Надо было сказать о том Распутину, но почему-то не решалась сделать это сейчас.
— Приходи ко мне грех замаливать, — уже прежним тоном, сиплым, придыхающим говорком сказал он, прижимаясь к ней.
— А зачем?
— Доспеть надо… очистить надо, слышь? А офицеров-ерников гони от себя: пропасть с ними можешь. Все, все знаю… Ну, бог вразумит. Ну, говорю: не путайся, а то отступлюсь от тебя, и беда тебе будет, — угрожал он. — Ну, выдь, лебедь, к другу Симановичу, — понимашь?
И он быстрыми шагами прошел в столовую, к своей компании, закрыв за собою дверь.
Людмила Петровна осталась одна. Но только на несколько секунд: она не успела заметить, откуда появился в комнате незнакомый, ни разу не виденный ею человек, нерешительной, спотыкающейся походкой приближавшийся к ней.
— Не уходите… одну минуточку, Людмила Петровна! — просил он, протягивая одну руку вперед, а вторую прикладывая к губам — показывая, что ей, Людмиле Петровне, не следует громко подавать свой голос сейчас.
«Это кто еще?! Откуда меня знает, — удивилась Людмила Петровна, всматриваясь в незнакомца, — неужели… кто-нибудь из мамыкинских?!» — И она, оглядываясь на только что закрывшуюся дверь, пошла ему навстречу.
Кандуша бесшумно подскочил к выключателю и повернул его, гася яркий свет верхней лампочки. «Это правильно», — одобрила Людмила Петровна, хотя теперь трудней и неудобней было наблюдать за его лицом.
— Вот натурально планида свела! — выдохнул из себя Кандуша. — Не пожалеете, Людмила Петровна, благодарны будете, другом называть станете. Гос-споди, боже мой, каким еще другом, позволю себе сказать!
— Вы это о чем? — недоумевала Людмила Петровна, удивляясь его словоохотливости не ко времени и не к месту.
— Касательно того, что и не подозреваете, Людмила Петровна.
Он приложил руку к сердцу и потупил глаза.
— Касательно того (поднял их вновь), позволю себе сказать, что тиранит вашу душу.
— Ну-с, что же тиранит мою душу, милый человек? — не скрывая насмешки, спросила Людмила Петровна и стала приводить в порядок свои растрепавшиеся волосы, вынимая из прически гребень, шпильки: стесняться присутствия «такого» человека, пожалуй, не приходится… (То, что он не «мамыкинец», — уже поняла.) — Так, говорите, тиранит? И сильно тиранит? — повторила она, держа шпильку в зубах, так как руки были заняты закладыванием кос, и взглядом искала, не висит ли где-либо в комнате зеркало, в которое можно посмотреться, но его, к сожалению, не нашлось.
«Заиграешь ты у меня, дорогая сударынька, сейчас! — подумал Пантелеймон Кандуша, разглядывая ее исподлобья. — Кудах-кудах, курочка!»
— Касательно преждевременно погибшего вашего мужа! Касательно его хотел бы дружески сказать — вот что! — ошарашил он ее. — Сообщеньице имею, Людмила Петровна.
Рука ее быстро вынула шпильку изо рта, и рот по-детски широко, испуганно раскрылся, и это позабавило сейчас Кандушу.
— Вы его знали? — шагнула к нему Людмила Петровна. — Как ваша фамилия?
— Не в том суть, — усмехнулся Кандуша.
— А в чем же тогда? — теряла терпение она.
— Обидчика знаю. Истинного обидчика, пипль-попль! По всем статьям готов изложить все дело. А обидчик — лют человек! Казнит и не поморщится. Только мы гордыню его… ушатом холодненьким, ледяным ушатом! Зашипит, зашипит горячее железо, как в кузнице, — примерно говорю, — и остынет, мертво станет: тогда его и бери голыми руками, вот что-с!.. Гос-споди, боже мой! Да разве можно простить обидчику, дорогая, — извиняюсь за непозволенное слово, — Людмила Петровна! Он, смею удостоверить, живет-наслаждается, на двух конях, можно сказать, и выезжает в жизни своей скрытной: авось да небось — те лошадки его в жизни. А про то не знает, хи-хи, что авоська-то веревку вьет и небоська петлю накидывает. Мы его, Людмила Петровна, дорогая, — извиняюсь! — мы его, обидчика…
И Кандуша, увлекшись, затопал ногами, показывая, как плохо придется кому-то, если испытает тот его гнев.
— Как ваша фамилия? О чем вы говорите? — переспросила вновь Людмила Петровна. — Говорите ясней и поскорей, пожалуйста, а то могут войти сюда!
— Вот то-то и оно, — остыл и опомнился уже не в меру разгорячившийся Кандуша.
— Кого вы называете обидчиком?
— Рассказ долгий и конфиденциальный, — уклонился он от прямого ответа. — Конфиденциальный, можно сказать, а место здесь вполне рискованное. Мне бы только ваше согласие иметь, — приду и все сообщеньице сделаю. Адрес ваш, осмелюсь?
Людмила Петровна назвала.
«А может быть, не следовало?» — подумала после того, но тотчас же отогнала эту мысль. Да и рассуждать не приходилось: заскрипела в ту минуту нерешительно открываемая дверь из столовой, — и Кандуша шмыгнул туда, откуда появился: в темную ванную комнату.
— Глядите! — предостерегающим шепотом бросил он.
«Бегите!» — почудилось Людмиле Петровне, и, не отдавая себе отчета в том, что делает, она на цыпочках побежала за ним. В темноте она натолкнулась на его грудь, наступила ему на ноги, но так и осталась стоять — не зная, где находится, боясь неосторожного шума.
— Людми-ила Петро-овна! — протяжно окликал ее (узнала по голосу) Адольф Симанович.
Из столовой прорвался теперь хохот рыжеволосой Лермы и шум беспорядочных, взбудораженных голосов.
— Куда же она пропала?.. — приближался голос недоумевающего Симановича. Он шел вглубь комнаты.
«Если двинется сюда, скажу — нельзя, туалетом занята… не смейте входить!» — притаив дыхание, как и застывший Кандуша, соображала Людмила Петровна.
Но Симанович, пробурчав что-то, повернул обратно.
— Вячеслав Сигизмундович сейчас придет, он сразу раскумекает… Ой, что наделали, пипль-попль! — тоненьким, едва слышным шепотом, процеженным до свиста сквозь зубы, сказал Кандуша. — Ну, теперь один вам выход: отсюда в прихожую, а там… как уж изволите!.. Не купаться же вам тут!
«Так мы, значит, в ванной? — без любопытства подумала Людмила Петровна. — Ванная внутри квартиры… У нас тоже дома так… Уйти разве совсем отсюда? Сейчас, ни с кем не прощаясь, не дожидаясь Надежды? — бежали ее мысли. — Да, да, скорей домой, на свежий воздух, а то, черт знает, до чего дойдешь здесь! Со мной что-то странное сегодня, ей-богу… Нет, нет, — домой, спать, а завтра все соображу: насчет Симановича и всего…»
— Где прихожая? — спросила она.
— Сюда… Тихохонько только.
Кандуша взял ее за руку, они сделали несколько шагов и, обогнув какой-то выступ, очутились у низкой двери, прорезанной в стене.
— Не стукнитесь. Нагните голову.
Кандуша толкнул дверь, они вошли в маленькую, узкую комнату, до половины освещенную отброшенной в нее бледной, скупой полосой света из окна квартиры напротив.
— А теперь уж сами, Людмила Петровна: как выйдет!.. — И Кандуша бегом вернулся обратно.
Долго раздумывать не приходилось: подошла к плотно прикрытой двери, — она отворилась, бесшумно, и Людмила Петровна шагнула в приходую.
У столика, над которым висело зеркало без оправы и — на гвоздях — две платяных щетки с ввинченными в них кольцами, сидел, облокотившись на стол, заложив ногу на ногу, свесив коротко остриженную сивую голову, какой-то щупленький бритый человек в зеленоватой тужурке с тусклыми оловянными пуговицами.
«Это что еще за фигура?» — насторожилась Людмила Петровна.
«Фигура» явно спала, склоненная к тому усталостью, вероятно, после цёлого дня «работы», а также вследствие неумеренного, очевидно, и несвоевременного потребления вина, запах которого давал себя чувствовать во всей прихожей.
«Тем лучше! — обрадовалась Людмила Петровна. — Ах, ты… охранный елистратишка!» — уже склонна была она я пошутить, поняв, на кого наткнулась.
Она нашла свою шляпу, жакет, перекинула его на руку, не надела, решив не задерживаться здесь (Опять вдруг хлынул из столовой шум голосов. «Ищут меня!» — подумала), и, переступив порог тамбура, повернув винт французского замка, осторожно толкнула дверь и выскользнула на площадку.
— Людмила Петровна, куда же вы?.. — услышала далеко позади себя чей-то голос и — короткую, глухую брань.
«Охранника это он… Инженер, кажется!» — пронеслось в уме.
Стоявшие у только что открытой парадной двери Федя и Асикритов услышали, как с площадки этажом выше сбегал кто-то поспешно, быстро-быстро, мелким, легким шажком, стуча, как дробью, каблучками. И еще: гудели наверху чьи-то голоса.
— Как будто погоня за кем-то, — а?
Фома Матвеевич задрал кверху голову:
— А ну-ка…
Тук-тук-тук-тук…
Уже с середины лестничного марша Людмила Петровна увидела их, а они ее.
— Что так?! — вскрикнул пораженный Асикритов.
На бегу она ткнула себя в грудь и той же рукой показала на дверь его квартиры.
Поровнявшись с ней, вбежала в асикритовскую прихожую, и журналист, втолкнув туда же ничего не понимающего Федю и сам входя за ним, захлопнул мягко за собой парадную дверь.
