Повсюду по дорогам валялись сани, нагруженные облезлыми шубами, окровавленными одеждами, мешками, набитыми старыми, изношенными сапогами без подошв, тряпками, битой посудой, треснувшими деревянными мисками, пересохшими хомутами и седелками – всем, что попадалось под цепкую татарскую руку. Все это везли отобранные у крестьян лошади. Для огромной прожорливой татарской орды не хватало ни сена, ни зерна. Голодные, тощие, с выпиравшими ребрами кони с трудом тащили сани; на раскатах запрокидывались кверху ногами, не имея сил подняться. Пленные мужики старались поднять коней – кто за хвост, кто за плечи – и плакали, видя, как беспомощно лежат их кормильцы, обессиленные от голодухи. Монголы посвистывали и равнодушно бросали целые обозы.
Часть татарских войск задержалась у крепости Козельска, обычно бойкого и шумного сторожевого поста урусутов на границе половецкой степи. Над татарскими войсками здесь начальствовал Гуюк-хан. Ему хотелось прославиться громкими победами, но его все время опережали другие военачальники.
Осада Козельска затянулась. Жители, вооруженные короткими мечами, отчаянно дрались, делали ночные вылазки, убивали отдыхавших татар и смело сбрасывали тех, кто пытался взобраться на крепостные стены.
Гуюк-хан видел, что татарские отряды проходили мимо, отправляясь в Кипчакские степи. Его воины тяготились трудной осадой, стремясь поскорее уйти из урусутских болот в приволье Дикого поля. Гуюк-хан решил снять осаду. Об этом узнал Бату-хан и сейчас же примчался. Он обложил город тесным кольцом своих «непобедимых». «Бешеные» Субудай-багатура загородили отступление отряду Гуюка и погнали его обратно к стенам Козельска.
Город принадлежал малолетнему князю Василию. Защитники города бились упорно и резали татар. Захваченные в плен воины говорили:
– Наш князь – младенец! Мы верные сыны родины и будем драться до последнего. Мы умрем, если нужно, чтобы оставить по себе в мире добрую славу…
Сорок девять дней стояли татары под Козельском и не могли ничего поделать с мужественными защитниками города. Ни уговоры, ни обещания, ни угрозы не могли поколебать твердости жителей. Наконец под ударами стенобитных машин стены Козельска были проломаны. Горожане пошли в ножи. Они дрались с бешенством отчаяния. Четыре тысячи татар пали в один день. Рядом с ними полегли защитники Козельска. Бату-хан приказал вырезать всех без жалости, не оставив ни жен, ни младенцев.
– Злой город! – сказал он. – Надо стереть его с лица земли! Если я оставлю без наказания этих дерзких разбойников, – здесь будет тлеть постоянный костер неповиновения и тайных заговоров. Тогда и булгары, и мордва, и Рязань, и Владимир, и прочие сто городов – все начнут точить рогатины, чтобы ударить мне в спину, когда я поведу войска дальше на запад. Пусть знают злобные урусуты, что никто не останется без наказания за сопротивление моей священной власти, утвержденной Великим Потрясателем мира, Чингисханом. Если урусуты хотят жить и дышать – они должны мне почтительно покориться!..
Нукеры Бату-хана искали повсюду в пылающем городе маленького князя Василия, но найти его не смогли. Некоторые уверяли, что младенец утонул в крови.
Не задерживаясь более ни на один день, Бату-хан повел войско в Кипчакские степи.
На месте шумного, людного города Козельска были груды золы и каменных обломков.
Позади оставалась урусутская земля, покоренная, разгромленная, умирающая…
– Страна урусутов никогда больше не залечит своих ран, никогда не встанет на ноги! Такова моя воля! – сказал Бату-хан.
Глава девятнадцатая
Опять степи!
Пишет Хаджи Рахим: «Лучшее благо – немедленное! Высшее счастье человека – иметь юрту на родине близ светлого ручья, а кто без конца скитается по чужим странам, тот погибает без снисхождения!..»
Монгольское войско непрерывным, широко разлившимся потоком подвигалось на юг через Кипчакские степи. Солнце раскрыло свои бирюзовые дверцы и, ослепительное и горячее, смотрело с небес на широкую равнину, по которой ехали всадники, довольные и веселые, распевая песни, бесконечные и однообразные, как степные дороги. Взлохмаченные истощенные кони жадно тянулись к первым зеленым побегам степной травы.
Порывы весеннего ветра доносили аромат вереска и полыни, который сменялся острым запахом тления от валявшихся повсюду растерзанных зверями трупов.
Отлогие увалы сменялись долинами, где еще белели сугробы тающего снега и поблескивали недолговечные весенние озерки. Над ними носились тучами утки, отливающие серебром лебеди и гуси.
Отряды делали остановки, удаляясь один от другого, выбирая места с лучшими кормами.
