Лицо грека приняло злобное, полное ненависти, выражение.
— Светлейший принц? — спросил он. — О, дочь Альманзора счастлива, нечего сказать! Красота ее находит много поклонников!
— В чем преуспел принц Юссуф, я не знаю, но думаю, что ему легче будет отыскать ее след. Ты можешь разузнать обо всем, предложив принцу свои услуги в этом деле.
— Так я и сделаю, если ты это приказываешь, мудрый кади!
— Сегодня вечером принц намерен отправиться в развалины Хебдоман на поиски дочери Альманзора! Знаешь ли ты эти развалины?
— Не во Влахернском ли они квартале, куда можно пройти через высокую арку ворот, оставив за собой большое стамбульское кладбище?
— Да, там! Через несколько часов ты можешь встретить там принца. Постарайся подойти к нему и предложи ему свои услуги! Принц тебя знает?
— Боюсь, что светлейший принц помнит меня, впрочем, тем лучше, это еще больше увеличит его доверие! — отвечал Лаццаро.
— Эта местность небезопасна, и слишком рискованно со стороны принца отправляться в этот притон цыган, нищих и мошенников!
— Любовь не знает опасностей! — усмехнулся грек. — Дочь Альманзора обворожила светлейшего принца! Чтобы отыскать ее, он готов идти хоть на край света!
— Узнаешь ли ты принца, если он явится туда в простом платье?
— Будь спокоен, мудрый кади, я найду светлейшего принца!
— От проживающей там сволочи можно ожидать всего дурного, — с умыслом заметил кади, так что хитрый грек очень хорошо его понял, — ты не хуже других знаешь, что нападения разбойников там не редкость! Отправляясь туда, принц, сам того не подозревая, подвергает себя опасности. Это отребье Востока, персидские лудильщики и нищие, зорко следят за теми, у кого есть золото и драгоценности!
— Да, нападение там не диво, — согласился Лаццаро, зловеще пожав плечами.
— Тебе предстоит предотвратить несчастье. Но, так как в этом костюме цыгане и мошенники легко могут принять тебя за провожатого принца, а поэтому ограбить и убить, — сказал Гамид-кади, — то советую тебе переменить одежду.
— Кажется, я вполне понял тебя, мудрый кади, спешу в точности исполнить твои приказания.
— Может быть, тебе удастся через принца напасть на след дочери Альманзора. Вот все, чего я от тебя требую, ничего другого и в мыслях у меня не было, — заключил разговор осторожный кади, — ступай и сообщи мне о результатах твоей попытки!
Грек удалился с низким поклоном. Прежде всего он вернулся в Скутари и там на одном из рынков купил себе красную феску и темный кафтан. Затем он отправился в указанное ему Гамидом-кади предместье города.
От Шпиля Сераля в Стамбуле, пройдя некоторое расстояние вдоль высоких стен и тенистых платанов, можно достичь того места на насыпи, где через нее проходит железная дорога. Развалившиеся башни чередуются с потрескавшимися насыпями, тут и там у полуразрушенных стен лепятся ветхие домишки, а среди щебня растут роскошные кустарники. Большая часть предместья буквально вся в развалинах. Ярко выкрашенные деревянные дома с характерными балконами стоят на разбросанных в беспорядке закоптелых остатках цоколя, на глиняном буту и других, набросанных в кучи, осколках камней. Рядом зияют огромные трещины в древних каменных развалинах башен, у подножия которых теснятся покривившиеся набок хижины турецких башмачников и персидских лудильщиков. На заднем плане прилепились жалкие лачужки, только местами высятся над ними ослепительно белые минареты больших мечетей султана.
Здесь, у семи башен, по-турецки Эди-Кули, сворачивают с берега Мраморного моря назад, к Золотому Рогу, вдоль огромных Юстинианских земляных стен. Тут, оставив почерневшие от времени и также обреченные на разрушение башенные колоссы, проходят к арке ворот бывшего портала святого Романа. Через несколько проломов в стенах выходят сначала на большие стамбульские кладбища с многочисленными каменными обелисками, а затем достигают Влахерна, прежде большей части города, а теперь — местечка, состоящего из грязных, населенных евреями, лачужек, значительную часть которых истребляют ежемесячные опустошительные пожары.
Здесь же находятся и развалины Хебдоман, притон египетских цыган, еврейских нищих и греческих мошенников. Вместе с летучими мышами и скорпионами они населяют эти мрачные убежища, а в прекрасные весенние дни праздно шатающиеся ребятишки греются на солнце на плитах и обломках колонн, остатках прежней роскоши, прежнего великолепия греческой империи.
