Куш Михал возвратился спустя три месяца. И тотчас отправил гонца к Осману в Караджа Хисар. Гонец привёз письмо на тюркском наречии; в письме Михал просил дозволения приехать... Ответ написал Орхан со слов отца. Осман передавал Михалу, что приедет сам...
В Харман Кая, в доме Михала, сидели Осман и Михал за трапезой дружеской.
- Да что же ты дёргаешься, будто рыбина в сковороде! - Осман напускал на себя досадливый и сердитый вид. — Я, может, и великий, но я ещё не настолько бездушный, чтобы не ценить верность и дружбу искреннюю!.. Давай, рассказывай, как там, в болгарских землях. Что там поделывают монголы? Каково болгарам под ними?..
Михал принялся рассказывать. Собственно, Осману было известно, что монголы уже давно распоряжаются в болгарских землях. Хан Ногай поставил царём Смилеца[274], владетеля многих болгарских земель, от Сливена до Копсиса. Но Михал поведал кое-что, о чём не знал Осман. Да вышло, что Осман и о многом не знал. Женою Смилеца была дочь византийского севастократора Константина, брата императора Михаила Палеолога. Тем не менее, Смилец уже успел повоевать с Византией, был побеждён военачальником Михаилом Траханиотом и едва сумел заключить мир, благодаря заступничеству тестя. Старшая дочь Смилеца, Теодора, выдана была замуж за сербского царевича, сына Стефана Милутина. Элтимир, влиятельный при дворе, возглавлял посольство, которое торжественно доставило болгарскую царевну в Сербское царство...
Осман слушал с любопытством; полулежал на ковре, подперев щёку ладонью, и посматривал зорко и щурясь, на Михала...
- Ну, много ты мне нового открыл...
- Элтимир много расспрашивал о тебе. Я, конечно, тебя восхвалял. Предлагать, так ничего не предлагал; ничего не говорил, не загадывал, ни о союзе с тобой, ни о союзе против тебя...
- Хорошо, - откликнулся Осман задумчиво, явственно услаждаясь покоем и беседой занятной... - Хорошо, — повторил Осман. - Только я одного не могу понять, отчего ты грустный возвратился? Что такое приключилось с тобой? К союзу против меня ведь не склоняли тебя. Или родич Элтимир принял тебя худо?
Михал расслышал в голосе Османа дружескую насмешку. В сущности, Михалу нравилось, когда Осман дурачился. Но теперь Михал не поддержал, не подхватил Османову насмешку-посмешность. Сидел Михал у стола, насупившись немного, и виделся Осману рассеянным, задумчивым. А на усмешку Османа ответил Михал хмуростью, раздосадованностью даже...
- Что с тобой, приятель? - Осман приподнялся, вытянул шею к Михалу. - Я ведь над тобой не насмехаюсь, ты не подумай чего худого обо мне! Я тебе всегда заступник и помощник. Что сделалось, говори? Прямо говори, не увиливай. Я приказываю тебе говорить...
- Да это простое дело, не воинское, не державное, - отвечал Михал с неохотой.
- Ты говори. Просто говори, не тяни.
Михал понял, что говорить, открываться всё же придётся. Не хотелось ему, боялся показаться смешным, а пуще боялся услышать от Османа жестокие слова о невозможности исполнения Михалова желания...
И вот что рассказал Куш Михал Осману.
Элтимир хорошо принимал юного родича и повёз его в стольный город Велико Тырново. Там, на богослужении в церкви соборной, Михал увидал истинный цветник юных и прелестных девушек. Смущённый и робкий вступил он на двор церковный, мощённый тёсаными камнями ровными. Церковь была выстроена большая, да ещё две колокольни высокие с четырьмя колоколами. В окнах церкви вставлены были цветные стекла. Михал поднялся по мраморным ступеням к высокой двери. Ему казалось, что в новом плаще из тяжёлого шелка, на самый последний византийский манер, глядится он неуклюже. Небось, все уже заметили его и посмеиваются, подумывают: из какой дали далёкой, из какой чащобы приехал в стольный город этакой дикарь!.. На паперти сидели нищие. Женщины кутались в одежды верхние с оторочкой меховой. Михал шагал, опустив голову, и приметил тотчас маленькие женские ножки в изящных разузоренных башмачках, выглядывавшие то и дело из-под одежд долгополых. А маленькие нежные ручки протягивались в длинных широких рукавах и подавали милостыню в металлические маленькие миски нищих...
