Вдруг со двора донесся пронзительный детский вопль. Кристин бросила все, что было у нее в руках, и опрометью выскочила во двор. Эрленд стоял и громко плакал, глядя то на свой пальчик, то на полузадушенную осу, которая валялась тут же на траве. Стоило бабушке поднять его на руки и начать успокаивать, как он еще пуще заревел, а когда она, ласково увещевая его, приложила к укусу влажную землю и холодный зеленый листок, плач стал просто душераздирающим.
Лаская и укачивая ребенка, Кристин унесла его в свою горницу. Эрленд кричал так, словно бы его резали, но вдруг мгновенно успокоился: горшочек с медом и костяная ложка, которые бабушка достала с притолоки, были ему знакомы. Кристин обмакивала в мед кусочки белой лепешки, кормила мальчика и утешала его, прижавшись щекой к его светлому затылку, где волосики оставались короткими и курчавыми еще с той поры, когда мальчик лежал в колыбели и подушка приминала их.
И Эрленд забыл о своем горе, повернул к ней личико, целуя ее, лаская липкими губами и пальцами. Вдруг в дверях появилась Юфрид.
– Вы взяли его в дом, матушка… В этом не было нужды – я ведь тут близко, наверху.
Кристин рассказала о беде, которая приключилась с маленьким Эрлендом во дворе.
– Неужто ты не слышала, как он плакал? Юфрид поблагодарила свекровь.
– Но теперь мы больше не станем вам докучать…
Она взяла на руки ребенка, который теперь уже сам тянулся к ней, и вышла из горницы.
Кристин поставила на место горшочек с медом. А затем села, опустив руки. С сундуками и Ингрид управиться.
Предполагалось, что когда Кристин переберется в старый дом, то Фриду она возьмет с собой. Но случилось так, что на Фриде женился один из тех, что прибыли с Хельге Дюком, – совсем молодой парень, который скорее годился ей в сыновья.
– Так уж заведено в наших краях: слуги слушаются своих хозяев, когда те подают им благие советы, – сказала Юфрид своей свекрови, подивившейся было, как это сладился такой брак.
– А в здешних местах, – ответила Кристин, – бедняки не привыкли повиноваться нам, когда мы утрачиваем благоразумие, или слушаться наших советов, если они не пойдут им на пользу в той же мере, что и нам. Я даю тебе добрый совет, Юфрид, не забывать об этом.
– Мать правду говорит, Юфрид – сказал Гэуте. Но голос его звучал робко.
Еще до венчания Кристин замечала, что он очень редко перечит Юфрид. А теперь он и вовсе стал самым покладистым супругом.
Свекровь не отрицала, что Гэуте во многом мог всецело положиться на советы своей жены, – она была толковой, дельной и работящей, как немногие. А что до легкомыслия, то и сама Кристин была в молодости ничуть не лучше, – ведь и она тоже растоптала свой дочерний долг и продала свою честь, когда ей не удалось менее высокой ценой заполучить того, кто был ей по сердцу. Но стоило ей лишь поставить на своем, как она стала наидостойнейшей и верной супругой. Кристин видела, что Юфрид необыкновенно горячо любит своего мужа – она гордится и красотой его и его знатным родом. Хотя сестры ее и вышли замуж за богатых, но ведь на мужей их лучше было глядеть ночью, да и то, когда не светит луна. А уж об отдаленных их предках и говорить нечего, издевалась Юфрид. Она ревностно, хотя и на свой лад, пеклась о благополучии и доброй славе Гэуте, а дома потворствовала ему во всем, как только могла. Но если Гэуте случалось хоть в чем-нибудь выказать иное мнение, пусть даже по самому пустячному поводу, Юфрид хотя и уступала ему, но с таким видом, что Гэуте сразу же начинал колебаться. И тогда она принималась уговаривать его и в конце концов обводила мужа вокруг пальца.
Но все это не мешало Гэуте чувствовать себя счастливым. Никому и в голову не приходило усомниться в том, что молодые жили в добром согласии. Гэуте по сердцу была Юфрид, и они оба очень гордились сыном и безмерно любили его.
Все было бы теперь и ладно и хорошо, не будь Юфрид, дочь Хельге… Да, она была жадной. Другого слова Кристин не могла подобрать. Если б не это, Кристин не очень огорчало бы властолюбие невестки.
Уже во время жатвы, в первую же осень, с тех пор как Юфрид вошла в их усадьбу женой сына, Кристин почувствовала, что работники и работницы чем-то недовольны, – хотя чаще всего они этого и не высказывали. Но старая госпожа все замечала.
Быть может, и в те годы, когда хозяйкой была Кристин, людям тоже случалось есть ржавую сельдь, сухое и желтое, точно сосновая лучина, сало и протухшее мясо. Но тогда по крайней мере все знали, что в другой раз госпожа уж постарается вволю попотчевать их чем-нибудь повкуснее – молочной кашей или свежим сыром, а то и добрым пивом в неурочное время. А когда в усадьбе на стол подавалось съестное с неприятным привкусом, от которого все же не приходилось отказываться, то все понимали: виной тому домовитость Кристин, запасавшей впрок такое множество всякой снеди, что клети ее ломились от давних припасов. Но зато, когда соседям приходилось туго, изобилие Йорюндгорда выручало весь приход. А теперь люди не очень-то были уверены в том, что Юфрид проявит такую же щедрость, если в округе начнется голод.
