Жан де Дьё Сульт герцог Далматский, маршал наполеоновских войск, решил поговорить со своим агентом, прогуливаясь по древней городской стене. Было очень холодно, но маршал переносил холод спокойно благодаря укрывавшим его мехам, в то время как его спутник невыносимо страдал, ибо хоть он и был из здешних краев, но не слишком тепло оделся, отправляясь на это странное и несвоевременное свидание. Неизвестно, отчего поклонник Французской революции, обратившийся затем в автора словарей, а ныне представитель британской короны так убежденно вел двойную игру: оттого ли, что у него не оставалось иного выхода, или же он делал это по собственной воле, или насильно, или же им двигали только деньги. Но совершенно очевидно, что в тот вечер он с легкостью ответил на призыв маршала Франции и даже выглядел довольным и счастливым.
Им придется трижды обогнуть городскую стену в четыре километра по периметру, но в тот момент, когда они отправились в путь по венчающему ее широкому проходу, это было им еще неведомо. С высоты стены город, окутанный снегом и холодом, а также постоянно властвующим здесь глубоким безмолвием, имел пустынный вид, что нисколько не удивило Фрейре Кастрильона. Адам Нил, врач армии сэра Джона Мура и один из его самых достоверных осведомителей, говорил, что в Луго «на пустынных улицах многоголосым эхом отзывается стук лошадиных копыт» — в такую тишину погрузился город после перенесенной катастрофы. Адам Нил дополнил описание, сообщив, что он бросил «последний взгляд на покрытые мхом стены, выглядевшие мрачными во тьме при вспышках наших пушек», и тогда Фрейре понял, что ожидает его там: полное опустошение и безмолвие, полная разруха.
Адам Нил говорил обо всем этом несколько риторическим тоном, который не мог не возмутить писателя-традиционалиста, в коего превратился бывший депутат, а ныне представитель Англии в Центральной хунте. Но избранный тон как нельзя точно соответствовал тому следу, что оставили после себя войска Мура на пустынных улицах, где пылали огромные костры, громко грохотали пушки и десятки братских могил усиливали царившую повсюду панику. Английская армия вела себя как армия оккупантов, а вовсе не как дружественная армия.
— Поведение англичан играет нам на руку, — заметил Жан де Дьё своему другу Мануэлю Фрейре в ответ на его комментарии на сей счет. И это было так. Вокруг царили страх и разруха.
Сульт ловко расспрашивал Фрейре. Он делал это, чтобы найти подтверждение либо своему восхищению, либо недоверию. Как получалось, что этот человек, не блиставший особым умом, смог столько раз ввести в заблуждение шотландца по поводу действительного положения испанских войск, позиций, которые занимали французы, или состояния дорог? Фрейре улыбнулся и стал приводить Сульту доводы, подтверждающие его правдивость. Это происходило во время первого обхода города, который они совершили, беседуя под пристальным взором охранявшего маршала эскорта, который следовал на достаточно близком расстоянии, чтобы в случае нужды прийти к нему на помощь, но в то же время так, чтобы не услышать ничего, абсолютно ничего из того, о чем говорили эти двое мужчин среди полного безмолвия, становившегося постепенно все более принадлежностью ночи, нежели дня. Во время второго круга, когда между ними воцарилось доверие, Сульт вдруг бросил без всякого предупреждения:
— Самая большая проблема, которая у нас теперь имеется, — это снабжение боеприпасами мятежных войск.
И Фрейре ответил:
— Тогда можно поговорить о Саргаделосе.
Он только что вспомнил о последнем визите, который нанес Антонио Ибаньесу, и о том, как дорого тот заставил его заплатить за дерзость испросить у него денег для Церкви и понимания и прощения для своих врагов.
— Что ж, поговорим, дорогой друг, — сказал Сульт, благодарный своему агенту за готовность. — Единственный способ сохранить завод целым и невредимым, дабы войска императора могли быть хорошо обеспечены боеприпасами, — это сделать так, чтобы Ибаньес не мог отдать распоряжение о его разрушении, как он сделал это с Орбайсетой; иными словами… — решился высказать маршал без всяких экивоков, но со всей тонкостью, на какую только был способен, после чего подтвердил сказанное жестом правой руки, проведя указательным пальцем себе поперек горла.
