От Нур-Сина не было ни слуху ни духу. Луринду не знала, что думать. Неужели муж в дальних отлучках, как и его папенька, забыл обо всем на свете и из борделей не вылезает? На него это непохоже, но мало ли?.. Потом кто-то из прибывших из Мидии заявил, что царского писца и все посольство сгубили в Экбатанах. Однако через неделю очевидцы, толпами побежавшие от азиатов, клятвенно подтвердили, что сын Набузардана жив и здоров и успел покинуть столицу до начала войны с Хуме. То-то была радость, когда однажды в их дом явился некий купец и передал написанную на кусочке кожи записку, в которой Нур-Син сообщал, что направляется домой, но в виду недоброжелательности мидийского царя ему пришлось отдать себя под защиту повелителя Парса. Так что скоро не ждите, путь будет кружной, долгий. Купец при этом добавил, и небезопасный…
После этой весточки Луринду и решилась отправиться на площадь перед храмом Иштар Агадесской, присесть там на корточки и ждать.
Ночью она страстно взмолилась, обращаясь к Мардуку-Яхве — помоги, Создатель, не оставь меня, дай моему телу желанный плод. Намолившись, заснула, надеясь по совету и признаниям Даниила, увидеть во сне добрый знак и, может быть, совет. К несчастью, всю ночь проспала, как убитая, утром отправилась мыться. Вот что интересно, никому в доме, даже явившейся утром Гугалле, словом не обмолвилась о принятом решении, а утром обнаружила, что всем все известно. Арабы с сочувствием поглядывали на нее, Нана-силим не отходила от воспитанницы, даже противный Шума, прижившийся в ее доме и постепенно забравший в свои руки управление имуществом, с затаенной многознающей болью посматривал на хозяйку. Шума и с арендаторами договаривался, и будущий урожай измерял, и землю сдавал в наем. Луринду тщательно проверяла совершенные им сделки — все делалось правильно, с выгодой, тем не менее и сам Шума скоро потолстел, повел себя важно. Когда же хозяйка как-то поставила его на место, он тут же сник, начал доказывать, что не жалеет сил ради приумножения хозяйского добра и молит только о том, чтобы Луринду прибавила ему плату за усердие. Это означало, что Шума официально просит признать его клиентом рода Набузардана. Решение Луринду оставила до возвращения мужа. Сникшего Шуму пожалела, разрешила жить в доме, при этом добавила — занимайся хозяйством.
* * *
Известно, что каждая вавилонянка раз в жизни должна была явиться к храму Иштар — дароносицы и мстительницы, пройти на огороженную невысокой стеной территорию, там присесть на корточки и ждать, пока какой-нибудь мужчина не призовет ее к служению грозной богине. При этом он должен был произнести ритуальную фразу, призывающую женщину к исполнению долга, бросить деньги в подол — сумма значения не имела, — затем увести избранницу за пределы огороженного места и там совокупиться. Отказать женщина была не вправе. Деньги считались священными, их возлагали на алтарь богини, после чего совершившая обряд была свободна и могла надеяться на милость той, которая не побоялась спуститься в царство Эрешкигаль и вернуть на землю своего мужа Таммуза. Подобное служение давным-давно не считалось обязательным, исключая тех девиц из самых знатных вавилонских семей, чей удел было определенный срок прослужить иеродулами[72] при храме. Но мало ли чего не случается в жизни, и многие из тех женщин, испытавших на себе тягость жизни, нередко прибегали испытанному с древности средству. Бедные являлись сюда пешком, женщин из богатых семей привозили в богатых повозках. Красотки на ритуальном дворе подолгу не задерживались, а среди дурнушек встречались несчастные, которым по году, а то и по два приходилось ждать, пока кто-нибудь не смилостивится и не призовет их исполнить долг перед богиней.
Предложение Гугаллы прислать нарядный экипаж Луринду отвергла сразу. Более того, попросила свекровь оставить ее на это время одну. Та словом не возразила — видно, переживала за Луринду, а может, жалела сына.
Поздним утром, одевшись как можно проще — в старенькую, доходящую до пола рубашку с короткими рукавами, сверху прицепила потертый штопаный плащ, Луринду совсем собралась выйти из дома. Подумала и накинула на плечи покрывало, под которое спрятала ритуальную повязку из веревочных жгутов, надетую на голову. Вот только в удобных сандалиях отказать себе не решилась. Затем покинула дом. Шла, стараясь держаться поближе к стене, пряталась за каждый выступ. Казалось, все в городе только и ждали того момента, когда шушану, вознесенная в знатные дамы, отправиться на служение Иштар. Когда же обвыкла, смирилась, заметила, что никто на нее не обращает внимания. С началом войны с горцами забот у горожан хватало. Как обычно хозяйки сразу расхватали из лавок запасы муки и сушеных фиников. Горожане на каждом перекрестке судачили о быстроте, с какой новый правитель собрал войско и отправился в поход. Никто не ждал от него такой прыти. Полагали, что раз царь из чиновников, то прежде начнет мять дело, советоваться, устраивать смотры, а этот — молодец. Крепко взялся. Как Нериглиссар!
