— Какъ тоись наживетъ? не поняла Воронцова. — Что ты?
— Эхъ ты простота! Какъ? Поставитъ его Фридриху въ счетъ вдвое супротивъ его цѣны. Наши послы это дѣлали. A, кромѣ того, еще скажу, у насъ въ столицѣ умные свои люди есть, родная, кои думаютъ, что ты простой прикидываешься, а то и дѣло объ европейскихъ событіяхъ съ государемъ толкуешь и по наговору канцлера великія дѣла вершишь. Гольцу извѣстно, что родитель твой зѣло противъ трактата, да и дядя тоже… Ну, думаетъ, подарю Воронцовой букетецъ, — можетъ, и тятинька съ дядинькой ласковѣе будутъ. Онъ мнѣ вчерася вечеромъ, придравшись къ моему слову, взаймы тысячу червонныхъ далъ. Я и не просилъ, а только охнулъ при немъ, что дорого очень все въ Петербургѣ, да что новый мундиръ мой много денегъ стоитъ. Ну онъ мнѣ сейчасъ и предложилъ взаймы.
— Такъ вѣдь это же взаймы, замѣтила Воронцова. — Букетъ-то нешто тоже придется мнѣ ему послѣ подписанія трактата отдавать?!.
Гудовичъ разсмѣялся.
— A я нешто отдамъ назадъ? Э-эхъ, Романовна, куда ты проста. За то я тебя и люблю. Ну, мнѣ пора…
Вернувшись домой, Гудовичъ нашелъ у себя адьютанта государя, Перфильева, и пріятеля, князя Тюфякина. Перфильевъ былъ совершенною противоположностью Гудовича.
Онъ дѣйствительно исправлялъ адьютантскую должность при государѣ и довольно мудреную и утомительную. Что бы ни понадобилось, все дѣлалъ Перфильевъ. Часто случалось ему по нѣскольку часовъ кряду не сходить съ лошади. На немъ же государь подавалъ примѣръ, такъ сказать, всѣмъ офицерамъ гвардіи. Такъ, когда былъ отданъ приказъ учиться фехтованію, то Перфильевъ сталъ первый вмѣстѣ съ принцемъ Жоржемъ брать уроки у Котцау. Когда былъ принятъ прусскій артикулъ съ ружьемъ, Перфильевъ опять-таки первый выучился ему.
Изъ всѣхъ окружающихъ государя Степанъ Васильевичъ Перфильевъ былъ самый умный, добрый и дальновидный. Онъ видѣлъ и понималъ все совершавшееся на его глазахъ и если бы онъ имѣлъ больше вліянія на дѣла, то, конечно, многое бы не было совершено.
Главная бѣда состояла въ томъ, что Перфильевъ, какъ кто часто встрѣчается, считалъ себя глупѣй, нежели онъ былъ въ дѣйствительности. Часто видя что-нибудь, что казалось ему опаснымъ и вреднымъ для правительства государя, онъ убѣждалъ самъ себя, что стало бить такъ надо, что онъ въ этомъ ничего не смыслитъ. Перфильевъ очень бы удивился, если бы ему сказали, что онъ умнѣе всей свиты и приближенныхъ государя; очень бы удивился, если бы ему сказали, что принцъ Жоржъ глупъ, а баронъ Гольцъ продувной плутъ, т. е. истинный дипломатъ. Самъ Перфильевъ безсознательно понималъ это, но вмѣстѣ съ тѣмъ не довѣрялъ своютъ сужденіямъ.
За то у честнаго, умнаго и прямодушнаго Степана Васильевича было три слабости, въ которыхъ даже его и винить было нельзя. Это были три слабости его времени, его среды и нравовъ столицы. Онъ любилъ рѣдко, но мѣтко выпить. Любилъ тоже, запоемъ, нѣсколько дней проиграть, не раздѣваясь и не умываясь, въ карты, до тѣхъ поръ, покуда не спуститъ все, что есть въ карманахъ. Въ-третьихъ, онъ былъ падокъ на прекрасный полъ, но не изъ среды большого свѣта. Женщины свѣтскія для него не существовали. За то, не было въ Петербургѣ ни одной пріѣзжей шведки, итальянки, француженки, съ которыми бы Перфильевъ не былъ первый другъ и пріятель.