В церкви Михал положил монеты на поднос, взял свечи, вставил в большой подсвечник и зажёг. Затем приложился губами к большой иконе Богоматери в богатом золочёном окладе. Мужчины встали справа, женщины - на левой стороне. Михал скосил глаза и будто обожгло его! Никогда ещё не видал он столько красавиц, одетых так нарядно... Старался он вслушиваться в звучание псалмов, подымал глаза на изображения святых на стенах и в арках... Но невольно всё поглядывал на женскую сторону. Наконец решился поднять глаза на купол, увидел грозного Вседержителя[275] и будто опомнился и принялся креститься истово и глаза опустил... Бранил себя, «грешником» называл себя, но едва мог дождаться конца службы. Не помнил, как очутился вновь на дворе церковном. Женщины двинулись мимо него. И тут-то он и увидел ту, которая тотчас же забрала в полон сладкий и горестный сердце его... Дивная это была красавица. В одежде златотканой, стоячий ворот делал шею горделивой, пальцы унизаны были перстнями золотыми с камнями драгоценными сверкающими, серьги большие, с подвесками в виде роз распустившихся, жемчугом сияли; а волосы каштановые, красиво подобранные, украшал золотой венец с подвесками рубиновыми. А лицо было нежнее розового лепестка, губы гранатовые, глаза-очи - бирюзовые... И вдруг очи эти на одно лишь мгновение задержались на Михале. Нет, напрасно он воображал себя некрасивым, неуклюжим; на самом деле многие лица девичьи разгорелись при виде его, многие глаза в его сторону поглядывали...
Михал принялся расспрашивать жену Элтимира о придворных, бывших в церкви. Лишь после того, как перебрали почти всех, и мужчин, и женщин, вспомнил Михал, будто бы совсем случайно, дивную красавицу... Жена родича удивилась:
- Как же ты сразу не приметил её! Ведь это младшая дочь царя, Мария!..
Три дня сряду Михал усердно ходил в соборную церковь, но красавицы своей не видал более. Наконец объявили, что будет вскоре представление мистерии о воскрешении святого Лазаря. Сердце Михала вновь загорелось надеждой. Он подумал, что теперь-то непременно увидит Марию! Так и вышло. Он тотчас узнал её, она одета была уже в другое одеяние, но такое же нарядное, как в прошлый раз. Она не сразу обратила внимание на Михала, потому что увлечена была зрелищем представления. Тронутый её увлечением самозабвенным, Михал также принялся внимательно смотреть и увлёкся прекрасным зрелищем. А на лестнице он шёл позади Марии, однако несколько её служанок всё же отделяло от него девушку. Не зная, что измыслить, Михал опрокинул подсвечник с погасшими свечами. Тотчас сделалась суматоха, все стеснились, столпились. Михал теперь имел возможность пробиться поближе к Марии. Он и пробился и успел сунуть в её нежные пальцы малое письмецо. И какая радость охватила душу его, когда он почуял, как пальцы тонкие девичьи сжали клочок бумаги... Михал поспешно отдалился, служанки окружили царевну... Но как же ответ?.. Вечером Михал заторопился в церковь к вечерней службе. Элтимир несколько дивился набожности родича... В церкви пробралась к Михалу девушка в одежде служанки, прошла, проскользнула мимо; и в руке Михала очутилось малое письмецо - желанный ответ! Красавица писала чётким почерком по-гречески, что и она приметила Михала, и пришёлся он по сердцу ей, однако: «...мой отец никогда не отдаст меня тебе. Я знаю, хотят отдать меня хану Ногаю, обратить в неправую веру...» Впрочем, рассказывая Осману обо всём происшедшем, Михал ничего не сказал об этих словах из письмеца дочери болгарского царя. Михал не желал таиться от Османа, но не желал и раздражать его излишне...
- Я люблю её до потери разума, - говорил Михал Осману. — Если она не будет моей, я умру, наложу на себя руки!..
- И попадёшь в ад, в подземье, - сказал Осман спокойно. - Экие вы, неверные, жестокие нравы ваши! А ты пошли хорошего разузнавача; надо нам знать, когда повезут к Ногаю красавицу твою. Мы ведь её отбивать будем.
Михал кинулся в ноги Осману, целовал его руки. И говорил сбивчиво:
- Я сам, я сам разузнаю, сам... Ты прости, господин мой, прости! Я утаил, я скрыл от тебя!.. Мария называет в своём письме правую твою веру «неправой». Прости её и меня, будь милостив!..
Осман осторожно отнял руки свои от губ Михала. Говорил серьёзно и морщась:
- Оставь, оставь. Я знаю, ты мне верный. А что написала по глупости своей детской девчонка, я о том и думать не стану. Будет она под твоей рукой, сделается умна тогда.
- Сделается, сделается, - бормотал Михал. - А лучше твоей веры нет и не будет никогда!
- На слове тебя ловить не стану. - Осман оставался спокоен. - А если знаешь мою веру, знаешь, какова она хороша, честна, отчего не принимаешь её?
