Попросил дрожащим голоском.
— Уверуй, Зия, а?
Женщина не ответила, перевернулась, на бок отодвинулась. Ответа Эвтерм не дождался, так и заснул.
Утром она встретила его в праздничной столе, на голове у нее был венок из белоснежных цветов.
— Что так? — удивился Эвтерм.
— Ходила к Постумии, советовалась.
— Ну и?..
— Благословила.
Эвтерм поднялся, обнял невесту, поцеловал.
* * *
Из письма Корнелия Лонга Эвтерма римскому епископу Телесфору.
«…трудность и неясность моего положения скрашивается радостью, которую я испытываю, когда сталкиваюсь с неизменным любопытством и незаурядной сметкой, выказываемую моим подопечным. Бог не обделил его разумом, причем разумом быстрым, незамутненным и проницательным. Чем дольше я общаюсь с ним, тем сильнее убеждаюсь, что сын мученицы Тимофеи послан нам в награду. Но, к сожалению, он угодил не в те руки.
Я не хочу сказать, в скверные.
Адриан прозорлив, разумен и, что может показаться кощунством, отмечен милостью Господа нашего Иисуса Христа. Стоило государю ступить на африканскую землю, как здесь впервые за четыре года пошел дождь. Ощути вместе со мной, какую радость после месячного плавания мы испытали, стоя под благодатным ливнем.
Я плакал. Слез моих видно не было, но это и лучше. Плакали граждане, собравшиеся в порту, плакали наши братья и сестры, умаявшиеся в жару черпать воду из оскудевших водоемов. Вспомни прошлогоднюю засуху в Италии, иссякавшие струйки, стекавшие с высохших акведуков, людей, стоявших в очередях.
Я не могу отделаться от впечатления, что Спаситель с надеждой смотрит на императора. Он ждет от него мягкого усмирения непокорных и установления спокойствия, ведь как еще выжить нашей матери — церкви, как не в благоразумно управляемом государстве. Мир, первенство закона, торжество общих установлений, пусть даже гнусных, пропитанных поклонением идолам, все лучше, чем смутные, враждебные времена. Если сейчас наших единоверцев обвиняют во всех бедах — в нашествии на Азию язвенной горячки, в нехватке воды в Ниле, в засухе, поразившей Африку, — представь, какая участь ждала бы нас во время гражданской войны.
Люди темные, погрязшие во тьме, не знающие истину, напрямую связали приезд императора с этим небывалым, очищающим дождем. Теперь здесь в Киренаике, в Проконсульской Африке и Нумидии, злаки пошли в рост, да так дружно, что, верую, в этом году в Риме будет изобилие хлеба.
Это радует, как радует твое письмо, в котором ты хвалишь мою супругу за щедрость в раздаче милостыни, за прилежание и умение вести хозяйство. Приятно слышать, что наши враги первыми прибежали в наш дом и поклонились ей. Палладий теперь и слышать не хочет о кирпичном заводе. Отчего, отец, язычники так трусливы и беззаботны? Почему нет в них тяги к добру, почему нет гордости, а лишь гордыня, нет храбрости, а лишь наглость, нет терпения, а только суматоха. Спесивый дуумвир из Путеол, услышав о моем возвышении, сразу примчался в Рим молить о милости и прощении. Такова полезная для всех людей природа власти, пусть чуждой нам, далекой от Христа и все‑таки осененной таким чудом, как Антиной.
Ему не надо ничего повторять дважды. Мы прогуливаемся, и он на ходу постигает, что мир конечен и шарообразен, потому что для движения такой вид удобнее всего (так, по крайней мере, утверждает, Посидоний). Я рассказываю ему о пустой беспредельности, которая окружает мир — она бестелесна, ведь бестелесно то, что может быть заполнено телом, но не заполнено. Мальчишка в ответ задает вопрос — бестелесно ли время?
Каково?
В этих беседах нередко принимает участия цезарь, которому, по — видимому, интересно следить за ходом моих рассуждений. С другой стороны, он, возможно, опасается, как бы я не сказал ничего лишнего о причине мира, его создателе и движителе, которого, как мне кажется, следует поместить за пределы бестелесного. Адриан напрасно беспокоится, я дал слово и не пытаюсь нарушить его. Всему свое время, святой отец — если мальчишка спросит, я отвечу. Я обязательно отвечу, будет ли рядом император или нет.
Но мальчик не спрашивает! Святой отец, поверишь ли, он настолько деликатен, что не спрашивает!.. Ему, как мне кажется, от рождения известно, как был создан мир и человек, и ради чего явился на землю Спаситель.
По ночам я молюсь за сына Тимофеи, мне страшно за него. Мне страшно, что его положение при цезаре с каждым днем ухудшается. И все по причине гнусного слуха, будто император собирается усыновить мальчика. В этом случае, утверждают злые языки, Антиной несомненно станет наследником. Многие пропитались этой подлой вестью и стараются заслужить его доверие. Знаешь, что по поводу этих льстивых людей сказал сам Антиной.