Все это гневило свекровь – ей казалось, что подобная скупость порочит добрую честь усадьбы и ее хозяина.
За один лишь этот год Кристин на себе самой пришлось почувствовать, что невестка больше всего блюдет свои интересы. Но это бы еще куда ни шло. Уже к празднику святого Варфоломея старая хозяйка получила только две козлиные туши вместо полагавшихся ей четырех. Правда, минувшим летом в горах среди мелкого скота свирепствовал падеж, но все же Кристин считала, что это просто срам – выгадывать на убое каких-то двух козлов в такой большой усадьбе, как Йорюндгорд. Но она молчала. И так было со всем, что ей полагалось в усадьбе, – с мясом от осеннего убоя, с хлебом и мукой, с кормом для ее четырех коров и двух верховых лошадей – она получала либо слишком мало, либо что-нибудь похуже. Кристин чувствовала, что Гэуте было от этого не по себе, что он испытывал стыд, но не решался идти против жены и делал вид, что ничего не замечает.
Сам Гэуте был таким же щедрым, как все сыновья Эрленда, сына Никулауса. Но у братьев его, по мнению матери, щедрость переходила в расточительство. Гэуте же был трудолюбив и довольствовался малым. Ему бы только иметь лошадей и собак получше да несколько хороших соколов, а в остальном он вовсе не хотел жить лучше, чем простые бедняки в округе. Но если в усадьбе появлялись чужие, Гэуте радушно принимал всех гостей и щедрой рукой одаривал убогих. Таким вот, по мнению матери, и должен был быть настоящий хозяин. Она считала, что так и подобает жить родовитым и знатным вельможам в своих наследственных поместьях в родных долинах: приумножать свое добро, ничего не расточать попусту, но и не скопидомничать, когда любовь к богу и его беднякам и забота о поддержании чести рода потребуют расходов добра.
И еще Кристин видела, что из друзей и родичей Гэуте Юфрид больше по душе были те, что побогаче и познатнее. Но уж в этом-то, видимо, Гэуте меньше всего хотел угождать жене. Он все-таки старался держаться старых дружков юности – дружков-сображников, как называла их Юфрид, и теперь Кристин убедилась и в том, что Гэуте бражничал гораздо больше, нежели ей было известно. Но с тех пор, как он стал женатым человеком, его прежние друзья уже больше не являлись в усадьбу незваными. И все-таки ни один бедняк не уходил от Гэуте, не получив помощи. Правда, за спиной у Юфрид он всегда подавал больше, чем у нее на глазах. Однако немногое удавалось сделать за ее спиной.
Кристин понимала также, что Юфрид ревнует мужа к свекрови. Дружба и доверие Гэуте целиком принадлежали матери еще с тех самых лет, когда он был ее бедным, хворым малюткой, который не в силах был ни жить, ни умереть. Теперь она стала замечать: Юфрид не по душе было, если Гэуте приходил к матери, советовался с ней или, как бывало прежде, просил ее рассказывать всякие истории. Стоило мужу засидеться в старом доме у Кристин, как у Юфрид уже непременно находилось там дело…
Она ревновала к ней и тогда, когда Кристин слишком заботилась о маленьком Эрленде.
Во дворе, среди низкой вытоптанной травы, росли какие-то растения с жесткими, будто кожаными, темными листьями. И вот теперь, в солнечные дни среди лета, из примятых лиственных розеток этих растений поднялись короткие стебельки с мелкими нежными светло-голубыми цветочками. Кристин казалось, что эти старые, грубые листья, покрывавшиеся шрамами всякий раз, когда их попирали нога человека или копыто животного, должно быть, любили милые, цветущие светлые побеги, выросшие из самой глубины их сердца, так, как любила она сына своего сына.
Маленький Эрленд казался ей плотью от ее плоти, таким же близким, как собственные дети, но только еще милее. Сажая внука к себе на колени и видя, что родная мать мальчика хищно наблюдает за ними, а затем, как только позволяют приличия, отбирает его у нее, кладет к своей груди с уверенностью собственницы и жадно прижимает к себе, Кристин, дочь Лавранса, по-новому начинала понимать: да, правы они, толкователи слова божьего. Жизнь на земле безвозвратно заражена смутой. В этом мире, где люди спариваются, зачинают новых отпрысков своего рода, тяготеют друг к другу плотской любовью и любят свою собственную плоть и кровь, в этом мире сердечная скорбь и разбитые надежды столь же неизбежны, как выпадение инея осенью. И жизнь и смерть в конце концов столь же неизбежно отрывают друзей друг от друга, как зима срывает листья с деревьев.
