Выйдя из своего дома, Иван Васильевич поёжился от студёного ветра. Лёгкий морозец уже не убегал днём, держался. Ветер перебирал под ногами снежную паутину — низовку. Рано в этом году умерла осень.
Брата Андрюшу снимали с повозки, он был бледен, измучен. Увидев Ивана, слабо улыбнулся:
— Здравствуй, государюшко!
— Здорово, Андреяша! Чего это ты? Плох?
— Умираю.
— Ну, несите его в дом поживее! — Иван вместе со всеми помог внести несчастного. Покуда нёс, увидел и идущего поблизости Булгака: — Здорово, тёзка! Ты-то как? Не ранен?
— На Воротынской переправе ранен был, да уж зажило, а под Опаковом Бог миловал. Цел остался. А сеча была лихая! А каково Андрей Васильевич сражался! Не меньше двадцати татар уложил.
Андрея тем временем самого уложили на кровать. Услышав о своих подвигах из уст Булгака, он простонал:
— Врёт он! Двух только.
— Да кто б ожидал, что ты и двух-то сможешь… — начал было великий князь и осёкся. Теперь меньший брат был как бы лучше его — сражался, бил врага, сам чуть не лёг на поле брани, да и неизвестно, выкарабкается ли теперь. — Поправишься, Андрюша, всё будет хорошо, — сказал государь твёрдым голосом. — Обедать будешь?
— Не хочу.
— Ну лежи тогда, отдыхай, а мы пойдём перекусим да выпьем чего Бог послал.
— Постой, Ваня.
— Слушаю, родный.
— Я это… епитрахиль-то видел. Там она, над Угрою висит.
Иван с тревогой посмотрел в мутные глаза брата — не бредит ли?
— Ну и слава Богу. Висит, значит?
— Я недолго её видел. Миг всего.
— Не обманул, значит, Иосиф-то.
— Не обманул, брате. Так что мы тою епитрахилью побили татар. Да ещё Свиным Ухом.
— Ну, лежи, отдыхай. Поспи. Чай, в дороге не мог соснуть-то?
Всё в душе великого князя сжималось от сострадания к Андрею. Очень плох. И всё-таки бредит. Свиное ухо какое-то.
— Булгаку не верь, — сказал Андрей Васильевич, закрыв глаза. — Он привирает. Врёт да на свою башку льёт. Не понимает, что ему никто верить не будет. А лучше него, брате, никто на нашей переправе не воевал, это я точно тебе скажу. Запрети ему хвастать.
— Хорошо, хорошо.
Оставив брата, который, кажется, и впрямь призаснул, Иван Васильевич повёл Булгака и всех, кто вместе с ним привёз Андрея, за стол. Кроме них обедать с государем сели Мамон, Ощера с сыном Сашей, Хруст, Образец, Пётр Челяднин да горестный Русалка, позавчера вернувшийся в великокняжескую ставку с похорон сына. Обед был не пышный, на стол подали расстегаи с мясом и яйцом, блины с припёком, щи с грибами да зайцев в сметане. На запивку — пиво. Некоторое время ели молча. Пред глазами Ивана всё стояло бледное, неживое лицо братика. Изо всех своих братьев Иван Васильевич только его и любил-то. Жаль будет, коли помрёт!
Уже когда принялись за зайцев, великий князь спросил Булгака:
— Ну что, Ваня, много вы татар под Опаковом побили? Только чур без болтовщины.
— Много. Тысяч тридцать, не меньше.
— Царевичи их привели?
— Двое царевичей во главе их были. Жаль, не удалось уменьшить Ахмату число сыновей.
Все молча покосились на Русалку. Тот, отложив от себя кусок, встал из-за стола и быстро вышел вон. Тягостно вздохнув, все снова принялись за еду.
— Я видел, как Михайла Яковлевича сына убили, — сказал Булгак. — Я ж на обеих переправах бился. Ей-Богу, не хвастаю! Старательно тюфячки наши поработали. Особенно Свиное Ухо.
— Что за ухо?! — удивился государь. Значит, не бредил Андрей!
— Мы так самый лучший тюфяк под Опаковом прозвали, — пояснил Булгак. — Многих татар из него Игнаша-тюфянчей покосил.
— Значит, стоим-таки на Угре? — сказал государь.
— Стоим и будем стоять! — молвил один из тех, что приехали вместе с Андреем и Булгаком.
— А мы уж ждали к этому времени Ахматку здесь, на Луже, — сказал Василий Фёдорович Образец.
— Не дойдёт он досюда, скопытится, — уверил всех Булгак.
— Вижу, лихой ты воин, Иван Васильевич, — сказал ему великий князь. — Быть тебе в будущем большим воеводою, не хуже Холмского.
— Ещё переплюнем!.. — ляпнул Булгак и устыдился.
— Одолеем Ахмата — сами на Казань, на Орду ходить будем, — замечтался государь. — Исконные наши земли у Литвы отнимем — Смоленск, Киев, Чернигов, Галич, Волынь, Минск, Полоцк. Всё снова Русью станет, под единою державой наших наследников, ежели я сам под свою державу собрать не успею. Море Русское[147] снова должно быть русским. Корсунь, Сурож, Керчь, Тмутаракань — не крымскому хану принадлежать, а московскому государю. И сами мы — не Щучьим улусом должны наименоваться, а Великим царством Московским и всея Руси!
