Он вернулся в палату брата, а я поехала домой. О чем адвокат хочет говорить со мной? Адвокаты обычно не склонны тратить время на пустые разговоры. Предстоящий визит в его бюро пугал меня, но все же я решила встретиться с ним. Если он предложит мне что-нибудь неприемлемое, я всегда смогу сказать «нет».
Его бюро, расположенное в старом доме, было скромным, лишенным блеска, призванного произвести впечатление на клиента. Это меня успокоило: я всегда чувствую себя лучше в скромной обстановке. Адвокат Вайнштейн был улыбчив и вел себя как добрый дядюшка. Он стал расспрашивать меня о моей жизни, о семейном положении, о моей работе. Я отвечала, не вдаваясь в подробности и продолжая недоумевать, для чего он меня пригласил.
И вдруг он удивил меня вопросом:
– Скажите, каковы ваши взаимоотношения с матерью? Вы навещаете ее?
– Отношения у нас нормальные, – ответила я. – Как я вам уже рассказывала, я очень много работаю, но регулярно навещаю ее раз в неделю.
– Как проходят ваши встречи?
– Нормально. Много разговаривать нам не приходится, потому что я в ее квартире всегда тяжело работаю. Мама, вследствие ее возраста, запускает свое домашнее хозяйство и саму себя. Я ее купаю, делаю уборку, что-нибудь готовлю. Свободного времени совсем не остается.
В то время как я говорила, выражение лица адвоката Вайнштейна изменилось и стало очень серьезным. Когда я закончила, он несколько минут молчал. Я подумала: он осуждает меня за то, что я не уделяю матери больше времени. Попыталась оправдаться:
– Я знаю, раз в неделю – это слишком мало. Но и у меня немало проблем и в связи с работой, и в моей личной жизни…
Адвокат поднялся, вышел из-за своего стола и остановился передо мной.
– Сожалею, геверет Ривка, но мне придется причинить вам боль.
Я вся сжалась, а он продолжал:
– Вы обратили внимание на то, что я спросил вас в больнице, кто вы такая?
– Да, конечно. Что ж, неудивительно, ведь вы до того меня не встречали.
– Послушайте меня внимательно. Я, адвокат вашего брата и вашей матери, не знал о вашем существовании! Мне не было сказано, что у госпожи Иды Рабинович двое детей! Вы понимаете, что это значит?
– А разве они обязаны были докладывать вам о моем существовании? – спросила я, в глубине души уже зная ответ.
– Три года назад они были в моем бюро, ваши мать и брат, – продолжал адвокат Вайнштейн, не отвечая на мой вопрос. – Ваша мать составляла у меня завещание. Я не веду с вами речь о деньгах вашего брата, я говорю об имуществе вашей матери. Вы, разумеется, знаете, что ей принадлежит половина дома на углу улиц Фришмана и Дизенгофа. Это очень дорогое имущество. А вы в этом завещании не упомянуты, ни вы, ни ваши дети. Это завещание женщины, у которой есть единственный сын, и ему она завещает все свое состояние.
Я молчала, ошеломленная, а он продолжал:
– В свое время я читал завещание вашего отца, которое делал другой адвокат. Отец, понятно, оставил все вашей матери; и все же он упомянул вас, своих детей, хотя бы символическим образом.
– Я знаю, – сказала я, – мама читала мне его завещание. Каждому из нас отец завещал по одной израильской лире.
– Так принято, – сказал адвокат Вайнштейн, – когда речь идет о супругах. Родители обязаны упомянуть всех своих детей. Несмотря на свой возраст, ваша мать произвела на меня впечатление здравомыслящего человека, знающего, чего он хочет. У меня не возникло никаких сомнений относительно ясности ее ума.
– Теперь уже она не такова, – сказала я, – ее состояние ухудшилось в последние годы.
– Правда, и тогда можно было почувствовать, что она находится под сильным влиянием своего сына. Я не видел в этом ничего плохого, поскольку был уверен, что он единственный сын и естественный наследник. Когда имеются другие члены семьи первой степени родства, один из наследников не вправе влиять на содержание завещания, это запрещено по закону.
Я молчала, куда-то улетучились все слова. По-видимому, я была очень бледна. Адвокат Вайнштейн, нервно расхаживавший по своему кабинету, остановился передо мной и спросил:
– Вы чувствуете себя хорошо?
Я кивнула.
– Что вы намереваетесь делать? – спросил он.
– А что я могу делать? Ведь завещание уже подписано, это свершившийся факт.
– Есть несколько возможностей. Первая: вы можете обратиться в суд с требованием аннулировать завещание. Есть шанс на это, но не стопроцентный. Вторая возможность – поговорить с ними и потребовать изменения завещания. На мой взгляд, это лучше. И, разумеется, вы вправе примириться с этим положением и не делать ничего.
