— Мне такая отвага, как у Святослава с его Митькой, не нужна, — холодно усмехнулся Юрий Всеволодович.
Лекарь встал с колен.
— Эх, князь, — сказал с упреком. — Ты хочешь удаль свою показать, а надо бы разум дальновиден.
— Брысь отсюдова! — сказал Юрий Всеволодович своему спасителю. — Липица меня на всю жизнь выучила. Я после той битвы ни с какого поля не бегал. Нашелся советник! Заклинатель! Как я людям в глаза буду смотреть здесь и на том свете?
— Здесь некому будет смотреть! — вдруг одерзел лекарь, — Всем будешь смотреть на том свете и расскажешь, зачем так рано их туда отправил.
Неизвестно, что сделал бы дальше Юрий Всеволодович с таким настырником, но тут раздалось нежное и жалобное, прощальное ржанье.
Оба обернулись.
В двух саженях от них бился в корчах Ветер. Он тяжело всхрапывал, пытаясь подтянуть под живот ноги, чтобы подняться, но силы, похоже, вовсе оставили его.
— Вот, государь, он выполнил волю твою, тебя вынес, а сам себя сгубил. Но посмотри, для тебя другой конь готов.
В самом деле, в кустах стояла осбруенная и оседланная лошадь.
Лекарь призывно посвистел.
Конь понял его. Тряхнул гривой и начал пробираться через кустарник.
Выбравшись, остановился, словно раздумывая, а когда лекарь опять позвал его, пошел неторопливым спокойным шагом, только стремена по бокам раскачивались. На пути его лежал большой намет снега над согнувшимся под его тяжестью кустарником. На такой намет даже волк поостережется ступить, а конь ухнет сразу по брюхо, запутается ногами в переплетении ветвей. Но этот конь остановился перед сугробом, мотнул головой и пошел в обход.
— Глянь-ка ты, наш! Татарский бы врюхался. И кого же он на себе носил, такой ученый? Кого потерял? Седло-то, кажись, наше?
Седло было русское — очень высокое и с коротко подвязанными стременами. По финифти и кузне, украшавшим луку, Юрий Всеволодович понял, что принадлежит конь главному воеводе.
— А где же сам Жирослав Михайлович? — вырвалось у великого князя.
Лекарь скорбно промолчал. Иль не ясно — где? На том свете.
— Что же… Тогда прости, Жира. — Юрий Всеволодович забирался в седло медленно, не смог сразу поймать носком сапога левое стремя. Наконец грузно взвалился на лошадиный хребет.
— Не оклемался ты еще, княже, для долгой скачи, — сказал лекарь.
— Да ну, из-за какого-то протыка на руке? — Сейчас, как никогда, хотелось чувствовать себя молодцеватым, забыть о тяжести лет и телесных уязвлениях.
— Не токмо на руке, — возразил вредный лекарь, — погляди на шелом свой. Ha-ко, погляди, погляди! Видишь, вмятина? Теперь темечко свое пощупай. Ага? Хорош прибыток? Тебе лежать надобно с неделю, не мене. Государь, сделай, как я тебе говорил, а?
Да кто ты такой, чтоб государю советы давать? Боярин, что ли? Но злость на него совсем прошла. С седла он показался таким низеньким, лицо жалобное. В конце концов, все он говорил любя, и Юрий Всеволодович знал это. Вздохнув, он пощупал темя — больно и влажно.
— Мокрота какая-то… кровь нешто?
— Не, притирание мое. А ошеломило тебя сильно, обмер ты до беспамятства, долго будет голова болеть. Нельзя тебе в седле трястись и мечом рубить нельзя.
— Ну, все ты мне запрещаешь!
— Слова можешь говорить, — разрешил лекарь. — Но потихоньку говори, не разъяряясь.
Глаза у обоих потеплели.
— Ha-ко тебе мою жуковину с яхонтом. — Юрий Всеволодович стащил с пальца толстый перстень.
— Заче-ем, ты что? — растерянно протянул лекарь.
— Благодарность моя, что помог.
— Не надо, я только травы собираю да снадобья готовлю. А исцеляет Господь.
— Ну, тогда на память обо мне возьми.
— На память, ладно, возьму.
— А за язвы свои я с татарами разочтусь щедро. Чую, недалече они.
— Поберег бы ты себя, — без надежды все-таки еще раз попросил лекарь.
— Ты можешь перестать людей лечить?
— Не могу. Я предназначен.
— А я к чему предназначен, как думаешь? Бросить разгромленное войско и укрыться в безопасии? Так что прощай, знахарь!
Юрий Всеволодович поправил на голове шлем, поморщившись от боли, проверил надежность паверзей — застежек и завязок под подбородком.
— А то ведь еще не поздно вослед князю Святославу… — робко пробормотал лекарь, поворачивая перстень на пальце. — Что скажу, если спросят, где взял?
