Тогда Кривский сказал: «Конечно, лестно, когда твоя судьба переплетается с судьбами трёх царствующих домов, но не будем честолюбивы и смело двинемся вперёд без всяких виз. Не хитрая штука перейти границу».
Так генерал Кутепов оказался в Сербии.
Тебе всего 40 лет, а ты, проснувшись утром, не знаешь, зачем проснулся, вообще не знаешь, зачем живёшь. Только привычка к военной дисциплине заставляла Кутепова делать гимнастику, аккуратно бриться, бранить Фёдора за плохо вычищенные сапоги. «Да рази ж при такой грязи можно?» — ворчал денщик. Утром ласковый поцелуй Лиды и её разговоры о вещих снах, потом кофе в компании Лиды; брата Бориса и секретаря. Кривский за чашечкой кофе иногда вспоминает остров Святой Елены, но в основном увлечён Генуэзской конференцией и Раппальским договором[53] между Советской Россией и Германией, а Борис стучит кулаком по столу с опасностью для чашек и громко утверждает, что Россию продали немцам в Раппало, а теперь остальное распродают в Генуе. «Надо начинать!» — кричит он, и опять дребезжат чашки.
Начинать надо, но что?
Генерал от инфантерии Кутепов надевал штатский костюм, высокие, совсем не генеральские сапоги и выходил из своего маленького, стоявшего среди грязных пустырей домика на Душеноваце, на окраине Белграда. Он выходил ровно в 7, чтобы ровно в 8 быть в Управлении военного коменданта. После высылки из Болгарии только в этом посещении заключалась его служба.
Армия разваливалась. Большинство офицеров ехали в Париж, где будто бы легко устроиться на работу. Многие приходили прощаться. Пришли капитан Ларионов и штабс-капитан Белов. После скромного угощения гуляли по пустырям, выбирая дорогу посуше.
— В этой одежде вы, ваше превосходительство, похожи на помещика средней руки, — сказал Ларионов. — Наверное, в России у вас осталось поместье?
— Поместья у меня не было. Отец — лесничий, — вспоминая об отце, генерал всегда хмурился. — Все Новгородские и Вологодские леса были моим поместьем. Даст ли Бог увидеть их?
— Обязательно, Александр Павлович! — горячо обещал Ларионов. — Я ни капли не сомневаюсь, что скоро буду в Петрограде.
— Откуда такая уверенность?
— Даже не знаю откуда.
— Наверное, только не из газет, — сказал Белов. — Все готовы признать Советы. А здешние коммунисты! Митинги против нас проводят.
Кутепов не хотел об этом говорить.
— Дело прошлое, — сказал он, — но откуда всё же взялись эти документы болгарского Генштаба? Вы говорили, штабс-капитан, что купили их у болгарского офицера.
— Так и было. Подошёл ко мне в кино перед сеансом — фильм с Чарли Чаплиным — сели на задний ряд, говорили так, чтобы никто не слышал. По-русски, почти без акцента. Потом зашли в один дом и там всё сделали. У меня как раз деньги были — Самохвалов авансировал. Эти левы дешёвые.
— И потом вы с этим офицером не встречались?
— Никогда. Я даже заходил в тот дом — там, конечно, ничего и никого не знают. Сказали, что стоял у них какой-то русский офицер, но съехал. Кстати, у Самохвалова есть какой-то опытный специалист, и он сказал, что некоторые бумаги парижского происхождения.
— Парижского? — удивился Кутепов. — А план государственного переворота, который нашли у Вязмитинова, — настоящая фальшивка. Неужели и это из Парижа?
— Не знаю, но специалист сказал.
— Вот мы поедем в Париж и всё там разузнаем, — сказал уверенно Ларионов.
— Что будете там делать, друзья?
— Говорят, русских офицеров охотно берут шофёрами такси, — сказал с оптимизмом Ларионов. — Я машины знаю.
— А я научусь, — сказал Белов.
— Но, главное, мы будем готовиться к походу на Россию, — всё так же уверенно заявил Ларионов.
Конечно, надо готовиться. Иначе для чего жить? Когда грязь на дорогах немного подсыхала, Кутепов шёл к холмам Топчидера, где занимал виллу Врангель. Русской территории у Главнокомандующего больше не было — яхту «Лукулл» будто бы нечаянно протаранил советский пароход.