– Почему, в случае моего обращения в суд, нет гарантии, что я выиграю?
– Ваша мать вправе заявить, что, хотя у нее двое детей, она сознательно избрала наследником только одного. Если судья и обяжет ее написать новое завещание, то нет гарантии, что оно будет более справедливым. Она может завещать вам, как сделал ваш отец, один шекель [17] или другую символическую сумму. Это ее право – при условии, что она принимает такое решение, будучи в здравом уме и не подвергаясь давлению.
– В случае, о котором мы говорим, имело место давление. Мама душевно зависит от брата, и эта зависимость все время возрастает.
– Верно, но это такая вещь, которую очень трудно доказать в суде. Все зависит от психического состояния вашей матери в момент подписания завещания. Судья будет оценивать не ее сегодняшнее состояние, а состояние в тот момент.
Я встала и поблагодарила его от души. Сказала, что подумаю и, вернее всего, изберу вторую возможность. Я чувствовала странную пустоту, как будто из меня извлекли все внутренности и превратили в чучело.
Боль пришла позднее. Постепенно в моем мозгу обрисовывалась истинная картина. Нет у меня ни матери, ни брата. Есть люди, предавшие меня, официально зачеркнувшие мое существование.
Подавать на маму в суд… Может ли быть что-то чудовищнее этого? Ведь это мама, которую я купаю в ванне, обрезаю ей ногти, причесываю волосы, меняю белье… Это мама, с которой мы прошли вместе семь кругов ада, благодаря твердости которой мы выжили, преодолели холод и голод…
Картины прошлого проходили перед моими глазами как лента кинофильма. Мне вспомнился давно забытый эпизод, времен нашей жизни в поселке Малые Бугры: мама заболела рожистым воспалением кожи. Ее ноги покрылись темно-красными пятнами, вызывавшими боль и нестерпимый зуд. Я страшно боялась, что она умрет. Врач, к которому мы обратились, посоветовал прибегнуть к народному средству: обкладывать ей ноги «компрессом» из дождевых червей вместе с комьями сырой земли. Я хорошо знала этих червей, видела их во время работ в огороде. Розовые такие, толстые, противные. Когда они понадобились мне для лечения мамы, все мое отвращение к ним пропало, я радовалась каждому найденному червю, руками собирала их в ведро вместе с комками земли, и они даже казались мне красивыми. Этой смесью я обкладывала мамины ноги. Как я радовалась, когда она сказала, что холодные черви с холодной землей ослабляют жжение кожи! Через несколько дней такого лечения воспаление действительно прошло. От радости я готова была целовать червей.
А мой брат, с которым мы росли в одной комнате, который любил слушать перед сном сказки, сочиненные мною… Это он учил меня песням на иврите и многим другим вещам, таскал меня, уже здесь, в экскурсии Общества защиты природы. Правда, он всегда был немного высокомерен, но перед моим отъездом в Израиль, когда мамы не было рядом, мы были очень близки. Что случилось с ним, откуда взялась у него необузданная жадность к деньгам, побудившая его зачеркнуть мое существование? Мой брат, товарищ моих детских игр?
Мама всегда отдавала ему предпочтение, но все-таки заботилась и обо мне. Предпочтение выражалось в мелочах. Я примирилась с тем, что меня любят меньше; с чувствами невозможно спорить. Но на этот раз речь не идет о маленьких жестах предпочтения. Маме принадлежит половина дома в самом дорогом месте Тель-Авива, дома с квартирами и магазинами. И она вместе с братом вычеркнула меня, чтобы ему не пришлось делиться со мной.
Если бы он нуждался, это было бы понятнее. Ему не пришлось испытать даже капли тех обычных тягот, которые выпадают на долю новому репатрианту. Он не стоял в очередях, не спорил с чиновниками, просто поселился в доме мамы, получил меблированную комнату и нашел хорошо оплачиваемую работу. Даже иврит ему не пришлось учить. Когда познакомился с женщиной из Герцлии, он перешел к ней и свалил на меня всю работу по уходу за мамой.
Я вспомнила грустный вечер, когда произошел окончательный разрыв между ним и его подругой из Герцлии. Из-за пустяка, по его словам. Он съел какое-то кушанье, которое она приготовила для своего сына, и она обозлилась и раскричалась на него.
Это было накануне седера Песах. Мы собрались в квартире мамы. Он должен был прийти вместе с подругой. После значительного опоздания он пришел один, бледный, с потухшими глазами. Сказал, что она отказалась сопровождать его и что их отношения, по-видимому, пришли к концу.
