Есть наконец свидетельство, что розенкрейцеры будто бы «отдавали свою тень ордену и клялись кровью».
* * *
Но значительнее всех этих символов и слов, непонятных для нас, записки самого Ивана Егоровича Шварца.
Это конспекты его чтений. Кажется, что духовный облик старинного российского розенкрейцерства сохранился в отрывистых записках Шварца.
«Что есть человек? — спрашивает он. — Апостол Павел сказал, что есть человек, тленный и нетленный, внутренний и внешний, естественное тело из плоти и крови и духовное, в нём сокровенное».
«В человеке три начала: дух, воспринятый от Бога, душа, самостоятельная человеческая стихия, и тело, полученное от натуры».
«Натура есть непрестанно движущая сила и страдание, производя рождение, бытие и преобразование».
«Совесть наша, в которой изобразил Бог Свою волю, есть в чувствовании самих себя некоторой коренной силы, которою мы, как кажется, к чему-то обязаны. Тело, душа, дух, противоборствуют один другому. Из всегдашнего противоборства их происходит наше нравственное страдание».
«Свет тела, Potentia Activa[165], одежда Всемогущего. Он не зло, не добро, он есть жизнь, радость, услаждений преисполненное ощущение. Во всех тварях, где светится сей свет, есть он сладкое ощущение собственного бытия, или, по крайней мере, покой и гармония. Кто видит во всей природе одежду Всемогущего, сияние сего света, тот истинный знаток натуры, маг».
«Душевный, ангельский свет исходит от невидимых тварей. Он скоропронзающ, яко мысль. Сей свет — Божественное в нас дуновение. А свет Святого Духа дан богословам».
«Истина не может быть доказываема, — замечает дальше Шварц. — Она есть воззрительна, её чувствуют, и поэтому учение сердечное выше учения разума».
«Нет в мире никакого случая, а все действия имеют свою причину, но человек, сей узел, который звериное царство связывает с царством духовным, в лености и нерадении выдумывает слова, ничего не значащие, чтобы избавить себя от изысканий или чтобы прикрыть своё невежество».
Это светлое и стройное мышление дополняют несколько изречений «Диоптры», одной из новиковских книг, сожжённых в Москве. Одну из «диоптр» я нашёл в Константинополе, куда её занесло Бог весть какой судьбой.
Изречения «Диоптры» напоминают высеченные надписи древних гробниц:
«Жизнь, как корабль, бежит скоро, не оставляя ни следа, ни знака. Дни человеческие оставляют только запах мнений людских. Сей мир не наша земля, а Вавилонская темница. Только конец даёт бытие вещам…»
Такого «бытия вещей» искали розенкрейцеры.
Конечно, во многом они повторяют магические и мистические учения Сведенборга, Сен-Мартена и герлицкого странника Якова Бёме, который в тогдашней Москве едва не был сопричислен к лику святых. Во всяком случае, ходила тогда по московским домам молитва «Иже во святех отцу нашему Иакову Бемену».
Но есть у московских искателей и своё. Это «своё» не раз выражал розенкрейцер Семён Иванович Гамалея, любивший повторять слова апостола Павла о том, что «Царствие Божие состоит не в слове, а в силе».
Познание «бытия вещей» через познание силы Божьей, — магии Его, — и отыскивали розенкрейцеры.
В одном архиве я нашёл записку, прямо раскрывающую, как они подготовляли себя к магическому созерцанию, к «Богопознанию», которое, по словам Сен-Мартена, «доступно путём особых духовных упражнений, когда человек может созерцать в себе самом своё божественное происхождение и Творца». Вот, по записке, эти «духовные упражнения».
«Поститься 9 дней и ночей непрерывно. Омыться. В 9 часов вечера погасить огонь и лежать с открытыми глазами, не переставая молиться до полуночи, в ожидании видения».
Так, по-видимому, не на словах, а на деле искали они внутреннего преображения, наполнения силой Божьей, для того, чтобы всё кругом преобразить в чудо, в магию, а Россию в магическую страну.
Не знает потомок, что открылось московским магам. На всём безмолвная тайна. Ничего не знает.
Но знает их трагедию.
* * *
17 февраля 1787 года 33 лет от роду скончался Иван Шварц. Князь и княгиня Трубецкие были при его последних часах и записали его последние странные слова:
— Радуйтесь, я был на суде и оправдан. Умру спокойно…
Есть также свидетельство, что «от ложа умершего распространилось благоухание».
