Глава пятнадцатая
— Георгий Валентинович, а все-таки, если положить руку на сердце…
— Вы опять о «легальных марксистах», Владимир Ильич?
— Да, о них. Сейчас нам просто жизненно необходимо использовать наше временное соглашение о совместной издательской деятельности.
— Бред, бред и еще раз бред. Извините, но другого слова я не нахожу.
— Георгий Валентинович, это не бред, это насущнейшая практическая нужда для первых шагов «Искры» и «Зари».
— Не пытайтесь доказать мне недоказуемое…
— В апреле я встречался в Пскове с «легальными». От них были Струве и Туган-Барановский, которые обещали помочь деньгами и материалами именно для заграничной газеты и журнала. Их представители уже выехали в Швейцарию…
— Вы ставите меня перед свершившимся фактом?
— Здесь гвоздь момента, Георгий Валентинович…
— Нет, нет и еще раз — нет. Тысячу раз — нет! Никакие насущнейшие нужды не заставят меня целоваться с вашим Бобо-Струве. Не для того я двадцать лет, как прикованный, сижу здесь на чужбине и подставляю свою исклеванную печень «стервятникам» из лагеря местных «молодых» социал-демократов, чтобы при первой же перемене погоды отдавать чистоту революционного марксизма вашему пресловутому Бобо. Я повторял это, повторяю и буду повторять бесконечно.
— Георгий Валентинович, и я бесконечно повторяю вместе с вами, что чистоту революционного марксизма мы не отдадим никому и никогда. Но если припомнить фактическую сторону событий, то мы обязаны быть елико возможно снисходительны к Струве, ибо сами не без вины в его эволюции.
— Что это означает — сами не без вины? Потрудитесь объясниться.
— Объяснюсь, и весьма охотно… Пять лет назад здесь, в Женеве, вы, Георгий Валентинович, прочитали мою статью «Экономическое содержание народничества и критика его в книге господина Струве». Так вот мы высказали тогда свое непримиримое идейное отношение к сочинениям Бобо. А вы промолчали.
— Мне было приказано тогда не «стрелять» в Струве.
— Приказано вам?! Как-то не верится…
— Вы что же, Владимир Ильич, позволяете себе сомневаться в истинности моих слов?
— Я сомневаюсь в том, что вам мог кто-то что-то приказывать…
— Это сделал Потресов в Лондоне, в девяносто пятом году. Он заказал мне несколько статей, но сочинения господина Бобо не были названы в них как объект предполагаемой критики.
— Очевидно, Потресов просто опасался излишней резкости с вашей стороны в адрес Струве.
— Не знаю, не знаю…
— Георгий Валентинович, а действительно — почему в девяносто седьмом году, когда Бобо тиснул свою убогую ревизионистскую статейку с критикой Энгельса, пытаясь опровергнуть одно из основных положений марксизма, — почему вы не дали ему отповеди и оставили без ответа этот болотный всплеск доморощенной «струвистской» мысли о свободе и необходимости?.. Я много думал об этом в ссылке и даже писал из Сибири Потресову, что решительно не понимаю, почему молчит Плеханов? И не может ли он, Потресов, объяснить мне причину этого странного молчания?
— Все объяснялось очень просто: статья Струве была опубликована в журнале «Новое слово», в котором печатался и я сам… А я абсолютно не представляю себе такого положения, когда на страницах одного и того же издания возникает полемика между его сотрудниками. Не представляю и никогда, очевидно, не буду представлять.
— Выходит, что в «Новом слове» вы могли печататься рядом со Струве, а в «Заре» находите это невозможным?
— Я шел рядом со Струве не потому, что не замечал в его статьях и книгах антимарксистского «струвизма». Я видел его всегда. Но до поры до времени я полагал, что малопочтенный господин Бобо сам освободится от убожества своих мыслей, перестанет быть «струвистом» и разовьется в революционного марксиста… Когда же в девяносто девятом году он напечатал у немцев статью, извращавшую Марксову теорию социального развития, я, поняв, что надежды мои были неосновательны и дальше идти вместе со Струве нельзя, взялся за перо. В предисловии ко второму изданию своего перевода «Коммунистического манифеста» я пообещал отстегать вместе с бернштейнианцами и этого легального прохвоста Бобо… Естественно, после такой публикации ни о каком сотрудничестве Струве в «Заре», я думаю, и речи быть не может… И я заявляю: вам придется выбирать между мной и Бобо. Или он, или я!.. Никакой середины, никаких компромиссов, никакого примиренчества я не потерплю. Только беспощадная война со Струве до полной победы!.. Если же вопреки всему сказанному мной сейчас господин Бобо — этот потенциальный шпион российской буржуазии, этот марксист-пройдоха, этот вульгарный торгаш идеями, этот неуемный политический нахал и ревизионистский попугай — окажется все-таки на страницах «Зари», мое участие в журнале исключается навсегда!