— Замолчь! Никто тебя ничего не спросит.
Ходкой рысью Юрий Всеволодович одолел подъем, подравнялся с ожидавшими его дружинниками.
— Лекарь наущает меня за князем Святославом вдогон идти. А я хочу татар искать. Со мною ли вы?
— Вестимо, государь! — готовно отозвался Анисим Хват, радуясь видеть великого князя.
Молодые мечники вразнобой поддержали:
— Как же? Не подобает рукава висящие на землю опустить и тако топтаться!
— Чай, мы тебе крест целовали на верность.
Юрий Всеволодович и не ждал других слов, но все-таки твердость и решимость соратников придала ему силы и укрепила.
— Но где теперь татары, которые нас тут побили?
— А во-она, где пожарище.
— Уж не вы ли всемером их погнали?
— Куды нам! Тут такое приключилось… Прискакали с дымами — это, мы догадались, вестовщики такие, за подмогой примчались. Махали дымами и кричали что-то. Только одно слово мы разобрали: «Бурундай».
— Главный воевода у Батыя. Куда ж им подмога потребовалась?
— Не слышишь рази, что за бором деется?
Юрий Всеволодович прислушался, удивляясь, как он до сих пор не уловил явственного гула ожесточенной сечи.
— Князь Василько?
— Надо быть, он.
— За мной!
Лекарь сидел на снегу и осенял частым крестом удалявшихся всадников.
Юрий Всеволодович вел дружинников кружным путем, чтобы обойти лесной пожар с наветренной стороны, собрать по пути рассеянных и бежавших ратников и, главное, застать татар врасплох, напав на них, откуда они не ждали.
Шли уторопленной метью, молча и приглядчиво. Каждого вновь охватывал внутренний холодок. Уже близка была новая кровавая расправа. Каждый знал, за что будет драться, за что умирать.
Как в годы благоденствия Руси, так и нынче в миг ее страшного падения Юрий Всеволодович чувствовал, что душа и тело его были одно не только с близкими — родными, друзьями, боевыми соратниками, но и с теми неведомыми ему людьми, которые вверили ему свою жизнь, призвали его на владимирском вече вол одеть и править, целовали ему крест и называли господином.
Теперь не было у него иного выбора, иного права и обязанности, как в это пылающее золотом и багрянцем утро сложить голову вместе с теми, кого привел сюда именем родины и свободы.
На подходе к погосту Рыбаньскому возле редкого березового перелеска увидели круговорот конной сечи, просверк мечей на солнце.
Ветерок наносил запах пожарища.
Перешли на рысь, вглядываясь: где свои, где чужие? Поняли: татары теснят наших к дымящемуся погосту.
— Ударим им в спину? — Юрий Всеволодович первым пришпорил коня.
Пустили лошадей вскачь и все дружинники.
Анисим Хват сильнее всех подстегнул своего жеребца, заслоняя собой князя.
За Анисимом еще два мечника поравнялись с ним и пошли стремя в стремя.
Так втроем они и защищали пиками и своими телами великого князя, когда он вступил в рукопашную схватку.
Враги, обнаружив у себя в тылу русских, проявили удивительную скороподвижность и самообладание, мигом перестроились для круговой обороны.
Татар было вдвое, если не втрое, больше — это можно было понять на глаз. Но выгодность положения русских уравнивала силы.
Юрий Всеволодович, подняв меч, а левой рукой сжимая ратовище, попытался достать ближнего татарина, послал копье, но тот своим мечом отвел удар.
Второй татарин перехватил древко копья, Юрий Всеволодович хотел удержать его, рванул копье на себя, а тут еще конь прянул назад — татарин, не выпускавший из рук древка, с криком вылетел из седла под копыта собственной лошади. Послышался глухой удар, поверженный на землю тоскливо взвыл, будто раздавленная собака.
Но уже несколько рук схватили Юрий Всеволодовича со всех сторон. Его конь уже не мог пробиться сквозь нагромождение конских и человечьих тел. Князь едва удержался в стременах и почувствовал, как сразу два жала уперлись через кольчатую броню в кожу, обожгли болью грудь и плечо.
Он выпустил из рук копье, но меч еще держал над головой, видя, что Анисим Хват взялся за топор и яростно крушит им черепа врагов.
Кровь выбилась сквозь одежду и плотные кольца кольчуги, потекла ручьями на седло, на красные сафьяновые сапоги. Тело жгли раны. Юрий Всеволодович чувствовал их и на плече, и на груди, и на ноге, но не ощущал слабости, правая рука была еще тверда и полна силы.
Анисим бил топором с хуканьем, с надсадой, будто дрова рубил. Левой рукой он отгребал врагов, а правой держал свой смертоносный топор с вырезом «волчий глаз».
