В Петербурге Александра встречал новый министр внутренних дел граф Лорис-Меликов.
— Поздравляю Ваше величество с прибытием и с благополучным избежанием злодейских замыслов. Мы на пути к изловлению главарей. Я должен верноподданнейше доложить, что один из бомбистов некий Герш Давидов Гольденберг попал в наши руки. Пока что он решительно отказывается давать показания. Но я приставил к нему весьма умного и толкового следователя Добржинского...
— Из поляков, — поморщился Александр.
— Да, Ваше величество. Но из надёжных поляков, преданных трону. Уверен: он сможет расколоть этого злодея, действуя осторожно, посулами и обнадёживанием. В самое ближайшее время надеюсь доложить вам о результатах. Добржинский вызвал мать бомбиста, подсадил к нему в камеру нашего агента, весьма ловкого по части выпытывания, Курицына...
— Курицын сын, — усмехнулся Александр в усы.
— Ха-ха, Ваше величество, очень удачная шутка. Следователь действует с необычайной тонкостью: позволил матери провести полдня со своим Гершем, она привезла ему письмо отца, в коем старик просит пощадить его седины, имя всего рода, дотоле незапятнанное. Его-де запирательство может вызвать погромы...
— Погромы и без запирательства вспыхивают, — вставил Александр. — Еврей столь же ненадёжен, как и поляк.
— Должен по справедливости заметить, Государь, что это реакция на гонения и преследования, в особенности евреев в империи.
— Да, по сей причине они охотно идут в социалисты-революционеры, — согласился Александр. — Мы пошли на кое-какие послабления в отношении ремесленников и других мастеров, разрешили им жить вне черты оседлости. Большая либерализация вызывает противодействие Священного Синода и некоторых министров.
— Между тем, полагаю, ослабление ограничений могло бы обратить еврейскую массу в верноподданных вашего императорского величества. Синоду следовало бы предписать священникам не возбуждать паству против евреев.
— Согласен. Но выкорчевать суеверия, коими издавна заражён православный народ, не так-то просто, согласитесь. Во всём нужна постепенность и последовательность. К сожалению, мой в Бозе усопший отец был весьма настроен против евреев и не давал им поблажки.
— Всё это очень огорчительно, Государь. Напряжённость в империи, кою мы наблюдаем ныне, в значительной мере вызвана и религиозным и национальным противостоянием. Ослабив его, мы могли бы в значительной мере подорвать деятельность врагов самодержавной власти.
— Ты прав, Михаил Тариелович, но, к сожалению, у меня связаны руки, как это ни странно звучит. Не стану тебе объяснять, кем и почему, ты сам достаточно прозорлив. Недруги мои — среди высоких особ, это единственное, что могу тебе сказать. Порою я чувствую себя, как в ловушке. Самодержавный? Отнюдь нет. Но кто может в это вникнуть? Никто! Разве что мой брат Константин.
— А, Государь, вы слишком мрачно смотрите на обстоятельства. Я не раз наблюдал прекрасные и мощные проявления любви и преданности народа вашему величеству.
— Что народ... Народ безмолвствует, как заключил Пушкин своего «Бориса Годунова». Все эти террористы — это отщепенцы.
— Совершенно верно. Народ их не поддерживает, как показали многочисленные примеры, он их исторгает из своей массы.
— Ну и что? Они продолжают своё, — с горечью произнёс Александр. — Они будут травить меня, как зайца.
— О нет, Государь. У вас больше верноподданных, чем врагов. И общими усилиями мы искореним крамолу. Я очень надеюсь на талант следователя Добржинского. Означенный Гольденберг, как удалось выпытать у него агенту Курицыну, обладает обширными связями среди головки террористов. Это он, оказывается, застрелил губернатора Кропоткина, он причастен ко многим покушениям...
— Что ж, он так прост, что доверился Курицыну?
— Агент выдал себя за политического. Добржинский предварительно снабдил его кое-какими сведениями по этой части. Гольденберг же оказался доверчив. Верно, обстановка тюремной камеры располагает к излияниям. Вот ему и захотелось похвастать своими подвигами.
— Что ж, ежели следователь, как ты полагаешь, расколет этого злодея, представь его к ордену. Ему можно будет дать Станислава третьей степени.
— Полагаю, даже второй, если в наших руках будет подробный список главарей.
— Пожалуй, — кивнул Александр, отпуская Лорис-Меликова. Он возлагал на него большие надежды.
Лорис и в самом деле дорогого стоил. Боевой генерал, у которого за плечами был и Лазаревский институт в Москве и школа гвардейских подпрапорщиков в Петербурге, и война с Шамилем, и русско-турецкая война на Кавказском фронте в 1853-1856 годах, и наконец, война с турками в Закавказье в 1877-1878 годах, где Лорис фактически возглавлял кампанию, вершиною которой стало взятие считавшегося неприступным Карса. Он был обкатан и отшлифован со всех сторон, в том числе и с гражданской: был временным генерал-губернатором астраханским, саратовским и самарским, а затем и харьковским, где явил свои административные способности и даже таланты. Если его коллега по этой части Тотлебен действовал одним кнутом, то Лорис в отличие от него старался умиротворить противников и пряником. Подействовало! В Харьковской губернии наступило некоторое затишье.
Да-да, Лорис-Меликов на новом поприще оказался умнее своих предшественников. Грубая прямолинейность ему претила. Он старался воззвать к рассудку, к здравому смыслу своих противников. И в некоторых случаях преуспел.
Не во всех, конечно. С фанатиками не могло быть мировой. А фанатики, увы, обладали своего рода магнетизмом: они притягивали наиболее неприкаянных, неустроенных, разочаровавшихся, слабовольных людей с больной психикой, в общем, себе подобных. Притягивали, а лучше сказать, пытались притянуть старообрядцев и других сектантов, преследуемых православной церковью и властью.
Недовольных хватало. Лорис был не только умён и смел, но и хитёр. Без хитрости в тогдашних обстоятельствах нельзя было обойтись. Он, в отличие от своих предшественников, например, понимал, что надобно шаг за шагом идти на уступки — и экономические и политические. Что экономика родная сестра политики и они неразрывны и неразлучны. Что пора подумать и о народном представительстве во власти, на первых порах избегая ненавистного для окружения Александра слова «конституция». Что стоит, к примеру, отменить подушную подать, понизить выкупные платежи, лёгшие непосильным бременем на плечи крестьянства.
Лорис был красноречив. Александр внимательно слушал его.
— Да, Государь, России давно пора войти в семью цивилизованных народов, — ораторствовал Лорис, — для сего у неё всё есть. Всё, кроме пока что несовершенного государственного устройства. — И видя, что Александр нахмурил брови, прижал руки к сердцу и с обычной своей проникновенностью продолжил: — Ваше величество, вы не можете отрицать, что вам досталось тяжёлое, скажу прямо, наследство. С вашим восхождением на престол общество связывало большие надежды. Да что там большие — огромные. Начало было поистине великим. Все ожидали столь же великого продолжения. Но движение замедлилось, надобно честно признать, а потом и вовсе остановилось. Позвольте быть откровенным: в какой-то мере и по вашей вине, хотя окружение более мешало, нежели помогало.
Взгляд Александра, который он вперил в Лориса, был тяжёл, и тот замолк. Государь был самолюбив, и, зная это, никто, кроме разве брата Константина Николаевича, не отваживался говорить ему правду в глаза. Да и великий князь не злоупотреблял своим родством. Лорис знал это и понял, что зашёл слишком далеко. Однако же он уже не мог остановиться. Александр неожиданно поощрил его:
— Продолжай же. Или заробел?
— Сказать по правде — да. Но я ваш верный и преданный слуга и желаю вам и России только добра.
— Я в этом нимало не сомневаюсь. Нисколько не сомневаюсь. — И Александр неожиданно подошёл и обнял Лориса.
Глава четырнадцатая
НАШ БЛАГОДУШНЫЙ, ЧЕСТНЫЙ РУССКИЙ ЦАРЬ!
Нельзя бороться с почвой, на которой стоишь,
с окружающим воздухом, с облаками над
головой. Можно только ощущать, видеть,
сознавать и терпеть. Чтобы поднять или двинуть
что-нибудь, нужна точка опоры. Где она?
Обстановка меняется, она во многом изменилась,
но сущность та же. Бить стекла? К чему?
Это мимолётный и притом небольшой треск,
а не дело. Ворвётся струя того самого воздуха,
в котором так легко немеешь, вставят другие
стекла — и только... Нужны организованные
собирательные силы. Их около меня нет...
Валуев — из Дневника
Тогда, в тот злополучный день, ещё не зная о крушении свитского поезда, Александр приказал отбить императрице срочную депешу: «Благополучно прибыл в Москву, где теперь 14 градусов морозу. Получил твою телеграмму в Туле. Огорчён, что ты всё в том же состоянии. Чувствую себя хорошо и неутомлённым. Нежно целую...»
