Жениха для дочери нельзя упускать. Но и внука Ябадоо не хотел никому отдавать. Если родится мальчик, Ябадоо хочет сделать его своим наследником. Будет ему не внуком, а сыном. Поэтому нельзя ничего упустить ни с ним, ни с дочерью! А парень из дома «У Горы» был такой робкий, тощий и голодный, а стал смелее и поздоровел, приятно посмотреть на его лицо, обветренное и свежее. Настоящий рыбак! Для него большая честь жениться на дочери старосты рыбаков!
Хорошо бы, конечно, чтобы Сабуро стал самураем!
– Господа, идите все наверх! Виден лед в море и снег на горах! – крикнул Можайский с трапа, нагибаясь и заглядывая в дверь кают-компании, где собирались к завтраку.
– Где же мы? – воскликнул юнкер Корнилов.
– Россия, господа! Курильские острова! – встречая офицеров на палубе, сказал командир шхуны Колокольцов. Сегодня впервые за все плавание Александр надел полушубок.
Из океана поднимались еще далекие горы, перепоясанные полосами облаков в сини и ступенями белых курившихся туманов. В трубу на тучной сопке виден лес, густой щетиной торчащий из снегов. Впереди, в синем море, длинная полоса льдов, гонимых из пролива, издали похожих на шугу на большой реке.
– Тут, говорят, множество морских котиков, – обращается к Посьету Колокольцов. – Право! Горячие источники не хуже, чем в Атами. Но холодновато.
Появился Путятин. Все отдали честь. Адмирал поздоровался и прошел в рубку. Поручик Семенов только что взял пеленги.
Из Японии, от входа в залив Эдо, ушли далеко в океан, чтобы избегнуть встречи с врагами, и теперь, поднявшись в северные широты, держали курс к своим берегам.
Вот и холодней стало. Казалось, наступает осень, а не весна. Расцветший летний сад уплыл от нас навсегда вместе с тревогами береговой жизни и трагедиями любви. Где эта страна? Затерялась, как риф, в бесконечном океане.
Япония и японские впечатления давно растаяли в туманах раннего тихоокеанского лета. На Камчатку пошла английская эскадра из Южно-Китайского моря. Туда же направились линейные корабли и корветы англичан из Южной Америки.
Маленькая «Хэда» должна пройти в Петропавловск, где наши готовятся к битве.
Путятин и офицеры спустились в кают-компанию. В маленьком помещении тепло и уютно. Адмирал сел во главе стола. Подан горячий кофе, жареное мясо, яичница, салат, апельсины. Последние воспоминания! Скоро они угаснут и замерзнут. Только в сердце двадцатидвухлетнего командира шхуны останется что-то похожее на горечь и обиду.
За круглыми стеклами иллюминаторов левого борта видны холодные и пустынные леса и горы родной земля.
– Какой холод! – спустившись по трапику, сказал полковник Лосев и содрал с себя отсыревшее кожаное пальто.
Путятин знал, что льды Камчатки только что разошлись. Невельской рассказывал ему про особенности здешних портов. Сейчас туманы стоят по всему побережью, от севера Камчатки до Кореи. Стена сплошная в море близ берега, а сам берег свободен от туманов.
Что-то родное почувствовалось сегодня, но почему же так нелегко на душе! Май месяц – лучшая пора у нас в России. Где же эта весна, обильная всем? Кажется, право, что наступает не весна, а угрюмая осень, пора снова брать на плечи тяжелую ношу, от которой никто не откажется, как не уйдет от судьбы.
– Все, как сон, минуло, – говорит Можайский, перебирая свои рисунки. – Теплые края! Привычка ежедневно купаться. Цветы...
Но еще часть тепла оставалась с собой. Есть еще апельсины, еще тепло и уютно в кают-компании. Еще ничего не успело позабыться, но уж скоро перемена. Быстро отвыкнет русский человек от всего, что не походит на его родное или что еще запрещено ему.
Путятина сейчас разбирала досада, ему казалось, что существует особая столичная разновидность морских офицеров, которые никакого чувства родины не испытывают, приближаясь к своим берегам. Камчатка им так же чужда, как Япония.
Путятин, идя на север, в свои моря, сам знал, что ждет там. Камчатка голодна и бедна, как бы ни процветала она в отчетах. Не зря Евфимий Васильевич послал в Петропавловск на «Каролине Фут» двести тонн риса. При всем желании, он не мог взять с собой больше продуктов: шхуна «Хэда» водоизмещением в восемьдесят тонн и так загружена, как только возможно. Есть и мука, и свежие овощи, и мясо, соленая редька, сакэ в низких бочках, соевый соус. Накамура всем снабдил, но, кажется, удивлялся, зачем брать с собой так много еды. Узнавал обиняками, правда ли, что в России, как пишется в китайской географии, погоды хорошей почти никогда не бывает.