— Цезарь никогда не усыновит меня, ведь я не римлянин, и на то нет разрешения Вселенского Разума, который более печется о соблюдении порядка, чем о судьбе какого‑то сироты.
Минуты печали у нас нередки, мы спасемся лицезрением природы. По ночам считаем звезды и находим это занятие возвышенным и полезным, ибо то, что в силах человеческих — так утверждает Адриан — должно быть исполнено. Поверишь ли, я, старый человек, поддался на искушение и вместе со своим воспитанником и цезарем совершил восхождение на здешнюю вершину. Там мы встретили восход. Это чудесное природное явление, от его божественной красоты замирает сердце.
Скоро цезарь вернется в Рим, тогда увидимся, и я подробно расскажу о том, какие встречи были у меня здесь. Не буду утверждать, что мы полностью нашли общий язык, однако наши друзья готовы послать в Рим человека, которого намерены поставить пастырем, чтобы ты и наши старцы взглянули на него, поговорили с ним. Мы единодушно решили, что такого порядка полезно придерживаться и в будущем. Теперь слово и дело за Антиохией. Потом Эфес и Византий».
* * *
Зия и Эвтерм при встрече обрадовались друг другу, как дети. В проходе между атриумом и хозяйственным двориком собрались домочадцы. День не по — осеннему теплый, и Постумию Лонгу в кресле вынесли в атриум. Старушка совсем ссохлась, но дышала бодро. У нее даже хватило сил протянуть вольноотпущеннику руку. Тот поцеловал ее и с удивлением отметил, что в руке еще сохранилась сила.
— А ты как думал, Эвтерм! — укорила его Постумия. — Я еще жива. Рада бы в могилу, но за Бебием пригляд нужен. Мне пишут, что он загулял в Сирии. Придется тебе, Эвтерм, съездить в Азию. Присмотри за ним, в случае чего привезешь домой. Я не могу долго ждать.
— Я на службе, матушка. Отпустит ли меня император?
— Я прикажу написать Вибии Сабине, она похлопочет.
Ночью, в постели, Зия потребовала, чтобы Эвтерм рассказал ей «все — все, насчет того, каким образом Адриан хочет усыновить Антиноя».
— Кто тебе сказал? — испугался Эвтерм.
— В Городе только и говорят об этом. Анний Вер заходил к нам с внуком, маленьким Марком, интересовался нет ли от тебя вестей, а если есть, то о чем? Хитрюга. Спрашивал бы у своей Фаустины, ведь она родная сестра Сабины. Сама Вибия Сабина, знаешь, какую штуку выкинула?
Зия рассмеялась.
— Светоний Транквилл и Сентиций Клар утверждают, что она пригрозила устроить цезарю публичный скандал, если тот осмелится породниться с безродным щенком. В городе только и говорят об этом неслыханном сумасбродстве.
Она пожала плечами.
— Чему собственно римляне удивляются? Один назначил сенатором своего коня, другой поджег Рим. Адриан, по крайней мере, печется о благе государства.
Эвтерм задумался, потом спросил.
— Не понимаю, причем здесь Транквилл и Клар?
— Ты ничего не знаешь? — обрадовалась Зия. — Они не вылезают из личных помещений Сабины. Впрочем, меня это не касается.
— Меня тоже, — зевнул вольноотпущенник. — Слыхала, матушка посылает меня в Азию к Бебию. До нее дошло, что он там разгулялся.
— Не то слово. На прошлой неделе пришлось отправить ему пять тысяч денариев.
— Это прискорбно, — согласился Эвтерм. — Придется ехать.
Засыпая, он, словно вспомнив о чем‑то, спросил.
— Как считаешь, решится цезарь на такую выходку? Насчет Антиноя?..
— Никогда! — горячо ответила Зия. — Он такой гордый. На что другое — обязательно, но чтобы усыновить сына блудницы, это слишком даже для Адриана!
Через несколько дней, когда Эвтерма вызвали на дачу императора в Тибуре продолжать занятия с Антиноем, в Риме было объявлено об отставке префекта претория и государственного секретаря за то, что они якобы «держали себя на половине императрицы более свободно, чем это было совместимо с уважением к императорскому двору».
Подобная резкость очень взбудоражила сенат, там всегда опасались сумасбродств, которыми славился Адриан и на которые, как утверждали его враги, он рано или поздно отважится. Сенаторы решили не теряя времени в частном порядке прояснить вопрос о престолонаследии и о будущем страны. С этой целью в Тибур отправились негласный руководитель сената Тит Аррий Антонин и консул этого года (в третий раз) Марк Анний Вер.