Бату-хан потребовал свежих коней. Покорные половецкие ханы пригнали табуны отборных коней и кобылиц. В одном из табунов находился белоснежный жеребец Акчиан, на котором Бату-хан двинулся в поход. Щадя нежного арабского аргамака, джихангир после взятия Рязани поручил половецким ханам беречь его. Они старательно исполнили Батыеву волю.
Бату-хан пересел на горячего серебристого Акчиана и с охранной сотней «непобедимых» и небольшой свитой поехал вперед к заранее выбранному месту на берегу степной речки.
В долине, окруженной старыми курганами, был поставлен золотисто-желтый шатер. Возле него снова появились шатры семи ханских жен.
Джихангир поочередно заходил в каждый шатер, начиная с самой почтенной старшей жены. Он оставлял каждой жене подарки: браслеты, ожерелья, перстни, куски аксамита и шелка. Жены пытались задержать его просьбами, слезами и воплями. Но Бату-хан, не слушая их, дошел до седьмого шатра своей младшей звезды, Отхан-Юлдуз, где пожелал пить кумыс, привезенный кипчакскими ханами.
Около входа в шатер стояли, почтительно преклонив колено, большой, тучный Ли Тунпо, великий строитель стенобитных орудий, и молодой нарядный Мусук-тайджи. Китаец был в просторной шелковой одежде, расшитой золотыми драконами, в маленькой синей шапочке с длинным павлиньим пером, сдвинутой на затылок. Молодой брат седьмой звезды блистал алмазами на пестром индийском тюрбане, золотым поясом и кривой дамасской саблей.
Лицо джихангира оставалось невозмутимым, когда он бросил на обоих беглый взгляд.
– Я вызвал тебя, великий строитель Ли Тунпо. Под охраной вот этого храброго воина и сотни нукеров ты поедешь на реку Итиль, к тому месту, где переправлялось мое войско. Там находится заколдованная гора Урака. Ты проедешь вниз по реке Итиль и осмотришь ее берега. Найди место, где наиболее достойно можно построить мой походный дворец. Я хочу, чтобы к ступенькам его могли приставать морские корабли, чтобы с крыши дворца были видны родные степи, чтобы невдалеке зеленели луга с травой, любимой кобылицами. Дворец не должен стоять на открытом месте, где на него могли бы напасть степные разбойники. Поэтому разыщи остров, омываемый рукавами реки.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал Ли Тунпо.
– Мой дворец будет сердцем и головой вселенной. Мои приказы, как быстрые стрелы, полетят во все стороны. Я буду назначать великих каганов в Каракоруме. Буду сажать своих баскаков в городах покоренных народов. Моей воле подчинятся земли Востока и Запада… Тогда исполнится порученный мне завет великого Чингисхана!
– Слушаю и повинуюсь! – повторил Ли Тунпо.
– Так будет!.. – сказал Субудай-багатур. – С крыши золотого дворца ты набросишь аркан на шею вселенной и затянешь его могучей рукой!..
Бату-хан остановил свой взгляд на загорелом мрачном лице Мусука:
– Ты будешь начальником сотни, которая должна охранять строителя Ли Тунпо. Когда он найдет место для постройки дворца и возведет первую сторожевую башню, ты отправишь ко мне гонца, и я приеду сам. Дворец должен быть лучше всех дворцов, какие когда-либо строились на подносе вселенной.
– Понимаю и повинуюсь, – сказал Мусук.
– Выезжайте сегодня же! – добавил Бату-хан и вошел в шатер. За ним последовали любимый брат джихангира Орду, непобедимый полководец Субудай-багатур и летописец Хаджи Рахим.
Юлдуз-Хатун в шафрановой одежде, расшитой золотыми цветами, бледная, с расширенными глазами, встретила Бату-хана. Она опустилась на колени, пала ниц и поцеловала красный шагреневый сапог Бату-хана, снятый с убитого коназа Гюрга. Китаянка И Лахэ подняла шатавшуюся Юлдуз и помогла ей дойти обратно до замшевых подушек.
– Маленькая хатун нездорова, – сказала китаянка. – Она очень горевала, не получая долго известий от ослепительного. Ей сейчас трудно ходить, она ослабела. Нужны опытные лекари, которые вернут ей силы.
– Это неверно! – возразила тихо Юлдуз, опустив глаза. – Увидев целым и невредимым моего повелителя, я могу снова и работать, и петь, и рассказывать сказки…
Бату-хан опустился возле Юлдуз на ковер. Вошедший баурши подал ему сверток в зеленом шелковом платке. Бату-хан высыпал на ковер драгоценности, отобранные в урусутских городах, – золотые нательные кресты, иконки, ладанки, серьги, ожерелья, браслеты и другие красивые безделушки. Китаянка поочередно брала каждую вещь и показывала ее своей госпоже. Юлдуз смотрела равнодушно и говорила:
