Они вошли в дом. Симон неслышно закрыл дверь на запор. Мать гремела на кухне горшками. Он потянул девочку за собой, и они тихонько пошли по ступенькам наверх. В комнате Симон уложил ее в свою кровать и, поскольку она не переставала дрожать, укрыл поплотнее одеялом. Потом сел рядом.
– Как тебя зовут? – шепотом спросил он.
– Констанция.
– Тут с тобой ничего не случится. Только ты не шуми. Мне нельзя было открывать дверь.
Девочка лежала неподвижно, но уже не так сильно дрожала. Она не сводила с него глаз – должно быть, все еще боялась, подумал Симон.
– У тебя есть братья или сестры? – поинтересовался он. Она мотнула головой. – И у меня нет, – сказал мальчик.
Симон умолк, девочка продолжала смотреть на него. Они провели так около четверти часа. Потом он услышал голос матери – она тихонько окликала его, чтобы проверить, проснулся сын или нет. Мальчик спешно прикидывал, что делать. Ему не хотелось, чтобы родители поднимались сейчас к нему в комнату.
– Мне нужно будет спуститься к маме, – сказал он маленькой девочке. – Ты оставайся здесь, хорошо?
Она кивнула.
Родители сидели за кухонным столом. У них был очень серьезный вид.
– Я слышал колокольный звон, – сообщил Симон.
– Сегодня нам нельзя выходить на улицу, – сказала мать.
– Там убивают людей?
– Почему ты так решил? – вместо ответа задал вопрос отец.
– Не знаю.
Симон ждал каких-нибудь объяснений от взрослых, но они молчали.
– Мама, дай мне молока и хлеба, – попросил он тогда.
Когда мать поставила еду на стол, мальчик сказал:
– Я какой-то сонный. Можно взять это к себе в комнату?
И родители согласились с готовностью, как будто обрадовались, что сын уйдет наверх.
Вернувшись к себе, он отдал хлеб и молоко маленькой девочке. Когда она все съела, он сел рядом и обнял ее за плечи. Потом она заснула.
Где-то полчаса спустя Симон снова услышал за окном стук копыт. Потом в дверь забарабанили. Он выскользнул из спальни на лестничную площадку. Ему видно было, как отец подошел к двери и спросил:
– Кто там?
Потом дверь открылась.
– Я только на минуту, кузен, – послышался голос дяди Ги. – Не выходите никуда. Они убили Колиньи и тех протестантов, которые остановились в Лувре. Всех до единого. Теперь обходят дома, где надеются найти других протестантов. Те поняли, что происходит, и пытаются покинуть город. Но это невозможно. Все ворота закрыты, чтобы никто не сбежал. Вам здесь ничего не слышно, но на улицах сейчас идет охота. Я, пока доехал до вас, видел в реке не меньше двадцати трупов. И в конце вашей аллеи валяется убитая женщина.
– Женщина?
– Пьер, они убивают всех протестантов. Мужчин, женщин, детей, без разницы. Все гораздо хуже, чем я думал. Не знаю, планировалось ли это, только город наводнили разъяренные толпы католиков. Если кого-то заподозрят в симпатии к протестантам, то убивают на месте. Одна католическая семья укрывала протестанта, и поэтому их всех тоже убили.
– Какой кошмар. Это нужно остановить.
– Кто, Пьер? Кто это остановит? Убийства начались по королевскому приказу. В колокола звонят церковники.
– Но это же страшное зло.
– Не говори так, кузен. Тебя назовут еретиком и тоже зарубят. Держи рот на замке, умоляю тебя. И дверь тоже запри покрепче. Да, и не забывайте про повязки. Мне нужно идти.
Симон услышал, как отец закрывает дверь и запирает засовы, и прокрался в свою комнату. Он сел на кровать рядом с девочкой, которая еще спала, и стал думать, что же ему делать.
Часом позже он пришел опять на кухню, убедился, что родители в доме одни, и рассказал им о том, что сделал.
– Что?!
Мать молнией метнулась мимо него наверх, в его спальню. Через минуту она вернулась, взглянула на мужа, а потом на сына. Это был взгляд, полный упрека, граничившего с ненавистью. Симон никогда не сможет забыть его.
– Пьер, она должна уйти, – сказала Сюзанна. – Нужно избавиться от нее. – Мать в отчаянии вскинула руки. – У нас нет другого выхода!
– Мама, ты просто еще не знаешь ничего. – Симон затряс головой. – Папа тебе не передал, что рассказывал сегодня дядя Ги, а я все слышал с верха лестницы. На улицах убивают детей протестантов. И эту девочку тоже убьют. – Он переводил взгляд с одного родителя на другого. – Как мы можем ее выгнать?
Взрослые молчали.
