– За этим и пожаловали! А так чего нам еще?
– Кричать буду…
– Ну, много не покричишь. – Дата наполовину вытащил из-за пазухи рукоятку нагана, дал хозяину поглядеть и сунул обратно.
– Долго еще бить будете?
– Пока вежливости не научишься. Он тебе сказать кое-что хочет. Ты его послушай, – я кивнул на Дату.
– Стоило эту историю заводить. Говорили бы прямо, – проворчал Дастуридзе.
– Нужно было, дяденька, нужно. Нам правду надо было знать. А от такого, как ты, правды не услышишь, пока он лбом земли не достанет и целовать эту землю не будет. Я тебя, Коста, предупреждаю, одеяльный ты воришка, чтобы я здесь ни вранья, ни хитрости не видал! Ясно? А теперь вот что: как на Шалибашвили напали, знаешь?
– Знаю.
– Чья рука?
Дастуридзе скрючило. Видно, хотел сказать, что не знает, но осекся.
Еще бы не осечься! Кто бы ему тут врать позволил?
– Ну, ну, веселей, поживей да посмелей! – ободрил я его.
– Табисонашвили и еще двое.
– Зачем им это?
– Они люди Кандури, он их и навел.
– А Кандури что за фрукт?
– Кандури не знаете?
– Не знаем.
Дастуридзе почесал в затылке.
– Я скажу, но имя мое забудьте. Обещаете? Что у вас на уме, не знаю… А у меня дети малые.
– Может быть, ему подписку о неразглашении дать, как ты думаешь, Бекар-дружище?
– Я же объясняю: мы все стоим при доходном деле! Где доход, там и закон поцарапан. Пришлет он мне ревизию – дороже станетт. По три раза в месяц присылать будет! Или по миру иди, или плати. Платить лучше. Я ему даю, и все знают, что даю. Меня и не трогают.
– Отлично, я вижу, все устроено!
– Ты говоришь, вместе сидели. За что ты сидел, ясно. А он?
– За кражу и так, по мелочи… за мелкое воровство.
– Что же он брал?
– Сначала он базарным воришкой был, шопчиком, ходил годный и вшивый. Звали его кто Бандурой, кто Чонгури. Когда с ним сидел, он три года отбывал – у своей невесты кусок на платье спер.
– У собственной невесты, говоришь?
– У нее. Отсидел он срок и постригся в монахи в Кинцвисском монастыре. Несколько лет там протянул. Потом как-то исхитрился, сменил черные ризы на белые, стал попом и служил здесь, в Хашури, пока экзархом не назначили архиепископа Алексия Опоцкого… А остальное я вам уже рассказал…
– Где он живет, ты, конечно, знаешь?
Дастуридзе махнул рукой.
– Вы мне скажите, где он живет. У него домов с усадьбами не перечесть. А живет он почти все время в Хашури. Сегодня служба, и у духовенства тоже какое-то их сборище. Без Кандури ни там, ни здесь не обойтись. В Хашури его и надо искать.
– А теперь скажи, какой порядок заведен у этого Кандури, Бандури, Чонгури, отца Алексия или как там его еще, чем занимается, к кому он ходит, кто к нему…
– Всего по горло! Женщины, пьянки, крупная игра. Все, конечно, шито-крыто. У них своя компания. Чужих и кто чином пониже они на пушечный выстрел не подпускают.
– А в тюрьме кто о нем пекся? Как жил? Что ел?
– Кашку! Он кашу обожает. Как все поедят, он соберет миски, все остатки соскребет в одну, да еще каждую миску пальцем оботрет. Съест остатки и опять по миске пальцем пройдется. Брюхо у него всегда как бурдюк. А все равно голодный. В тюрьме его и прозвали Кашкой.
– Понятно. А Шалибашвили как найти?
– Шалибашвили в Цхрамуха живет.
– Где это?
– Здесь неподалеку. Полчаса ходу.
– Знаешь, друг, что мы сейчас сделаем? Пойдем все втроем и проведаем этого Шалибашвили.
– Мне с вами? – Дастуридзе даже побледнел.
– С нами, Коста, с нами.
– Я… Я не знаю, где он живет. Что в Цхрамуха, знаю, а где дом стоит – не знаю.
– Так ты, видно, не знаешь, где и Кандури дом?
– Не знаю… Я с вами человека пошлю. Он все знает.
Я положил ему руку на плечо, и он замолчал.
– Эй, ты… что из мисок с чанахи мясо вытаскиваешь!… Это же надо таким ишаком быть, чтобы до простой вещи не допереть: жизнь твоя в наших руках, и пока мы здесь, нам с тебя глаз спускать нельзя. Куда мы, туда и ты! Хочешь без нас – ради бога, но только уж не взыщи: душу вынем, падалью валяться будешь…
– Ну, что ты, Бекар-дружище! Зачем так грубо? Падаль… Нехорошо, совсем нехорошо. Что за выражения? Можно ведь сказать: усопший, преставившийся, да и мало ли еще прекрасных слов в нашем языке!..