Луринду приободрилась, вдруг вслух, тоненько подвывая, едва слышно обратилась к Господу — окажи милость! Дай мужчину здорового, деликатного, что бы все было быстро, без рук, а уж она донесет семя не расплещет и на жертвенное животное тебе, Создатель, не поскупится. И на подарки храму.
Утро было ясное, кончалась весна, однако зной еще не успел по-хозяйски обосноваться в Вавилоне. По затененным закоулкам и возле реки еще ощущалось сладостное дыхание прохлады. Вот и хорошо, Господь мой Мардук, вот и ладушки, а уж я постараюсь.
Вот чего она опасалась более всего, как бы не вскрикнуть, не прильнуть к чужому мужику, не схватить его и прижать покрепче, чтобы тот не торопился… Это были такие глупости, выругала себя Луринду, но интерес не пропадал. Если уж не миновать служения, так хотя бы без насилия. Хоть чуточку, но в охотку. Долгое воздержание, ночи без мужа были нелегки, и если забыться, обнять чужестранца ногами…
Голова закружилась. Луринду, не чувствуя ног, скользнула на ритуальный двор, собралась с силами, прошла в самый дальний угол. Там и присела на корточки. Опустила голову.
Через некоторое время она невольно, искоса начала оглядываться по сторонам. Женщин в ту пору на дворе было мало, и те, которые расселись вокруг, вели себя раскованно. Лишь одна-две, уперлись глазами в каменные плиты, которыми был вымощен двор. Кто-то чертил веточкой в пыли, кто-то, откинув платок, с надеждой поглядывали на ворота, откуда должны были появиться мужики. Позади нее послышался шепот, Луринду замерла, прислушалась. Две женщины, по-видимому, товарки, вполголоса обсуждали, как некую их знакомую муж застал с другим мужчиной. Луринду опешила, потом вздохнула и чуть сдвинула покрывало со лба. Что было дальше, не расслышала. Наконец приподняла голову.
В тот же момент увидала его. Он шел, опустив голову, одетый бедно, но с тем невыразимым изяществом, которое всегда отличало его наряд, будь то роскошный, шитый золотыми нитками халат или какое-то отрепье, уместное на бедном торговце или арендаторе. Оделся под сирийца — это она сообразила сразу, приметив полосатую чалму и ниспадавшую повязку, закрывавшую почти все его лицо. Понятно, стоило кому-нибудь опознать в этом статном, сильном мужчине писца почты и главного собирателя налогов, сколько пойдет разговоров. Хуже того, жрицы Иштар могли официально обвинить его в святотатстве, ибо поклоняющийся Яхве и презирающий других богов, не должен был принимать участие в священном служении Иштар.
Луринду на мгновение испытала ярость. Это уже слишком! Как он осмелился!.. Зачем губит свою душу? И ее тоже!.. Затем гнев растаял, и молодую женщину охватила растерянность, в глазах потемнело. Если этим окажется он, как она будет смотреть в глаза Нур-Сину? Разве это совокупление можно назвать служением богине? Как потом проходить мимо любого храма в Вавилоне, мимо любого святилища, а их в городе около четырех сотен.
Луринду была грамотная, и ей был понятен смысл такого огромного числа. Куда не свернешь, упрешься в капище. После бунта в душе, после гнева, растерянности и мелкой мыслишки — может, оно и к лучшему, — перед ней ясно очертилась кощунственное святотатство, в которое иври вогнал себя и пытался втянуть ее. Кем бы грозная Иштар не являлась — воплощением Господа или подлинной небесной женщиной, покровительницей страсти, мести и плодородия; как бы Луринду не сомневалась в ее мощи и святости, она все-таки чуточку верила, что Иштар была исполнена небесной силы, и превращать священный акт в удовлетворении похоти, в тайную встречу любовников, было по меньшей мере гнусно. Не об измене мужу думала она в те минуты, не о хитрости, на которую оказался способен верный и истовый почитатель Яхве, одного с ней разноименного бога — женщина вдруг ясно осознала, что он посягнул на что-то большее, и этот грех не может быть искуплен. Зло, которое произойдет от совокупления с приятным и даже в чем-то притягательным мужчиной, перекинется на младенца. Зачем ей был такой ребенок? Зачем губить себя обманом, зачем делать вид, что ничего не случилось. Она, мол, исполнила долг по отношению к Иштар, во благо мужу — и ладушки. Обман с долю ноготка, но затем долгожданный младенец, счастье любимого мужчины, заботы и тисканья дитяти, кормление, гордость, когда он подрастет — ничего этого не будет. Эта измена отольется ей слезами.
