от 1/100 до 1/50 грамма, прерывая свое "лечение" всякий раз, когда симптомы отравления делались уж слишком заметными. Чтобы доказать это, шведу были нужны волосы Наполеона.

Могут ли волосы содержать доказательства преступления? Да, могут, если преступление было совершено в соответствии с определенным, специфическим методом, который был описан одним из первых профессоров судебной медицины медицинского отделения в Париже, "праотец токсикологии", Матью Орфила, уже в 1813 году, то есть, достаточно рано, чтобы с этим методом мог ознакомиться убийца. Впрочем, убийца и без того мог быть знакомым с этим сатанинским способом, состоявшим в том, что мышьяк подается в течение длительного периода времени так, что каждая последующая порция на какую-то ничтожную величину будет больше, и жертва при этом не умирает неожиданно, а в результате различных болезней, вызванных систематической подачей смерти в порошке. Убийца мог знать этот метод, дело в том, что подобным образом отравляли уже Борджиа, а оптимальный рецепт применила в XVII веке знаменитая маркиза де Бринвилье, отравляя поочередно своего отца, мужа, четырех братьев, а также нескольких друзей семьи и слуг [Раскрыли маркизу после смерти ее любовника и сообщника, Сент-Круа, в бумагах которого обнаружили описание действий маркизы-убийцы].