Барон набрасывал черкеску на гражданский костюм и тоже шёл гулять. Главные разговоры происходили на прогулках. Конечно, всегда говорили о судьбе армии, о её будущем, о её вождях. Это была политика, и в ней Кутепов пытался принимать такие же необратимые и однозначные решения, какие приходилось принимать на фронте. Сказал ему Врангель когда-то, что армия вне политики, и он не разрешал своим подчинённым быть монархистами или республиканцами. А тут вдруг его подчинённый командир корпуса генерал Витковский обратился с письмом к Великому князю Николаю Николаевичу Романову и объявил себя монархистом.
Осенний вечер был сух и прохладен, в такую погоду хорошо проводить тактические учения с боевой стрельбой.
— Вы знаете, Пётр Николаевич, — говорил Кутепов, — что я не смирился с монархической выходкой Витковского и отказался от его корпуса, но призывы к объединению с монархистами идут со всех сторон. И я это понимаю. Нам надо принимать какие-то решения.
— Александр Павлович, я и сам монархист. Всё прошлое России говорит за то, что она рано или поздно вернётся к монархическому строю, но не дай Бог, если строй этот будет навязан ей силой штыков или белым террором. Кропотливая работа проникновения в психологию масс с чистыми национальными лозунгами может быть выполнена лишь при сознательном отрешении от узкопартийных, а тем более классовых доктрин и искренности в намерениях построить государство так, чтобы оно удовлетворяло народным чаяниям. Если мы претендуем на то, чтобы принять какое-либо участие в воссоздании Родины, то должны вернуться домой единым фронтом, с единой программой, с единым лозунгом: Отечество. Лига Спасения России, которую создают вокруг Николая Николаевича, — монархическая организация, а преждевременное провозглашение извне монархического лозунга наносит вред монархической идее. Краснов мне пишет, что надо созывать совещание совместно с Лигой. Правда, он ещё никак не отойдёт от любви к немцам и хочет опираться на Германию. С этим я не соглашусь. Германцы преследуют одну цель — обратить русский народ в навоз для удобрения германского племени.
Кутепов давно привык к тому, что Врангель умеет говорить долго и хорошо. В последнее время начал разбираться и в том, что он говорит. Рассуждения о монархии и об отношении к ней народа, наверное, правильны. Однако не ради истины барон утверждал, что опасны Лига Спасения России и сближение с Великим князем. Но какая же российская монархия без Романовых? Неужели он хочет основать династию Врангелей?
— Я во всём согласен с вами, Пётр Николаевич, но не могу понять, почему действуете отдельно от Великого князя.
— В этом виноват не я, Александр Павлович. Всегда внимательно прислушиваясь к вашим высказываниям, я решил сделать первый шаг и обратился с письмом к Его высочеству. Специально для вас оставил копию письма. Вот она. Прочитайте дома, подумайте, потом поговорим.
«Врангель Великому Князю Николаю Николаевичу. 5 августа 1922 г.
Я боюсь неосторожными шагами усложнить весьма тяжёлое ныне положение Армии. По этим соображениям я избегаю каких бы то ни было выступлений. Моё молчание используют наши враги, делая попытки внести смуту в умы офицеров и солдат. Разделяя чувства моих соратников, большинство которых сражались под Вашим Верховным Водительством и неизменно хранят в сердце своём Ваше имя, и, болея душой за армию, я приемлю смелость обратиться к Вашему Императорскому Высочеству и всепреданнейше просить поставить меня в известность о том решении, которое Вашему Императорскому Высочеству благоугодно будет принять. Имея определённый ответ Вашего Императорского Высочества, я буду иметь возможность указать Армии её путь».
Читали дома вдвоём с Кривским.
— Как вы относитесь к этому письму? — спросил Кривский.
— На Советах сначала дают слово младшему.
— Я считаю это письмо неприличным. Он должен был заявить, что передаёт армию под знамя Великого князя. А вместо этого вытягивает из Николая Николаевича какие-то ответы, какие-то решения, чтобы потом умыть руки. Что может ответить на такое письмо Великий князь? Ничего.
— В этом я с вами согласен. Ответа не будет. Там вокруг Великого князя Краснов, Лукомский — все они против Врангеля. Но что делать нам?
— Держаться за армию, Александр Павлович.
— То есть за Врангеля. Во всяком случае пока.
Врангель устроил торжественный обед человек на 20. Пригласил всех генералов и офицеров, разумеется, Кутепова и Кривского. Все понимали, в чём дело: что-то неладно у Великих князей Романовых. Неожиданно Великий князь Кирилл Владимирович[54] объявил себя блюстителем Императорского Престола. Уже знали, что Врангель отказался с ним сотрудничать и заявил публично, что счастлив был бы поддержать Верховного главнокомандующего Николая Николаевича и, не колеблясь, призвал бы армию пойти за ним. Знали, что и на этот раз Великий князь промолчал.