– Вот-вот, усопшим мы тебя и оставим, покойничком, а и живых тебя оставить – сам на себя беду накличешь. Нам-то что? А ты вздумаешь с нами развязаться, свинью нам подложить – и не дойдешь ведь пустой своей головой, что бриллиант, который с косточку кураги, останется тут, а ты на сахалинскую каторгу загремишь. Нет, дорогой, жалко нам тебя. Куда тебя живьем отпускать? На собственную твою погибель? А с нас взятки гладки.
Деваться некуда – пошел он с нами.
– Что вам от Шалибашвили нужно? Может, я знаю?
– Мы хотим узнать: правда ли, тот, кто его осетинку изнасиловал, свалил все на Дату Туташхиа? Больше нам ничего от него не надо.
– Правда, чистая правда. На Дату свалил…
– Помолчи, Коста, ради Христа. С чужих слов нам не хуже тебя известно.
Опустил Дастуридзе уши, будто усталый осел.
В ту пору на Кавказе существовала одна проблема, неразрешимая и живучая, отчего она и была предметом неукоснительных забот тайной полиции. Я говорю о проникновении влияния Турции в среду мусульман, особенно дагестанских. В начале двадцатого века это влияние обрело черты теоретической системы, целостного учения, получившего название панисламизма. Резиденты и шпионы султана энергично споспешествовали всему, что было направлено против интересов Российской империи на Кавказе. Эта деятельность требовала солидных затрат, в условиях Кавказа – преимущественно золотом, и туркам приходилось отыскивать все новые пути переправки золота на Кавказ.
Должен сделать небольшое пояснение. Использование турками и персами кавказских горских племен против христианской Грузии имело многовековую историю, берущую начало задолго до рескрипта императора Александра Первого. Грузины были весьма искушены и в противостоянии султанским шпионам и в умении прибирать к рукам высокопробное султанское золото. Не прошел для них даром и девятнадцатый век, когда грузинский опыт обогатился нашим собственным, и в канун двадцатого века каналы, по которым золото из Турции поступало на Кавказ, были нами уже хорошо изучены и контролировались весьма тщательно. Перед турками то и дело возникали препятствия, преодолевать которые становилось все труднее и труднее, однако и мы порой бродили на ощупь. Успех в этом состязании переходил с одной стороны на другую. К тому времени, когда Сахнов присвоил авторство «Киликии», уже пять лет турки брали над нами верх, и турецкое золото, как явствовало из агентурных донесений, без препятствий достигало адресатов, и как оно к ним доходило, по каким путям, через чьи руки, мы установить не могли. Зарандиа предполагал (и об этом он говорил во множестве докладов и на множестве совещаний), что на территории Кавказа существует постоянный казначей, который снабжает золотом подпольную сеть панисламистов. У этого казначея был счет в одном из иностранных банков, турки вносили на этот счет суммы, которые надлежало выдать резидентам, а казначея извещали, кому положено выдать и сколько. Чтобы подтвердить эту гипотезу, нужно было найти доказательства, их искали изобретательно и постоянно, а результатов как не было, так и не было. С годами дело осложнялось еще и тем, что по мере того, как росла добыча и обработка кавказской нефти, увеличивался капитал, больше становилось внезапно разбогатевших людей, и поди угадай, кто из них мог оказаться этим загадочным казначеем, кем нам следует заняться, кого изучать. Осуществить столь обширную слежку было физически невозможно. Предстояло выработать новую методику, ибо прежняя не давала уже ничего.
Как известно, один из краеугольных камней права в любом цивилизованном обществе стоит на том, что закон, предусматривающий наказание за преступление, вступает в силу лишь тогда, когда против преступника есть улики. Иными словами: как бы ни был сыск убежден, что данное преступление совершено именно этим человеком, человек этот пользуется правом неприкосновенности до тех пор, пока ему не будут представлены неоспоримые доказательства либо данного преступления, либо какого-нибудь другого, возможно совершенно нового. Это относилось и ко всей враждебной деятельности турок, прикрывалась ли она панисламизмом или какой-нибудь иной маской.
Мусульманское вероисповедание и, стало быть, Коран в Российской империи пользовались свободой. Идея панисламизма заложена в самом Коране, его исповедование не противоречит закону, и уличать в преступлении, применять закон там, где речь идет, казалось бы, только о проповеди панисламизма, значит поставить себя в весьма сомнительное положение. Единственный вопрос, который мы могли задать панисламистам, звучал приблизительно так: под чьей эгидой вы видите объединение исламского мира? На это проповедники панисламизма отвечали: разве мы призываем к выходу из Российской империи? Кто и где мог это слышать? После этого на нашу долю оставалась лишь борьба с частными проявлениями сепаратизма, которую мы и осуществляли с большим или меньшим успехом.