Но, обладая этими тремя слабостями своего времени, Перфильевъ отличался отъ другимъ тѣмъ, что зналъ, гдѣ граница, которую порядочный человѣкъ не переступаетъ.
Проигравъ, хотя бы и большія деньги, онъ не ставилъ ни одной карты и ни одного гроша въ долгъ, и, такимъ образомъ, карточныхъ долговъ у него никогда не бывало ни гривны, а, наоборотъ, за другими пропадали выигранныя суммы. Часто видали Перфильева веселымъ, но никогда пьянство не доходило у него до безобразія и до драки. Напротивъ того, чѣмъ пьянѣй бывалъ онъ, тѣмъ умнѣе, остроумнѣе и забавнѣе.
Гудовичъ, вернувшись, нашелъ въ своей квартирѣ и друзей, и запечатанный пакетъ. Въ этомъ пакетѣ оказалась бумага, по которой онъ могъ получить отъ голландца-банкира сумму въ тысячу червонцевъ и кромѣ того была вложена завернутая въ бумажку игральная карта съ нарисованнымъ на ней букетомъ.
Перфильеръ и Тюфякинъ, близкіе люди Гудовича, удивленные разрисованной игральной картой, тотчасъ приступили въ нему съ допросомъ.
— Это, голубчики, денежный документъ мнѣ самому. A карта эта — такая штука, что если бы мнѣ дали выбирать, такъ я бы и тысячу, и три тысячи червонцевъ отдалъ бы, а карточку эту взялъ.
— Ну вотъ! воскликнулъ Тюфякинъ, и глаза его даже блеснули.
— Вѣрно сказываю, денежки мнѣ, а карточка эта не мнѣ. И отъ кого — сказать ужь никакъ не могу. Я съ ней долженъ послать довѣреннаго человѣка къ брилліантщику Позье, а онъ, получивъ ее, выдастъ вещичку алмазную, цѣною въ пять тысячь червонцевъ, которые онъ уже впередъ за работу получилъ. Только вы объ этомъ никому ни слова. Дѣло тайное! По дружбѣ сказываю. Самъ Позье не знаетъ, кто заказалъ, кто деньги послалъ, кто за работой пріѣдетъ и кто его вещицу носить будетъ. Вотъ какъ! весело болталъ Гудовичъ и, сунувъ денежный документъ въ боковой карманъ, онъ тщательно запряталъ игральную карту въ маленькій потайной кармашекъ камзола, застегивавшійся на пуговицу.
— Ну, сегодня я угощаю, сказалъ онъ. — Пріѣзжай черезъ часъ въ Нишлотъ, обернулся онъ въ Перфильеву.
— Нѣтъ, не пріѣду. На Гольцевы деньги пить не стану!
— Догадался, разбойникъ! воскликнулъ Гудовичъ.
— Мудрено очень… Бумага на банкира. Разумовскіе что ли этакъ деньги даютъ.
— Пріѣзжай, голубчикъ, не упрямься, проговорилъ Гудовичъ, — вѣдь это я взаймы взялъ.
— Какъ не взаймы! Хорошъ заемъ! разсмѣялся Перфильевъ. — Съ платежемъ безсрочнымъ въ аду угольками.
— Онъ и тебѣ не нынѣ — завтра предложитъ то же самое, добродушно сказалъ Гудовичъ.
— Нѣтъ, братецъ, мнѣ не предложитъ. Ужь пробовано и въ другой разъ не сунется.
Перфильевъ уѣхалъ, а князь Тюфякинъ объявилъ Гудовичу, что онъ въ нему на весь день, да и ночевать просится, такъ какъ — совралъ онъ — у него въ квартирѣ бѣлятъ стѣны и потолки.