Шварц похоронен по обычаю православной церкви в храме села Очакова, прямо против алтаря. На его белой плите высечены крест и герб. Неизвестно, что сталось теперь с могилой московского мага.
Место покойного занял Новиков. Он стал «единственным предстоятелем теоретической степени Соломоновых наук в России».
В доме «Дружеского общества» у Меншиковой башни в одной из горниц на столе, покрытом зелёным сукном, стоял под трауром мраморный бюст покойного магистра. В той же горнице было Распятье под покрывалом чёрного крепа.
В те годы члены «Дружеского общества» с общего согласия стали носить одинакового покроя и цвета кафтаны, голубые, с золотыми петлицами.
В своих ответах на опросные пункты студент Колокольников пишет об этих кафтанах: «Что касается платья, то я, ей-ей, ни от них, ни от других ничего не знал, какое их было намерение носить такой униформ». И дальше: «Членов компании можно было признать по голубым кафтанам, золотым камзолам и чёрному исподнему платью».
О московских мартинистах толковали по всей России и больше всего о том, что «они занимаются чертовщиной и чернокнижием».
Екатерина уже давно и с презрительным вниманием следила за таинственными московскими «персонами».
Государыню раздражали их «колобродства, нелепые умствования, раскол». Ничего другого она в них не замечала. Мартинисты для неё не лучше ловкого мошенника Калиостро, «лысого чёрта», как она его называла, одурачившего в Петербурге Елагина жизненным эликсиром и отысканием философского камня.
Наконец, в 1786 году было приказано испытать в вере отставного поручика Новикова. Ответ митрополита Платона известен, но тем не менее книги новиковской типографии были к распространению запрещены.
* * *
Новиков почувствовал первые раскаты грозы.
С 1787 года он накладывает на орден Злато-розового Креста «молчание и бездействие». Только голод того года вызывает орден к делу, и горячая речь Новикова отдаёт на помощь голодающим состояние Походяшина.
В том же году, через архитектора Баженова, мартинисты пытаются сблизиться с наследником престола Павлом Петровичем, который, по некоторым свидетельствам, вступил во франкмасонскую ложу во время своего заграничного путешествия и «был посвящён князем А. Б. Голицыным, последователем Сен-Мартена».
Через год были также отправлены в Лейденский университет воспитанники «Дружеского общества» студенты Колокольников и Невзоров.
Через два года, в 1791 году, скончалась жена Новикова, и он переселился из Москвы в своё подмосковное сельцо Авдотьино-Тихвино Бронницкого уезда с сыном, двумя дочерьми, с другом Гамалеей и вдовой И. Е. Шварца.
Московский орден замирает «в молчании».
Но гроза идёт. Это были отголоски грома французской революции.
Императрицу, когда-то называвшую себя «республиканкой в душе», когда-то писавшую самый либеральный в Европе «Наказ», собиравшую первую российскую Палату депутатов, застрашил ещё Пугачёв, при котором открылось, что «русские мужики умеют катать головами не хуже французов». Её застрашил Радищев, этот «бунтовщик хуже Пугачёва». С давней неприязнью следила она и за «колобродствами» мартинистов.
У состаревшей государыни остался один близкий советник — неумный, злой и вульгарный фаворит Платон Зубов. Императрица говорила ему, что «Новиков — человек коварный и хитро старающийся скрыть свои порочные деяния». Зубов настаивал на жесточайших мерах.
Связи Новикова с наследником престола Павлом Петровичем были представлены Екатерине как революционный заговор мартинистов против неё и за её сына. Таинственное московское общество решили раздавить.
В 1790 году возвращались из чужих краёв в Москву с докторской степенью воспитанники «Дружеского общества» Невзоров и Колокольников. Обоих медиков арестовали на границе и передали в руки известного «обер-палача и кнутобойцы» Шешковского. Их допрашивали в Петропавловской крепости. Шешковский будто бы сказал Невзорову, что государыня «приказала бить его поленом по голове, доколе не сознается».
— Слова, приличные простой бабе, — будто бы ответил Невзоров. — Вы клевещете на государыню…
Сохранился один документ: доклад Ив. Ив. Шувалова, 1792 года, августа 18 числа, о допросе Невзорова.
О допросе умалишённого. Несчастный Невзоров, по словам Колокольникова, помешался ещё в Геттинге из-за неразделённой любви: «Невзоров был влюблён в девку, в том же доме, где он, жившую, и без её ответного чувства впал в болезнь».