— Георгий Валентинович, да успокойтесь вы ради бога!.. Никто не собирается противопоставлять вас и Струве в форме такой апокалипсической катастрофы, ужасную картину которой вы нарисовали…
— Мне сейчас не до шуток, Владимир Ильич!
— А я и не собираюсь шутить. Нам предстоит обсудить еще…
— Мое требование относительно Струве принимается?
— Принимается условно.
— В каком смысле условно?
— В таком смысле, что и вопрос о приглашении в «Зарю» Бобо и Михаила Ивановича Туган-Барановского ставился пока только условно.
— Когда же он будет поставлен безусловно?
— Тогда, когда мы будем решать его все вместе, — вы, Аксельрод, Засулич, Потресов, я…
— Значит, пока мы ничего не решаем — так, что ли, прикажете вас понимать? Чем же мы сейчас с вами занимаемся?
— Предварительным обсуждением.
— Но когда, черт побери, начнется окончательное обсуждение?!
— Как только приедет Аксельрод.
— Так где же он? Почему он заставляет нас ждать себя так долго? Я уже просто устал от всей этой предварительной болтовни и пустопорожнего суесловия, во время которого, оказывается, ничего не решается, а только бесконечно обсуждается!
— Георгий Валентинович, я бы не стал называть болтовней и суесловием наши беседы. Предстоит слишком ответственная работа, чтобы обойтись без обстоятельного предварительного обсуждения всех ее подробностей и деталей.
— Вы, кажется, хотели обсудить со мной еще что-то, Владимир Ильич?
— Самое главное. Потресов передал вам наше заявление от будущей редакции «Искры» и «Зари»…
— Да, я прочитал его.
— И что же?
— Общий ход мысли, пожалуй, можно оставить, но слог, разумеется, надо поправить, приподнять…
— И вы уже сделали это?
— Пока еще нет, но это недолго сделать. Можно и потом, сейчас, я думаю, не стоит.
— Когда же будет готово?
— Если быть откровенным до конца, ваше заявление, Владимир Ильич, написано, мягко говоря, довольно скромно и, я бы даже сказал, слишком робко…
— А если говорить не мягко, а жестко?
— Ну, зачем же говорить жестко? Мы с вами не враги…
— Георгий Валентинович, я настоятельно прошу вас разъяснить свою позицию, а не отстраняться от вопроса, который…
— А разве я отстраняюсь?
— Именно отстраняетесь! И не в первый уже раз!
— Ульянов, вы опять обостряете отношения…
— Если вы не желаете участвовать в исправлении важнейшего редакционного заявления, то скажите об этом прямо. А если хотите помочь, возьмите и поправьте так, как считаете необходимым с вашим опытом составления документов подобного уровня.
— Хорошо, я скажу прямо… Я полагаю, что мой опыт в данном конкретном случае совершенно не требуется. Ваше заявление от редакции вполне может поправить и Вера Ивановна.
— Засулич?!
— Конечно. А вы разве сомневаетесь в ее литературных возможностях? Она самого Энгельса переводила и заслужила его одобрение.
— Нет, я нисколько не сомневаюсь в талантах Веры Ивановны, но мне показалось, что вы, говоря о необходимости приподнять тон нашего заявления, собирались своею собственной рукой придать ему характер… ну, вроде бы определенного манифеста.
— Манифеста? У нас уже есть «Манифест Российской социал-демократической рабочей партии», принятый на первом съезде в Минске. Вы же разделяете его положения?
— Безусловно.
— Зачем же еще один манифест?.. Но дело не только в этом… Видите ли, я действительно, как вы правильно заметили, имею некоторый опыт в составлении документов высокого теоретического уровня. Но уровень вашего с Потресовым редакционного заявления оставляет желать много лучшего.
— А именно?
— Я бы лично написал совсем не такое заявление. Во всяком случае, оно было бы свободно от тех элементов оппортунизма, которые…
— Оппортунизма? Я не ослышался?
— Нет, не ослышались. Я бы…