— Эх, кабы так! — воскликнул Ощера.
— Да будет государь наш царём державным! — поднял свою чашу с пивом Ванька Булгак. Все разом поднялись и выпили стоя. Потом почему-то смутились при виде возвращающегося за стол Русалки и, усевшись, молча прикончили зайчатину.
После обеда Иван Васильевич отправился верхом на прогулку по кременецким окрестностям. Его сопровождали старик Ощера и Булгак. То бишь три Ивана Васильевича поехали прокатиться. На всякий случай захватили с собой полные саадаки. Государев Храпко в последние дни стал прихрамывать, и сегодня под великим князем был вороной жеребчик по прозвищу Колдун. Развеселившись от пива и радужных мечтаний о будущем величии Московского государства, великий князь оживлённо рассказывал Булгаку о достоинствах здешней местности в случае, если тут придётся дать решительное сражение Ахмату.
— Либо здесь, — говорил он, — будет новое Куликово, либо, я пока ещё раздумываю, не отойти ли чуть дальше, на берега Протвы, к Боровску. Сдаётся мне, там ещё лучше встретить царя ордынского. Только бы нам не пересидеть на Угре и вовремя стянуть сюда все силы. Чуть реки встанут, срочно надо отступать от Угры.
— Жалко! — возразил Булгак. — Больно хорошо мы их там держим.
— А как лёд? — сказал Ощера. — По льду-то им раз плюнуть будет переправляться. Ни свиные, ни собачьи, ни бычьи уши не помогут.
— Нет, отступать придётся. Сие решено, — молвил великий князь. — Я на днях отправил к Боровску моего муроля, он должен осмотреть там всю местность, каково там возможно расположить пушечные наряды.
— Тяжко будет людям отступать, — вздохнул Булгак. — Все готовы насмерть стоять, а не пустить Ахмата за Угру. Крепким стоянием перестоять его! Ну да тебе, государь, виднее.
— Мне виднее. Я вчера Товаркова-Пушкина отправил в Якшуново на переговоры, — кивнул великий князь.
— Перегово-о-оры?! — изумился Булгак. — Какие с собакой Ахмутом могут быть переговоры?
— Важнейшие, Ваня, — улыбнулся государь. — Он теперь по зубам получил и готов выслушивать наши условия. А покамест мы с ним будем калякать, выиграем время. Глядишь, братья в конце концов подойдут с подкреплением, морозы ударят…
Он оглянулся. Кременецкая крепость темно и угрюмо лежала в отдалении на холме, со всех сторон окружённом лесами. Всюду из-под полупрозрачной лёгкой пелены снега ещё виднелась зелень травы, желтизна опавших листьев. Заяц-тумак внезапно выскочил из куста и кинулся наутёк. Великий князь первым заметил его, выхватил свой лук, быстро выправил стрелку, натянул тетиву, почти не прицеливаясь, выстрелил. Промахнулся. Псари пустили по зайцу собак.
— Отчего-то тут тумаков много, — сказал Ощера. — Говорят, они невкусные. А по-моему, такие же, как беляки или русаки.
— Просто некоторые брезгуют, что помесь, — сказал государь. — И напрасно. Иная помесь бывает не хуже, а даже лучше. Вот и моих младших сыновей тоже, поди, будут недолюбливать. Они ведь тоже, можно сказать, тумаки. Однако я часто замечаю — заяц-тумак хитрее беляка или русака. Только не этот. Этого вон уже хватают.
— Это верно, что тумаки разные бывают, — согласился Ощера. — Вон Юшка Драница — каков помес был! Литовца с вотячкой. А душой был самый что ни на есть русский человек. Возьмёшь же иного русского, а в душе — и вотяк, и поляк, и вогул, и монгул.
— Как мои братья, Андрей с Борисом, — хмыкнул великий князь. — Вроде бы русского корня, а ведут себя как литвины хитрозадые.
— Зато Малой Андрей каков оказался, — сказал Ощера. — И кто бы мог подумать! Такая был рохля.
В это время прискакал Ларион Масло. При взгляде на его хмурое, озабоченное лицо Иван Васильевич почувствовал, как всё внутри оборвалось. Не дай, Господи!..
— Что, Ларя? — тревожно спросил он окольничего.
— Гонец от братьев прибыл, — отвечал Ларион.
— А Андрюша как там?
— Почивает.
— Слава Богу! Так что гонец-то?
— Братья приезжают, — всё так же хмуро отвечал окольничий. — Завтра утром будут в Кременце.
— Ну — ра-адость! — заулыбался Иван Васильевич. Он вдруг подумал, что если Андрей Малой умрёт, то он подведёт братьев к его трупу, поставит подлецов на колени и заставит пред мёртвым телом давать клятву… Хотя какую с них возьмёшь клятву-то? Да и не стоит их клятва того, чтоб ради неё умирал милый Андрюша.
