Георг Эберс - Невеста Нила

Но горбун скромно отклонил это предложение, говоря, что он намерен вернуться к своей прежней госпоже. Когда же Филипп еще раз напомнил ему, какие опасности он навлекает на себя, и Горус Аполлон принялся поддерживать его, садовник воскликнул с жаром:

— Я обещал господину не покидать его семью; у них в доме нет другого свободного человека, кроме меня, неужели я покину их, чтобы спасти свою жизнь? Нет, пускай лучше кривая сабля снесет мне голову; я охотно уступлю негодяям свое безобразное туловище.

При этих словах, сказанных хриплым, прерывистым голосом, в чертах верного слуги произошла быстрая перемена; его щеки заметно побледнели под слоем пыли, и Филиппу пришлось поддержать горбуна, у которого подкосились ноги. Продолжительное путешествие пешком при страшном зное изнурило его силы; однако, выпив вина, Гиббус снова ободрился. Тут маститый хозяин приказал рабу отвести его на кухню и хорошенько накормить.

Когда оба ученых остались одни, Горус Аполлон сказал:

— Безрассудный старый младенец, отдавший Богу душу, по-видимому, требует от тебя чего-то необычайного; это было заметно по твоему лицу, когда ты читал письмо.

— Вот посмотри сам, — отвечал врач, принимаясь снова ходить по комнате, пока старик разбирал послание.

Обе поверхности диптиха были покрыты неправильными, волнообразными рядами букв; письмо начиналось такими словами:

«Руфинус перед лицом смерти — своему возлюбленному Филиппу.

Приступы страшного озноба следуют один за другим; наверное, я умру сегодня же. Надо спешить. Писать мне очень трудно. Скажу только самое нужное; во-первых, об Иоанне и моей бедной дочери. Сделай для них все, что можешь. Мне следовало больше заботиться о них. Оберегай осиротевших женщин как опекун, кириос и друг; им еще жить да жить, и они могут принести отраду другим. Нашим состоянием заведует мой брат Леонакс, человек честный. Иоанна знает все. Скажи ей и бедной Пуль, что я тысячу раз благословляю их, а Иоанну благодарю за все хорошее, что она мне сделала. А ты, друг, послушайся старика, излечись от любви к Пауле, она не для тебя; судьба предназначила ее для молодого Ориона. Те, кто с самого рождения поставлены судьбой на высоту, редко нисходят до нас, которым пришлось собственными усилиями пробивать себе дорогу. Будь другом Паулы, она заслуживает этого, но не оставайся одиноким. Самое лучшее, что может испытать мужчина, вносит в его существование любящая женщина; в мрачный сон жизни вплетает она радужные грезы. Но ты не испытал еще этого. Твой почтенный старый друг, которого я приветствую, также весь век оставался одиноким. Следующее касается тебя одного. Вникни в слова умирающего, узнай, что наша девочка, бедная Пуль, считает тебя лучшим из людей и ставит тебя выше всех. Ты знаешь как ее, так и мою Иоанну; обе эти женщины — воплощенная доброта. Ты носишь образ другой девушки в своем сердце, и я не смею советовать тебе, чтобы ты стал мужем Пульхерии, хотя она была бы для тебя самой подходящей женой. Я обращаюсь к вам обоим с другим советом: вы, отец и сын, поселитесь вместе с бедной Иоанной и нашей дочерью как верные и близкие друзья. Это принесет пользу обеим сторонам, вспомните слова умирающего. Больше не могу писать; я делаю тебя опекуном обеих женщин, Филипп, и знаю, что ты исполнишь мою волю. В течение долгих, прекрасных лет мы стремились с тобой к одинаковой цели и одинаково думали… Смотри же, не оставь моих сирот; молю тебя, не покидай их».

Последние слова были написаны отрывисто и неровно. Старый жрец с трудом разобрал их. Как прежде Филипп, так теперь и он в смущении и нерешительности смотрел на это странное завещание.

— Ну, как нам быть? — спросил наконец молодой врач. -Да, что тут делать? — заметил Горус Аполлон, пожимая плечами. Наступила паузу. Старик поднялся с места и стал ходить по комнатам, опираясь на костыль.

— Обе они тихие и разумные женщины, — пробормотал он, как бы говоря сам с собой, — я думаю, немного найдется таких. Как заботливо помогла мне встать добрая малютка с низкого кресла в саду, когда я был у них в гостях.

При этом жрец тихонько захихикал и остановил Филиппа за руку, когда тот проходил мимо него.

— Человеку следует испытать все на свете, — продолжал он с несвойственным ему задором, — я не прочь воспользоваться женской заботливостью, прежде чем сойду в могилу. Но правда ли, что жена и дочь Руфинуса не любят праздности и бабьей болтовни?

— Само собой разумеется, — отвечал врач.

— Тогда что же можно возразить против нашего переселения к ним? — спросил жрец. — Будем хоть раз в жизни легкомысленны, любезный собрат; если б это не было так чертовски серьезно, я бы от души расхохотался. Подумай только, сынок: в часы отдыха молоденькая девушка будет сидеть напротив меня, а старуха — напротив тебя. Белье наше старательно будет вымыто, платье починено, книги в порядке; поутру мы услышим ласковое приветствие — «радуйся», а за столом… Взгляни на эти фрукты на тарелке: они насыпаны точно овес на угощение лошадям, а в доме старика Руфинуса их подавали точно так же, как бывало у нас на острове Филэ… Лакомство вдвое приятнее, когда оно красиво разложено на блюде. Пуль, по-видимому, такая же искусная хозяйка, как моя покойная сестра. Кроме того, когда мне захочется встать, меня поддержит маленькая красивая ручка. Наше жилище давно никуда не годится: в спальне с потолка летит известка и пыль, здесь, в полу, широкие трещины, так что я вчера споткнулся, а наши недотроги-хозяева, господа булевты, говорят, что не могут производить ремонт за свой счет: у них нет на это ни единого жалкого обола. А у старика Руфинуса все было в лучшем виде…

Тут Горус Аполлон опять громко захихикал и, потирая руки, продолжал:

— Ну, как ты думаешь, не изменить ли нам свой образ жизни, Филипп? Что если мы исполним волю умирающего? Великая, милосердная Исида! Это было бы доброе дело, и я охотно соглашаюсь пожертвовать для него своими привычками. Как ты думаешь, ведь мы могли бы предложить им сначала помесячное вознаграждение?…

Потом он снова стал серьезным, покачал головой и сказал в раздумье:

— Нет, нет, тогда, пожалуй, придется потерять свое спокойствие… Это приятная мечта, но ее будет трудно осуществить.

— Тем более теперь, — подхватил врач. — Пока дамаскинка не устроится, нечего и думать о нашем переселении.

У старого жреца вырвалось проклятие, и он воскликнул, сердито сверкая глазами:

— Везде и всюду эта гордая патрицианка! Змея в образе женщины! Сколько от нее исходит зла! Но погоди, постой!… Надеюсь, что мы скоро избавимся от нее, и тогда… Я не хочу отступаться от того, что может украсить нам жизнь. В противном случае мне придется отвечать на том свете за свое малодушие. Воля умирающего священна, так говорили наши отцы, и они были правы. Пусть желание Руфинуса исполнится. Да, да, это решено! Устранив всякие препятствия, мы поселимся вместе с Иоанной и ее дочерью. Я так хочу и не изменю своему слову!

Тут снова в комнату вошел садовник, и жрец воскликнул, обращаясь к нему:

— Послушай, милый, все-таки выходит так, что мы будем жить вместе, но об этом потолкуем после. До сумерек оставайся с моими людьми, только, смотри, не говори лишнего; все они болтуны и шпионы. Теперь господин Филипп передаст печальное известие вдове, а ночью ты можешь переговорить с ней подробно. Все случившееся, и даже смерть твоего господина, должно оставаться тайной для посторонних.

Садовник знал, как много зависело от его молчания. Отправляясь к вдове, Филипп был задумчив.

— Ободрись, сын мой, — сказал ему Горус Аполлон. — А когда выйдешь из дому, загляни в наш садик. Мы жалели высокую старую пальму, когда она засохла, а теперь из ее корня растет молодое зеленеющее деревце.

— Со вчерашнего дня оно опустило листья и, вероятно, пропадет, — отвечал Филипп, пожимая плечами.

— Его сейчас же надобно полить. Гиббус! — воскликнул старик. — Ступай в сад и полей молодую пальму.

— Хорошо, что у нас есть вода под рукой, — заметил врач и, остановившись на пороге, прибавил с горечью: — Не всегда бывает так легко помочь беде!

— Терпение и добрая воля преодолеют все препятствия, — пробормотал Горус Аполлон и, оставшись один, с досадой продолжал: — Как мы срубили засохший пальмовый ствол, так нужно покончить и с прошлым Филиппа, куда замешана эта знатная девчонка. В огонь его! Но как я доберусь до нее? Что мне придумать? Как быть?

Он снова уселся в кресло, потирая лоб рукой; в эту минуту в комнату вошел негр с докладом о нескольких посетителях, желавших видеть ученого. Это были старшины мемфисского сената, посланные за советом к маститому жрецу. Они были уверены, что Горус Аполлон найдет средство отвратить от города и всей страны наступившее страшное бедствие, хотя против него оказывались бессильными христианские молитвы, вклады в церковь, крестные ходы и странствия к святым местам. Мемфиты дошли до отчаяния и решились не отступать ни перед чем, даже если б им пришлось прибегнуть к языческому колдовству.