Как развалины Кадри на другом конце города, так и это угрюмое каменное строение ведет свое начало с того времени, когда Константинополь еще не был завоеван турками.
Развалины Хебдоман состоят из ряда высоких и низких стен, заросших кустарниками и вьющимися растениями, тут и там встречаются отверстия в форме остроконечного свода. Местами заметны нижние части окон. Все остальное обрушилось, значительная часть громадных стен обвалилась и служит убежищем для разнообразных элементов уличной жизни Стамбула.
Внутренность хебдоманских развалин распадается на бесчисленное множество отдельных помещений, из которых большая часть закрыты сверху и наполовину завалены мусором и обломками камней, так что там образовались целые поселения, строго обособленные. Даже и над этими помещениями посреди мусора и травы живет множество бесприютных бродяг, слишком бедных и ленивых для того, чтобы за несколько пиастров нанять себе квартиру в порядочном доме. Они представляют собой пестрое смешение всевозможных племен, костюмов, наречий и обычаев.
На стенах и внизу на траве сидят и лежат смуглые цыганские ребятишки, у входов, прислонясь к стене, стоят стройные цыганские девушки. Старые полунагие укротители змей и персидские фигляры сидят на шкурах зверей и с наслаждением покуривают трубки. Кругом лежат опьяненные опиумом нищие, стараясь блаженными сновидениями заглушить свои земные бедствия. Восточные музыканты и греки бренчат на своих инструментах, дальше, вверху, на одиноком стенном выступе сидит на корточках молодой цыган и извлекает из своей скрипки глубокие, жалобные мелодии, слышанные им от отцов, национальные песни их племени. Такова пестрая картина этих мест.
Был уже вечер, к этому времени разноплеменные бродяги, собравшиеся в Константинополе, подобно ночным птицам, оставляют свои дневные убежища и отправляются блуждать по городским улицам, выжидая удобного случая для грабежа и убийства.
Вечерняя заря мало-помалу потухала, вместе с вылетом летучих мышей мошенники тоже вышли на свою ночную работу, выспавшись днем.
В это время какой-то мужчина в темном кафтане шел по дороге к вышеупомянутому убежищу всевозможных бесприютных горемык. Красная повязка наподобие чалмы обвивала его голову.
До развалин было еще далеко, когда под развесистым платаном он увидел лежащего человека. Человек этот, по-видимому, спал. Наружность его испугала бы всякого: с первого взгляда можно было узнать в нем разбойника. Судя по его рябому лицу и неаккуратной одежде, это был грек. Казалось, человека в красной чалме влекло к этому бродяге, он толкнул его, как будто хотел что-то сказать.
Но тот, очевидно, страшно опьяненный опиумом, ничего не чувствовал и даже не пошевелился.
Только незнакомец хотел повторить свою попытку разбудить его, как вдруг вблизи что-то зашевелилось, чего он до той минуты и не заметил.
Внизу у толстого ствола платана сидел какой-то старик, поджав под себя полуобнаженные ноги, с голыми руками и плохо прикрытым туловищем, на голове у него была широкая грязная чалма. Странное впечатление производило сильно загорелое от солнца, морщинистое лицо его, обрамленное длинной, белой как снег бородой, ниспадавшей на худощавую, костлявую грудь старика. Смуглые руки и ноги его были поразительно худы, но казались сильными и крепкими. На шее у него висела цепочка с мощами, а ниже — дудка. Возле него в траве лежали, свернувшись, семь или восемь змей, головы которых почти касались голого тела старика.
Неподвижно, как восковая фигура, сидел он, прислонившись спиной к дереву. Он только тогда шевельнулся, когда человек в красной чалме вторично хотел толкнуть спящего бродягу.
— Не делай этого! — сказал он. — Грек убьет тебя, если ты его разбудишь.
— Как, ты укротитель змей? — спросил Лаццаро, и при звуке его голоса все еще зоркие глаза старика так быстро и живо скользнули по нему, как будто он узнал этот голос и хотел удостовериться в личности этого человека.
— Я — египетский укротитель змей Абунеца и вчера ночью удостоился чести заставить танцевать моих змей в гареме всемогущего султана всех правоверных, — отвечал старик подошедшему к нему поближе незнакомцу.
— А что, это наполнило твои карманы? — спросил он.
Укротитель змей промолчал.