Накамура снабдил друзей, как друзей, – на все время плавания, и еще, пожалуй, сухой еды должно хватить на полгода. Несмотря на все опасения, признался Можайскому, что Путятину невозможно не верить, невозможно ждать после знакомства с ним, чтобы на Японию захотели бы напасть и сделать ей зло. При этом намекал, что, может быть, за нами есть какие-то совершенно другие русские, от которых всего можно ждать.
На «Хэде» шесть пушек. И шесть огромных весел. «Хэда» крепка и вооружена, как плавучая крепость. Никакая волна не была ей страшна. Толстые стекла закрывают рулевого. Толстые стекла в портах. Все поднято с погибшей «Дианы». Только сейчас понимаешь, как много сделано за эти месяцы. Крепкое, остойчивое судно, легко, даже красиво, как гоночная яхта, всходит на океанские волны. Сегодня солнце яркое, чисто небо, но ветер холодный.
На Камчатке особая земля, свои обычаи, трудные будут дела со своими чиновниками, как ни сух и ни скудей будет паек, а что-то высшее, благородное, жертвенное зовет нас туда и объединяет тесней.
Хотя бы не в жертву войне нам себя приносить, а надо бы идти как можно скорей в Петербург и там объяснить наконец, что без порта на юге Приморья мы бессильны на этом океане. Мысль эта взята от Невельского и, может быть, им от его предшественников, но прочувствована в наших скитаниях и только теперь понята.
Сидели в маленькой кают-компании за столом с крахмальной скатертью, где по стенам шкафы работы хэдских мастеров, с дареными японскими изделиями, превосходные вещи из фарфора, лакированного картона, из шелка, шитого золотом, резьба по камню и дереву. Даже простая посуда, куклы, искусственные цветы, наборные работы обшивки стен – все тщательно сделано, и сама шхуна как игрушка. Какая полировка переборок, как элегантно исполнена мебель по нашим рисункам. Как не вспомнишь друзей! Но ведь это лишь эпизод в истории. А где же правильные международные отношения, и могут ли они быть, если у нас нет удобного незамерзающего порта, хотя американцы верят в Амур и в великое его значение.
Чучела зверей и птиц – тоже отлично сделаны, набивали наши матросы, а с ними Елкин и Гошкевич, теперь отставшие от нас, оставшиеся в Японии.
...Опять целый день адмирал и офицеры наверху. Вечером штормило. В кают-компании играли гитары:
Дни уплывают в сырые тума-аны...
Плывут...
В воздухе все холодней. Ночью налетел леденящий ветер. Дождь сменился снегом. Снасти обледенели, утром на солнце они, казалось, покрыты хрустальными трубочками. Матросы расчищали сугробы на палубе лопатами, радуясь ломали намерзший лед, умывались снегом.
Но вдруг новый шквал. Волнами палубу вымыло. Теплый ветер помчал шхуну на север, как легкую яхту.
Путятин не сходил с юта и первый в трубу увидел Ключевскую и Авачинскую.
«Какая великая и богатеющая наша страна!» – с волнением думал Александр Можайский, глядя на вершины вулканов, плывущие в небесной высоте. Словно оторвавшись от земли, они парят, предвосхищая летательные машины. «Нарочно для меня! Чтобы не пасть духом! Сознаю, что замыслы мои нельзя оставить!» – Можайский мелко перекрестился несколько раз, молясь о летательной машине, чтобы даны ему были, нашлись в нем силы и долготерпение.
– Знаете, по понятиям буддистов, – говорил юнкер, – от созерцания самых верхних чистых ступеней земли человек становится чище...
Великий океан извечно катит свои угрюмые воды под железной стеной Камчатки. Посередине его вод высочайшие гряды огнедышащих гор, с докрасна обгоревшими обрывами. Лес растет на камнях, огонь в земле и бездонная глубина в море. Из земных недр жидкий огонь бежит вверх, к горлу снежных сопок. Серые облака пристанут к снежным конусам и отдыхают, кутая их. Чистый вид вулканов – праздник, вершины показываются редко.
Огонь ударит из жерла сопки, посыплет пепел на людей, на их суда и жилища. Сопка засопит. Страшная сила тряхнет всю Камчатку. Ветер погонит тучи пепла на океан. Плеснет волна, прокатится от неба до неба, вода съест пепел и станет чиста по-прежнему.
Океан забушует, с силой кидает воду на скалы под бока огнедышащих гор так, что вздымаются облака чистой пены. Океан дышит тяжко, желая, как глубинный жар, потрясти Камчатку. Но не может. Вулкан не может засыпать пеплом океан, и океан не в силах тряхнуть сопками. И бьется, и гремит, грохочет и воет.