— Ну, что жъ, отлично, Тюфякинъ. И денежки у насъ есть, спасибо Гольцу. Мы сейчасъ пошлемъ всѣхъ своихъ оповѣстить, чтобы собирались скорѣе въ Нишлотъ. Ну, что у тебя спина-то, послѣ Орловскаго битья прошла, аль еще ноетъ?
— Малость легче, задумчиво отвѣтилъ князь.
Чрезъ часа полтора, человѣкъ двадцать разныхъ прислужниковъ и прихлебателей любимца государя собрались въ Нишлотѣ. Главный запѣвало этого кружка Гудовича былъ офицеръ голштинскаго войска, Будбергъ, очень милый и веселый малый, давнишній пріятель Фленсбурга, котораго онъ и ввелъ въ кружокъ. Въ сумерки вся компанія была мертво пьяна, а пьянѣй всѣхъ, озорнѣй и сердитѣй былъ князь Тюфякинъ.
— И что съ нимъ? говорили многіе. — Вина выпилъ мало, а гляди, какъ его разобрало.
Тюфякинъ, покуда еще другіе продолжали пить и орать, покачиваясь, доплелся до одного дивана, гдѣ лежали ворохомъ давно снятые мундиры и камзолы кутящей компаніи, и повалился на нихъ, собираясь спать.
Если бы компанія была не мертво пьяна, то замѣтила бы, какъ рука князя долго шарила въ кучѣ снятаго платья, отыскивая одинъ изъ кармановъ одного изъ камзоловъ. Скоро Тюфябинъ снова поднялся и сталъ жаловаться на нестерпимую боль въ желудкѣ.
— Охъ болитъ, даже хмѣль вышибаетъ…
И незамѣтно, осторожно, онъ скрылся изъ горницы и изъ трактира. Когда онъ очутился на улицѣ, лицо его восторженно сіяло. Если онъ былъ совсѣмъ трезвъ, когда притворялся пьянымъ, то теперь, пожалуй, опьянѣлъ, но не отъ вина, а отъ радости.
Игральная карточка Позье была въ его рукахъ.
Въ этотъ самый вечеръ государыня умышленно пригласила къ себѣ нѣсколько вліятельныхъ въ Петербургѣ лицъ.
Гости стали собираться какъ-то странно, по очереди: государыня каждому изъ нихъ сказала наканунѣ:
— Намъ надо побесѣдовать, пріѣзжайте прежде другихъ. И каждому назначала она часъ. Такимъ образомъ дѣлала она всегда и успѣвала переговорить или наединѣ или собравъ двухъ-трехъ лицъ прежде всѣхъ другихъ. Въ шесть часовъ явился преосвященный Сѣченовъ.
Архипастырь передалъ государынѣ слухъ о трехъ новыхъ правительственныхъ мѣрахъ, повергнувшихъ все бѣлое духовенство въ ужасъ: о военной службѣ для дѣтей духовныхъ, о выносѣ иконъ изъ церквей и объ опечатаніи всѣхъ домовыхъ церквей, которыхъ было у столичныхъ вельможъ очень много. Послѣ часовой бесѣды государыня сама предложила Сѣченову не оставаться у нея.
— Вамъ съ этимъ народомъ скучно будетъ, сказала она. — Да и пересудовъ не будетъ, коли никто не узнаетъ, что вы у меня были.
— Истинно, сказалъ Сѣченовъ и сталъ собираться.
Когда онъ уже былъ на порогѣ гостинной, провожаемый государыней, онъ обернулся, вздохнулъ и выговорилъ:
— Да, ваше величество, мы не молодцы и не воины, мы Божьи слуги. Мы не можемъ ничего начать, но будьте увѣрены, что если бы что начали молодцы гвардейцы, то я, какъ старшій членъ, ручаюсь за весь святѣйшій синодъ, ручаюсь даже за все духовенство столицы. Для насъ всѣхъ мы мать спасительница, заступница за вѣру, на которую воздвигъ Господъ новое гоненіе.