— Ну, что ж, маркиз Саргаделос получит по заслугам, — заметил Фрейре не без некоторого удовольствия, — ибо англичане тоже не хотят видеть его живым. Он полностью вытеснил с рынка бристольский фаянс; он начал выпускать свой белый фаянс, теперь, возможно, уже с синим кобальтом; ведет переписку с Адамсом, является откровенным другом янки, и хоть он и слывет просвещенным человеком, ему не нравятся крайности Революции, в связи с чем он имеет определенные связи с Церковью, которой дает деньги; идальго его не любят, клерикалы тоже, Годой пал… А теперь скорее всего он делает ставку на Верховную шунту королевства Галисия, будто можно вернуть прошлое, — продолжал не столько информировать, сколько изрекать сентенции Фрейре. — Плод давно созрел, предоставьте его мне, я его хорошо знаю: он тесть одного из моих племянников, мечтающего получить наследство, — заключил Фрейре, будто сплюнул.
7
В тот день Антонио Ибаньес и понятия не имел о том, что его приговорили к смерти ради сохранения в целости его завода в Саргаделосе, что вызвало полный восторг у Сульта, ибо все разворачивалось так, как предвидел император. Маршал был так доволен, что двенадцатого января сообщил Бертье[147] некоторые моменты происшедшего накануне, — это он-то, человек по природе своей молчаливый и склонный к сосредоточенности на внутреннем мире.
— Перед тем как уйти, англичане подожгли город и предупредили жителей Бетансоса, чтобы они отошли подальше. Несчастные бросились бежать от опасности, и за это время англичане похитили все, что оставалось в домах; нет слов рассказать обо всех гнусностях, что они творили… наконец, когда подошли мы, они вернулись на свои позиции и быстро отступили. К этому времени они уже заложили мины под оба городских моста через Мандео.
Бертье пребывал в задумчивости, словно ничуть этому не удивился или ему не пришло в голову что-либо ответить. Маршал отправил генерала Франчески во весь опор преследовать английский арьергард по дороге на Корунью, и Франчески захватил еще тысячу четыреста пленных, несколько артиллерийских орудий, различное снаряжение и воинский барабан. Это было уже известно, и говорить тут особенно не о чем. Также было известно, что именно благодаря этому оказалось возможным спасти Бетансос, город с мостами через Мандео. Бертье ничего не сказал по этому поводу. Армии служили тому, чему служили.
За день до этого авангард Сульта прошел двадцать лиг, отделяющих Луго от Бетансоса, и расположился всего в семи лигах от Коруньи. Если мосты в Бетансосе удалось спасти от разрушения, то мосту в Бурго не повезло. После того как по нему прошли войска, один английский офицер совершил акт самопожертвования, взорвав заряд, который держал в руках, и мост над Меро взлетел на воздух. Это был единственный способ наверняка разрушить мост и прикрыть отступление товарищей. Дойдя до реки и убедившись в результатах столь же великого, сколь и бесполезного героизма, генерал Франчески продолжил путь вверх по течению, пока не обнаружил другой мост, в двух лигах от разрушенного. Но проезжей дороги, которая позволила бы войскам дойти до него, не было.
Сульт приказал восстановить мост, чтобы можно было переправить артиллерию. Это дало время для перегруппировки всех сил маршала, и таким образом дивизия Делаборда смогла занять свою позицию вечером четырнадцатого, в момент завершения реконструкции моста. Все это оказалось возможным благодаря удивительной активности генерала Гарбе, командующего инженерией. Пятнадцатого числа поступил приказ о походе на Корунью. В конце концов пушки пришлось переправлять вброд во время отлива, поскольку мост удалось восстановить лишь в последний момент для прохода пехоты. Сульт вновь коротко пересказал все это Бертье в суровом военном стиле и со свойственной ему лаконичностью:
— Я вышвырнул врага из Бурго, и мы обнаружили, что из-за взрыва фугаса целый пролет моста взлетел на воздух, две ближайшие к нему опоры были серьезно повреждены, и требуется много труда, чтобы сделать мост удобопроходимым. Франчески отправился вверх по реке в поисках переправы. Мост Камбре был отрезан, и его охраняли. Пройдя еще пол-лиги, генерал Франчески переправился вместе с кавалерией по мосту в Селасе и двинулся вперед по главной проезжей дороге, ведущей из Коруньи в Сантьяго. Я занял Перильо, откуда мог наблюдать английский флот, стоявший на якоре в лимане Коруньи. Было непохоже, чтобы корабли готовились к погрузке войск. Тогда я приказал, чтобы конница Франчески при поддержке драгунов Лаузэ двинулась на Сантьяго и прикрыла мою атаку в этом направлении.
