К западу от Праги, было неожиданно солнечно. Город окружали поросшие лесом холмы, с Эльбы тянуло свежим ветерком. По булыжнику площади прыгали воробьи. На горизонте виднелись очертания замка, возвышавшегося на скале. В прошлом веке здешние горы, в поисках вдохновения, посещал любимый композитор фюрера, Вагнер. Согласно легенде, именно в Ауссиге Вагнер начал писать «Тангейзера».
Лучшая гостиница города, рядом с ратушей, тоже называлась «Тангейзер». Хозяин, герр Редер, настаивал, что Вагнер останавливался в отеле. Он держал над стойкой портрет великого музыканта, рядом с парадным снимком фюрера и красно-черными флагами. Номера он окрестил в честь опер Вагнера. «Лоэнгрин» и «Валькирию» заказали вчера, телеграммой из Дрездена. В Ауссиг, по дороге в Карлсбад заезжал граф фон Рабе. Герр Редер велел жене, распоряжавшейся горничными, как следует, убрать номера. Поднявшись наверх, он осмотрел комнаты. Белье пахло лавандой, на столе красовались вазы с букетами роз и комплимент от гостиницы, маленькие бутылочки бехеровки.
– Отлично, – одобрительно сказал герр Редер, – видишь, дорогая, твою славянскую лень и неаккуратность можно преодолеть… – он потрепал жену по щеке. Герр Редер никогда не забывал упомянуть, о чешских, хоть и дальних корнях жены. Редеры прошли проверку на расовую чистоту, у жены была всего одна славянская прабабка. Но герр Редер, наставительно, поднимал палец:
– Арийскую кровь надо беречь, господа! Чехи должны быть отделены от немцев. Они славяне, – морщился герр Редер, – люди второго сорта, как учит фюрер… – оба сына герра Редера, записавшись в Судетский Немецкий Легион, отправились в Германию. На базе под Дрезденом солдаты Легиона обучались диверсиям в тылу врага:
– Ненадолго, – успокоил себя герр Редер, когда жена принесла ему кофе, за стойку, – все говорят, что в начале следующего года фюрер двинет войска на восток, в Прагу. Чехия станет частью рейха. Как мы… – погладив себя по животу, обтянутому вязаным жилетом, он взглянул в окно. Площадь была пуста, завсегдатаи «Милой Богемии» играли в шахматы.
На одной из узких улиц, отходивших от площади, стояла синагога. Двери и окна здания заколотили деревянными щитами. Внутри разместили, склад вещей, реквизированных у местных евреев. Самих евреев отвезли на станцию и посадили в товарные вагоны. Поезд ушел на запад, в рейх. Герр Редер, недовольно, подумал: «Кроме тех, кто в Чехию успел бежать». Сервизы, картины и серебро предполагали выставить на аукцион. Хозяин гостиницы собирался посетить распродажу. У адвоката Гольдблата была хорошая коллекция живописи. Бывая у него в гостях, Редер любовался пейзажами прошлого века. Он хотел украсить картинами номера «Тангейзера».
– Интересно, – Редер закурил трубку, – их девчонки я не видел. Сабина. Четырех лет ей не исполнилось. Должно быть, увезли, с родителями… – в городской газете сообщили, что евреи, в Германии, будут работать на благо рейха. Больше жителей Ауссига ничего не интересовало.
Редер заметил низкий, черный лимузин, въехавший на площадь. На капоте мерседеса развевался нацистский флажок. Крылья машины покрывала грязь.
– Наверное, в дождь попал, – озабоченно, подумал Редер:
– Герр фон Рабе захочет машину в порядок привести. Сам займусь.
Постояльцы «Тангейзера» завтракали в отеле, а обеды и ужины заказывали в городских ресторанах. У герра Редера имелись договоренности с хозяевами заведений. Шел охотничий сезон. В городе подавали оленину, куропаток, зайцев, и свежую рыбу из Эльбы, с речными устрицами и раками. Постоялец собирался пробыть в Ауссиге всего один день, однако хозяин не хотел рисковать недовольством столичного гостя. Герр Редер вздохнул:
– Мой отель не сравнить с карлсбадскими гостиницами, но нельзя ударить в грязь лицом. У меня группенфюрер Генлейн останавливался… – выбив трубку, Редер унес пепельницу в кабинет. На лацкане пиджака хозяина блестел значок НСДАП. Раньше в Судетах была своя нацистская партия, но, когда территория стала немецкой, она стала частью НСДАП. Газеты обещали, что в начале декабря будут проведены выборы в Рейхстаг. Редер, как и другие горожане, не сомневался, что выиграет НСДАП. В конце концов, другой партии в рейхе просто не было.
Окно мерседеса приоткрылось. Питер взглянул на гостиницу: «Здесь».
