— Ашраф, этим летом я перенес мое заведение в Астрахань и расширил торговлю. Теперь купцы Московии и Петербурга пользуются моими товарами. Две тысячи четвертей для них — это даже мало. Я купил большое поместье, моим частым гостем стал сам губернатор.
— Молодец! — заинтересованно воскликнул Гамза-хан. — Не тот ли губернатор, который засадил в острог Данияра?
— Да, это он, ашраф. Губернатор Бухарин. Тогда мы проиграли дело потому, что не было хороших связей с ним. Но теперь я понял: надо жить рядом с губернатором, если хочешь во всем преуспевать. И другая необходимость поселила меня там. Кият-хан через Ярмол-пашу пытается захватить рыбные култуки. Но если Бухарин будет есть мой плов, то, я думаю, Кият-хан ничего не добьется. Пятьсот четвертей Бухарину замажут рот. — Багир-бек засмеялся, разглаживая бородку.
— Да, вы преуспеваете, Абу-Талиб, ваш голос мягче воска и слаще меда. Преуспевать вам и впредь. Приготовьте купчую на рис, поставлю печатку, — согласился Гамза-хан.
— Ашраф, я на всякий случай уже приготовил.
Гамза-хан вскинул голову, засмеялся. Багир-бек достал купчую и протянул ее хану.
Во второй половине дня Гамза-хан обошел свои владения. Ночь провел с Ширин-Тадж-ханум.
Говорили о Лейле:
— Что теперь будет с бедняжкой? — плача, вздыхала госпожа,
— Счастье ее аллахом отрублено, — отвечал Гамза-хан. — Но жизнь Лейлы в наших руках. Надо найти человека, который мог бы стать ее мужем.
— Ох, хан, нелегко ей, бедняжке, — вздыхала Ширин-Тадж-ханум.
— Вытерпит! Все в руках аллаха!
У двери спальни стоял евнух и прислушивался к разговору. Глаза его холодно поблескивали.
Рано утром Гамза-хан распрощался и выехал со двора.
Над улочками Астрабада поплыли желтые облака пыли: наемная армия Джадукяра двинулась в Тавриз.
Киржим пальвана, обогнув южную оконечность острова, вышел б море и остановился в полуфарсахе от берега. За бортом покачивались поплавки рыбацкой сети. Кеймир стоял на носу судна, командовал. Меджид и Смельчак заводили сеть. Действовали они сноровисто, ловко, но снасть тяжело поддавалась. По всему было видно — улов не маленький. Вот Смельчак подал конец сети пальвану, и тот, выпрямившись во весь рост, удивленно воскликнул:
— Посмотрите, кажется, опять урусы!
Взглянув в морскую даль, Смельчак и Меджид увидели два больших корабля. С надутыми парусами они плыли от Дервишской косы к северному мысу острова.
Рыбаки лихорадочно заработали руками, вытягивая улов. Рыба вместе с сетью тяжело плюхнулась на дно киржима, забилась, закишела под ногами. Кеймир выправил парус и повел судно к берегу.
— Кият вернулся, — сказал он.
Следуя мелководьем, киржим прошел проливом между Дервишем и Челекеном, свернул налево и оказался в небольшой бухте. Выбросив сеть с уловом на песок, рыбаки быстро направились к кибиткам. Издали было видно, как на русских судах опустились паруса, и к берегу один за другим поплыли баркасы.
Пока друзья шли к кочевью, там уже собралось множество народу. Дымились тамдыры и котлы: женщины готовили плов и шурпу, кипятили чай, пекли чуреки. Около входа в белую Киятову кибитку стояли вооруженные казаки. Они близко на подпускали никого. Кеймир догадался: «Кият угощает Урусов».
Шли толки, что русские привезли много хлеба. От кибитки к толпе и обратно беспрестанно бегал Атеке — приносил свежив вести. Не успел народ «проглотить» слухи о хлебе, как стало известно о договоре с ак-патшой: «Будут теперь по три, четыре раза в год приходить к острову русские корабли, привозить хлеб и добро разное, а туркмены станут продавать урусам нефть и соль».
К вечеру русские офицеры вместе с Киятом и другими ханами вышли наружу. Пальван, растолкав толпу, приблизился к Муравьеву:
— Хов, Мурад-бек, помнишь меня?
Полковник курил чубук. Затянувшись и выпустив клубы дыма, он улыбнулся:
— Как не помнить? Помню. Только почему ж ты из сукна, какое тебе подарил, халат не сшил?
Кеймир засмеялся, польщенный тем, что Муравьев узнал его. Он пустился в объяснения, что сукно променял на коня, на коне ходил в аламан, привез себе жену, а теперь остался от нее только сын, — но сбоку подошел Кият, процедил сквозь зубы:
— Уходи отсюда и не появляйся... С тобой у меня разговор еще впереди...
Удрученный столь внезапной нападкой, пальван потоптался на месте и пошел прочь. Всю дорогу думал: «Чем же я мог прогневить хана? Может, за свою Тувак боится, не хочет, чтобы я подходил к его кочевью? Или — того хуже: наговорили, что заглядывался на нее?» Войдя в кибитку, он лег на спину, посадил малыша на грудь. Забавлялся с ним и все время думал: «что могло случиться?»
Бостан-эдже поставила сыну чайник и пиалу.
— Скажи, сынок, кто приплыл и с какими вестями? — спросила она.
— Кият с урусами, — со вздохом ответил Кеймир. — Злой приехал, не пойму, отчего бы ему таким быть. Хлеба много привез, товаров разных...
— Люди злятся от величия и богатства, — отозвалась мать, опускаясь рядом и сажая на колени внука. — Выпей молочка, Веллек-джан, — уговаривала она малыша, всовывая ему в рот кожаную соску. Внук зачмокал губами, тараща большие черные глаза — глаза Лейлы. Кеймир вспомнил ее, вздохнул и долго думал о ней.
Прослышав, что русские будут продавать пшеницу по три риала за восемь пудов, Кеймир на другой день запряг в арбу верблюда, прихватил с собой друзей. Втроем направились к западному берегу, где стояли русские корабли. Преодолев вершину Чохрака, спустились в низину и, действительно, попали на торжище. Русские продавали пшеницу мешками, без веса; подвозили ее на баркасах и предлагали каждому, кто подходил. Риалы за хлеб собирал Иван Муратов. Рядом с ним стояли ханы и старшины.
Кеймир подогнал свою арбу к самому баркасу. Слез, вынул из кушака деньги, хотел было браться за мешок, но тут к нему важно подошел Булат-хан.
— Хлеб не для всех, пальван, — проговорил он, растягивая слова. — Тебя пусть Гамза-хан кормит.
— Ну, ну, — толкнул хана Кеймир. — Уж не ты ли хочешь оставить меня без хлеба. Смотри, как бы сам не остался!
Пальван опять потянулся к мешку, но тут его остановили Мулла Каиб и Мирриш.
— Не затевай ссоры, пальван, уходи, — посоветовал Мирриш. — Тех, кто каджарам помогал, сегодня Кият-ага с острова прогоняет. Нет места на Челекене пособникам Бабахана. Смотри, как бы твоя кибитка не исчезла, а не о хлебе думай. Хлеб не для тебя привезен!
Кеймир стоял как оплеванный. Грудь его наполнилась яростью. «Да, зря я отвез своих друзей к Джадукяру,— подумал он. — Сейчас бы мне они пригодились. Будь они здесь, я по-другому бы разговаривал с этими вонючими жуками». Но делать было нечего: силой хлеб не возьмешь. На стороне Кията урусы. Они к каждому слову хана прислушиваются. Кеймир отошел в сторону, сел на песок. Меджид и Смельчак взяли по мешку. Больше им не продали. Ханы побоялись, что хлеб попадет в руки Кеймира. Пальван, возвращаясь и своим кибиткам, думал: «Теперь понятно, за что преследует Кият, Только прав ли он? Не помирать же нам с голоду!»
В тс время, как пальван был на торжище, Кият-хан изгонял с острова неугодных ему людей, прибирал к рукам нефтяные колодцы. К полудню он объехал всю южную сторону острова и выехал к кибитке Кеймира.
День был в самом разгаре, на дворе — ни души. Знойная тишина разливалась по войлоку юрт, по черному песку и кустикам полыни.
— Эй, кто-нибудь есть? — позвал Кият-хан.
В ответ послышалось блеяние. Всадники подъехали ближе к кибитке и увидели странное. У входа на привязи стояла коза, а под ней ползал годовалый малыш в белой рубашонке. Он приподнимался на колени и сосал козье вымя.
— Бай-е, — засмеялся Кият. — Смотри, какой йигит растет! Уж не пальвана ли сын?
— Его, — отозвался Таган-Нияз. — Мать ребенка украли каджары. Напрасно, Кият-ага, ты хочешь прогнать пальвана.
Подошла мать Кеймира.
— Салам алейкум, эдже, — сердито поздоровался Кият.— Что-то у вас тихо, будто все умерли. Где сын твой?
— За хлебом уехал, — ответила Бостан-эдже и указала рукой в сторону.
— За хлебом! — обозлился Кият. — Твой сын, видно, любит хлеб. А я хотел ему напомнить, что надо чтить память отца. Веллек-батыр никогда не заигрывал с каджарами. А в кого же твой сын удался! Скажи ему, пусть как-нибудь зайдет ко мне.
— По молодости да по глупости услужил пальван каджарам. Еще не знает, на каком туйдуке играть.— сказал Таган-Нияз.
— Нет, Таган-Нияз. Я знаю — он мстит мне за Тувак! — с раздражением заявил Кият-хан. — Не уговаривай, я проучу его как следует.
— Напомню тебе, хан, еще раз, что пальван спас твою семью от верной гибели! Неужто забыл об этом?
Кият промолчал, повернул коня и хлестнул его камчой.