И вдруг с лестницы послышался едва слышный звук. Потом другой. Это спускалась девочка. Она дошла до последней ступени и появилась в кухонной двери. Вид у нее был сонный. Но как только она нашла взглядом Симона, то подбежала к нему и взяла за руку.
– Я Констанция, – проговорила она.
Она прожила с ними две недели. Трудность состояла в том, что гостью нужно было прятать.
– Никто не должен знать, что она у нас, – внушал семье Пьер. – Ни служанка, ни подмастерье. Ни даже кузен Ги. Одно неосторожное слово, оговорка – и секрет раскрыт.
Он не хотел говорить вслух, к чему это может привести.
Сохранить тайну можно было только одним способом.
– Она должна оставаться в твоей комнате, Симон, все время. И никто не должен туда входить. То есть придется тебе притвориться больным.
Симон понимал, что имеет в виду отец: он привел девочку в дом, значит ему и нести ответственность за это.
С девочкой Пьер говорил мягким тоном, но слова его были суровы. Первым делом он надел ей на руку белую повязку.
– Если тебя кто-то спросит, говори, что ты католичка, – велел он Констанции. – Если скажешь, что протестантка, тебя убьют так же, как твою мать и твоего отца. – Ему было тяжело говорить такое, но он знал, что это необходимо. – И может, убьют и всех нас.
Маленькая Констанция кивнула. Она поняла.
– Если же кто-нибудь увидит ее, – продолжал Пьер, – мы скажем, что она наша дальняя родственница, которая приехала погостить. Но люди обязательно что-нибудь заподозрят. Так что давайте прятать Констанцию от всех, пока не придумаем, как быть дальше.
Осторожные расспросы позволили семье Ренар узнать историю девочки.
Ее родители приехали из крупного западного порта Ла-Рошель в числе других торговцев и ремесленников: было сочтено, что королевская свадьба дает возможность посетить Париж, ничего не опасаясь. Они остановились в таверне. Отца вытащили из кровати среди ночи и убили на месте, а мать сумела убежать с ребенком. Когда за их спинами раздался топот копыт, она шепотом велела дочке спрятаться и толкнула ее в тень аллеи, мимо которой они как раз пробегали. И всего через несколько шагов женщину догнали и убили.
– Кто-нибудь еще из ваших родственников приехал с вами? – спросила девочку Сюзанна. – (Малютка покачала головой.) – А в Ла-Рошели кто-нибудь из родни остался?
– Тетя и дядя.
– Коли будет Господу угодно, – сказал потом Пьер жене, – мы переправим ее в Ла-Рошель, когда станет безопасно.
Они оба помолчали. Никто не высказал вслух мысль, которая пришла им одновременно: если только не перебьют и всех протестантов в Ла-Рошели.
В первые дни семейство Ренар трепетало от страха. Ужасное кровопролитие в день святого Варфоломея продлилось далеко за полночь. Оценки количества жертв разнились, но в одном только Париже были убиты тысячи людей. Потом стали приходить вести о массовых убийствах в других городах и селах. То, что в Париже начала королевская семья вместе с Гизами, оголтелые толпы подхватили по всей Франции. Орлеан, Лион, Руан, Бордо – в одном городе за другим вспыхивала резня, и католики уничтожали протестантов тысячами. Тем не менее оплот протестантства Ла-Рошель пока оставался неприступным. Но кто знал, надолго ли?
Известия о происходящем во Франции облетели всю Европу. Папа римский направил королю Франции официальное поздравление, заказал художнику Вазари увековечить событие на холсте и приказал отныне петь в эту дату гимн «Тебя, Бога, хвалим». О короле Испании говорили, что его смех слышали лишь однажды: когда он узнал о расправе над протестантами. Только один великий католический правитель – император Священной Римской империи – имел сомнения насчет массовых убийств: он счел их нехристианским деянием. В самой же Франции Варфоломеевская ночь имела одно непосредственное следствие. Новость в дом Пьера Ренара принес кузен Ги, навестивший родственников наутро после резни.
– Король Генрих Наваррский перешел в католичество. Так что теперь наша королева Медичи имеет зятя-католика.
– Ты думаешь, это было искреннее обращение? – спросил Пьер.
– О да. Ему велели немедленно принять католичество, а не то ему отрубят голову прямо на месте.
Для Симона и маленькой Констанции это было странное время. Дверь в спальню постоянно держали закрытой. Время от времени к ним заходила мать мальчика и приносила немного бульона или другой еды, которая считалась полезной для больного ребенка, держа вторую порцию в кармане, и кормила обоих. Потом она оставалась с ними за разговором еще несколько минут, но отвечать ей разрешалось только Симону. После ее ухода двое детей оставались одни и вели себя тихо, как мышки.