Генрих, недовольно, сказал:
– Надо было остановиться на шоссе, после дождя, машину протереть. Мы уедем, а они полгода будут нам кости перемывать. Берлинцы явились на грязном автомобиле… – Генрих помолчал:
– Кто-нибудь запомнит номера, расскажет кому-нибудь… – он добавил: «Ты меня понимаешь».
Питер понимал.
В рейхе все доносили на всех.
Питер давно привык к немногословности Генриха. Младший фон Рабе говорил откровенно, только в лесу, парке, или своей машине. Даже в квартире Питера у Хакских дворов ничего обсуждать было нельзя. Апартаменты не проверяли, Генрих запретил рисковать. За два года, Питер познакомился со всей группой. Никому не исполнилось и тридцати лет. С Генрихом работали офицеры, дипломаты, инженеры, и врачи. Все они считали, что Гитлер, рано или поздно, загонит Германию в тупик, из которого стране будет не выбраться.
– Тогда прольется кровь, – однажды, мрачно, заметил Генрих:
– Есть грехи, которые невозможно смыть иначе. Так и случится, поверь мне… – летом Питер навещал Лондон. Дядя Джон еще не ушел в отставку, но плохо выглядел. Они, как обычно, встретились в Ньюкасле. Дядя Джон привез на север леди Кроу. По дороге из Берлина в Дрезден, Питер вспоминал тихий голос матери:
– Питер, сыночек, может быть, премьер-министр, не согласится на позорную сделку… И французы тоже… – дядя Джон закашлялся, прижав ко рту платок:
– Оставь, Юджиния. Дело решено, никому Чехословакия не интересна. Лучше готовьте свой билль. Пусть, хотя бы, дети спасутся… – он, внезапно улыбнулся:
– Жаль, ты не можешь в Банбери съездить. Месяц Уильяму. Отличный мальчишка, восемь фунтов весом… – Тони помогали няни, но герцог старался чаще бывать с внуком. После возвращения из Италии, Маленький Джон обосновался в шифровальном отделе, в Блетчли-парке. В подвалах имения стояли радиопередатчики, оттуда велась связь с посольствами, с базой в Цюрихе, и с Берлином. Питер, много раз, уверял дядю Джона, что люди на Фридрихштрассе, находятся в полной безопасности:
– Уважаемая ювелирная лавка, два века предприятию… – он вдохнул ароматный дым папиросы герцога. Дядя Джон отрезал:
– Все равно, чем реже вы пользуетесь передатчиком, тем лучше. У нас появится координатор, – Джон помолчал, – на континенте, в конце года. Мы вам сообщим. Связь, в письмах, пойдет через него. Фридрихштрассе останется запасным адресом.
– Уильям на Тони похож, – добавил герцог:
– Она с ним возится, с рук не спускает… – Джон, немного, удивлялся дочери. Тони не отходила от ребенка. Она спала с мальчиком, и редко отдавала сына няням. Дочь сама кормила, и купала малыша. Джон вглядывался в серые, большие глаза внука, в темных ресницах:
– Кого-то он мне напоминает, не могу понять. Впрочем, у нас большая семья. Мэтью, в Америке, как две капли воды, похож на вице-президента Вулфа. Подобное случается… – из Мон-Сен-Мартена пришли новости о том, что Виллем принял обеты. Джон хмыкнул:
– С чего бы? Он в Париже учился. Поехал в Рим, стал монахом. Теперь в Конго отправился… – Тони, вечером, в своей спальне, сглатывала слезы:
– Все из-за меня, из-за меня. Виллем опомнится, обязательно. У нас ребенок, он снимет обеты, мы поженимся… – Тони наклонилась над колыбелью с гербами.
В свидетельство о рождении отца не записывали. Сын стал Уильямом Холландом. Он оказался спокойным, здоровым мальчиком. Малыш хорошо ел, крепко спал, и начал улыбаться. Тони заставляла себя не плакать, глядя на его лицо. Она видела перед собой Виллема. Тони, ласково, коснулась головы, укрытой чепчиком:
– Твой папа вернется в Европу, и мы к нему поедем, обязательно. Я встану на колени, он меня простит, не может не простить… – в постели она думала об отце. Герцог выглядел все хуже. Когда Маленький Джон вернулся из Италии, с вестями о смерти Констанцы, у отца случился приступ кровотечения:
– Хоть бы папа увидел, как Уильям растет… – попросила Тони, – он и не говорит, чем болеет… – они с братом старались не думать о плохом диагнозе.
Лаура вернулась в Лондон. Тони ожидала увидеть ее в Банбери, однако отец сказал, что кузина пока занята в Уайтхолле. Джон, сначала, хотел отправить Лауру в Цюрих или Стокгольм. Важно было получить человека в посольстве, в нейтральной стране. Лаура себя отлично проявила в Токио. Джованни, за холостяцким обедом, в Брук-клубе, попросил:
– Оставь девочку здесь. Ты видел, она устала. Пусть дома поживет, Джон… – Юджиния его поддержала:
