Видно было, что он очень страдает, и ни у кого не было настроения сесть за праздничный стол. Он старался казаться спокойным, но это ему не очень удавалось. Он все еще надеялся, что она вот-вот появится в дверях. Ведь она не могла не понимать, что портит праздник целой семье.
Я предложила ему, что поеду к ней домой и попытаюсь уговорить ее приехать и помириться с ним. Причина ссоры казалась настолько нелепой, что трудно было принимать ее всерьез. Он сказал, что не верит в успех моей миссии, но можно попробовать.
Я знала ее адрес, мне приходилось бывать у них несколько раз. Огромная квартира, в несколько раз больше той, которую я получила как новая репатриантка. Меня всегда удивляло, как она ухитрилась получить такую квартиру. Может быть, какую-то роль в этом сыграли ее молодость и красота…
Она действительно была красива и молода, намного моложе брата. Когда я в первый раз пришла к ним в гости, квартира была почти пуста. Во время этого грустного визита я не поверила своим глазам: всюду была новая элегантная мебель, ковры, новая кухня. Несколько кондиционеров. Я поняла: не в съеденном кушанье было дело. Она получила от Иосифа все, что хотела, и не намеревалась связывать свою жизнь навсегда с человеком немолодым и не слишком здоровым. Негр сделал свое дело…
Она разговаривала со мной в резком тоне. Сказала, что не последняя ссора привела к разрыву, что кризис в их отношениях продолжался уже несколько месяцев. С нескрываемым сарказмом добавила:
– У своей мамы он может быть принцем, но не у меня. Для меня он просто человек. Его манеры принца я терпеть не могу!
– Просто человек, который внес в ваш дом всю эту роскошь, – сказала я.
– Это не ваше дело! Прошу вас уйти из моего дома! И скажите вашему брату, чтобы согласовал со мной время, прежде чем придет забрать свои вещи! Шалом!
Я не стала передавать ему все, что она говорила, но сказала, что разрыв между ними, по-видимому, окончателен. Мне было больно видеть, как он страдает. В моей жизни тоже было несколько расставаний, и эта острая боль мне знакома.
Только подумать, что в это время в квартире уже лежало завещание, игнорирующее меня, будто я не член этой семьи. Может быть, имеется косвенная связь между завещанием и его отношениями с той женщиной: Иосиф знал, что если он связывает с ней свою жизнь, ему потребуется очень много денег…
За время их совместной жизни они несколько раз ездили за границу. Сколько неприятностей у меня бывало с мамой из-за этих поездок! Он не звонил ей, и она, не получая вестей от него в течение недели, впадала в панику. Однажды она позвонила мне и сердито сказала:
– Ты сидишь дома, как ни в чем не бывало, а твой брат лежит в больнице!
Я удивилась: всякий раз, попав в больницу, Иосиф прежде всего звонил мне. Об их отъезде за границу они не сочли нужным уведомить меня, и я приняла слова мамы всерьез. Я поехала в Тель-Авив, и мы вместе с ней пошли в больницу «Ихилев», но туда больной с таким именем не поступал. Вернувшись в квартиру мамы, я обзвонила все больницы города и окрестностей. Не сразу я поняла, что ее слова были выражением старческого слабоумия. Было очень трудно убедить ее, что он просто уехал в отпуск.
В другой раз она позвонила и сказала, что он арестован. Я уже не стала наводить справки, знала, в чем дело. Всякий раз, когда она выдумывала что-то ужасное, я успокаивала ее и убеждала, что ничего не случилось. Она благодарила меня за то, что я развеяла ее страхи, но дня через два история начиналась вновь.
Нет, я не обращусь в суд с иском против мамы и брата, для меня это равносильно иску против самой себя. Попытаюсь поговорить с ними, буду апеллировать к их совести.
Не то чтобы я жаждала получить деньги, которые мама (пусть живет до 120) оставит в наследство. Лично у меня никогда не было больших потребностей. Но я думала о детях. Маленькая квартирка, которую мы купили Аде после ее свадьбы, давно была продана, так как ее муж открыл собственную мастерскую и нуждался для этого в деньгах. Позднее они развелись, и она осталась без квартиры и без денег. В течение ряда лет я помогала ей платить за съем квартиры.
Была у меня мечта – создать для детей материальную основу, чтобы у каждого была своя хорошая квартира. Я знала, что собственными силами не смогу осуществить эту мечту, даже если буду работать днем и ночью.
Я пошла к маме в день, когда обычно приходила купать ее и делать уборку. Управившись с обычными делами, я сказала маме, что знаю о ее завещании и поражена им. Она позвала Иосифа. И тут все началось.
Как ни странно, я не помню, что они говорили. Последующие минуты словно канули в черную дыру. Может быть, мой мозг отказывался воспринимать эти вещи, чтобы уберечь меня от помешательства. Хорошо помню только конец: мой брат вытолкнул меня из квартиры. Буквально вытолкнул, физически. Он толкал меня в грудь, а я пятилась шаг за шагом, до двери. Открыла дверь и вышла.
Я уселась на ступеньку у входа в дом. Ноги подгибались, не было сил идти к автобусной остановке.
Был ненастный зимний день. Я сидела на пороге. Очень замерзла. Хуже холода было воспоминание о грубости брата, при молчаливой поддержке мамы. Я ожидала, что будет ссора, но грубость реакции меня поразила. Они просто выбросили меня вон, иначе это не назовешь.
Дома у меня было время подумать. Я думала о том, что сочетание мамы с Иосифом всегда было для меня убийственным. Когда Иосиф приезжал к нам в Ригу, а родители уже были в Израиле, он вел себя как образцовый брат. Когда мы прибыли в Израиль, а он еще находился в России, мама относилась к нам как всякая нормальная мать, заботилась о нас и помогала. Но когда они вместе, их доброе отношение ко мне пропадает бесследно. Никого, кроме них двоих, не существует.
Я решила, что ноги моей больше не будет в их доме. Возможность обращения в суд все еще казалась мне чудовищной. Я сказала об этом адвокату Вайнштейну, который стал моим добрым другом. Он сказал, что понимает меня: он на моем месте тоже не был бы в состоянии подать в суд на свою мать.
Он был осторожен в высказываниях, ведь мама и Иосиф были его клиентами, и он как их адвокат обязан быть лояльным. Он рассказал, что семья Рабинович почему-то любит иметь дело со многими адвокатами. Это верно, я тоже знала некоторых из них. Был адвокат – управляющий домом, был адвокат, представлявший маму в многолетнем и дорогостоящем процессе по разделу дома между компаньонами. К адвокату Вайнштейну мама и брат обратились только по делу об их завещаниях. У меня мелькнула мысль, что это было не случайно: остальные адвокаты, работавшие с семьей, знали меня…
Я приходила к адвокату Вайнштейну всякий раз, когда нуждалась в совете. Он рассказывал мне о своей семье, о любимой жене, о проблемах со здоровьем. С большим сожалением я узнала о том, что у него обнаружили рак. Он рассказывал о тяжелых лечебных процедурах, которые вынужден был переносить. После одной из таких процедур, требовавшей неподвижного лежания в течение двадцати четырех часов, он радостно сообщил мне, что болезнь отступила. Я порадовалась вместе с ним – но однажды, несколько месяцев спустя, увидела в газете маленькое объявление о его кончине…
Да будет благословенна его память. Человек, излучавший тепло и любовь к людям, восстававший против несправедливости – таких людей встречаешь нечасто. Его смерть была для меня ударом. В моей памяти его образ хранится в одном ряду с людьми, сыгравшими особую роль в моей судьбе. Среди них – сельская учительница Елена Андреевна Куренкова, спасшая от невежества голодную и одетую в лохмотья девочку; дядя Илья, вернувший меня на школьную скамью; безымянная женщина из горисполкома, оказавшая мне помощь в устройстве на работу в Риге. Праведники моей жизни – что сталось бы со мной без вас?
Глава 49. «Худой мир лучше доброй ссоры»
Мой полный разрыв с мамой и братом продолжался долго. Однажды брат позвонил мне и просил прийти. Я сказала ему:
– С какой стати, ведь у тебя нет сестры. Ты единственный сын.
– Приходи, – сказал он, – нам надо поговорить.
Я вошла в дом мамы с тяжелым сердцем. За время, когда я ее не видела, ее состояние ухудшилось. Но больше всего поразило меня отношение Иосифа к ней. Он разговаривал с ней грубо, кричал на нее. Она же, гордая женщина на протяжении всей жизни, принимала его крики со смущенной улыбкой, словно признавая свою вину. Мне больно было видеть маму униженной. Думала: как трудно ей сидеть с поникшей головой и переносить пренебрежительное отношение. Вот награда, которую она получила за свою беззаветную любовь к сыну.
Я не могла удержаться и сказала:
– Почему ты кричишь на нее?
– Она невыносима, она говорит массу глупостей, – сказал он.
– Это ее возраст говорит, – сказала я.
– Это верно, но иногда у меня лопается терпение. Я тоже больной и нервный человек.
Мы вошли в его комнату и начали говорить о деле. Я не набросилась на него с обвинениями в том, что он сделал, это могло привести к новому взрыву. Для меня важно было не то, что было, а то, что будет. Я пришла не воспитывать его, а защищать свои интересы. С первых его слов я поняла, что он согласен на аннулирование завещания мамы и составление нового.
