Нужно действовать хитростью.
Гриманд ускорил шаг.
Он увезет Карлу из Парижа.
Когда он вернулся, Алис запретила упоминать имя Тангейзера.
Гриманд ждал благоприятного момента, а появление на свет маленькой девочки развеяло его мрачные мысли. По крайней мере, на время. Карла окончательно завоевала его сердце, но он надеялся, что его лицо поможет скрыть этот факт. Интересно, догадалась ли мать? Она сама и ее ремесло по-прежнему завораживали короля воров. Мать видела его насквозь. Она отказывалась принимать от него что-либо, кроме хлеба насущного. Алис научила его всему, что знала, но Гриманд не мог жить такой жизнью. Мать не осуждала сына и не раз повторяла, что он сам должен нести свое бремя.
Ее умение обращаться с роженицами и их младенцами – в радости, в горе или даже в страхе – Гриманд наблюдал с детства. Но связь, образовавшуюся между матерью и Карлой, ему еще не приходилось видеть. Что за искра проскочила между ними? Страхи нахлынули на него с новой силой. Может, эта связь поможет ему? Он увезет их обеих из Парижа. Лошадь и фургон достать нетрудно. Золота хватит, даже несмотря на щедрое пожертвование священнику. Ворота Сен-Дени буквально в двух шагах, а стражников он подкупал уже не раз. Можно выйти из города, когда будут впускать скот. От этих мыслей на душе стало легче. Алис будет возражать, но он ей ничего не скажет, пока все не подготовит.
Приняв такое решение, Гриманд сообщил Карле, что, по его сведениям, Матиас в Париже.
Женщина была измучена родами и пребывала под воздействием сильных эмоций, что явно смягчило ее реакцию на это известие. Не стоило сбрасывать со счетов ее редкое самообладание, которое поразило предводителя бандитов с первой же минуты. Несколько секунд она молчала, глядя на спящего ребенка, а потом итальянка подняла взгляд на Гриманда.
– Пожалуйста, принесите перо и бумагу, – попросила она. – Я должна ему написать.
– Написать? Что? У нас в доме нет таких вещей, – развел руками Инфант Кокейна.
– Матиас вас убьет, когда найдет, а я бы этого не хотела.
Гордость Гриманда была уязвлена. Он уже составил представление о ее муже как о галантном господине, способном завоевать такую женщину, как Карла. Красивый парень, и к тому же храбрый, но вряд ли способный нагнать на него страх.
– Я тронут заботой о моей безопасности, – усмехнулся он. – И в свою очередь беспокоюсь за благородного господина, который, вне всякого сомнения, заблудился в этом адском котле.
– Матиас не благородный и не господин – в том смысле, в каком вы имеете в виду, – возразила роженица. – В бою он не уступает Алтану Савасу – и я не сказала «превосходит Алтана» только из уважения к памяти моего телохранителя. В военном деле и в искусстве выживания моему супругу нет равных.
Гриманд вспомнил трех поляков, убитых на дуэли, подробность, о которой он предпочитал не думать. Поляки имели репутацию отважных бойцов. Он поджал губы:
– Верю вам на слово. Но найти этого человека в городе не так просто.
– Он найдет вас даже в огненной пучине ада.
Спокойствие в голосе Карлы раздражало короля воров. Возможно, ему удастся вывести ее из себя?
– У меня есть вопрос, который, должно быть, вас обидит, но я должен его задать, – сказал он осторожно.
Карла кивнула.
– Возможно ли, чтобы муж желал вашей смерти?
– Нет. Я могу поклясться в этом жизнью своего ребенка.
– Не исключено, что придется.
– Если ставка на Матиаса, дайте мне кости, и я брошу их.
– Прекратите немедленно, оба! – неожиданно вмешалась в разговор Алис.
Она сердито посмотрела на сына, и тот не стал спорить.
– Хоть раз в жизни подумай о ком-нибудь, кроме себя, – шикнула на него мать. – Наша гостья не хочет, чтобы ее мужчина приставил нож к твоему горлу, хоть ты этого и заслуживаешь, а ты – к его шее.
Гриманд поднял руки, уступая матери.
– Матиас раньше не бывал в Париже. Я уверена, что он вас найдет, но точно так же не сомневаюсь, что вы найдете его быстрее. Мое письмо защитит вас обоих от недоразумений, – вновь заговорила итальянка.
– Пусть мой сын запомнит какие-нибудь слова, которые могут исходить только от тебя, – предложила ей Алис. – То, что невозможно вырвать у тебя силой.
– Скажите ему: «Новый соловей ждет твоих шипов», – кивнула Карла.
– Новый соловей ждет твоих шипов? – переспросил Гриманд.
– Да. Слово в слово.
Король Кокейна нахмурился.
– Надеюсь, он хорошо соображает. Эта загадка поставит в тупик самого царя Соломона, – хмыкнул он.
– Делай, что тебе говорят, – оборвала его старуха. – И берегись ложных теней. Фокусник уже в пути.
– Раскладывала карты?
– Видел бы ты их – у тебя бы волосы встали дыбом.
– Насчет Фокусника ты права. А еще что-нибудь ты видела?
– Безумца. Он указывает выход, если выход вообще существует. Край ближе, чем ты думаешь. Не представляю, что ты замыслил, но знаешь ты меньше, чем тебе кажется. А если не можешь знать все, лучше не знать ничего. Тогда увидишь то, что у тебя под носом.
– Опять загадки!
– Я тебя знаю. Не больно-то умничай. Думай нутром, а не головой.
Гигант посмотрел на графиню, ожидая от нее еще каких-нибудь инструкций.
– Матиасу сорок четыре года, он на два дюйма выше вас, а волосы у него цвета бронзы. Когда он вас увидит, – повторяя его жест, Карла провела ладонью по лицу, – то не испугается. Все остальное вы найдете в его глазах, голубых.
– Неплохо, – кивнул предводитель воров.
– Откуда вы узнали, что он в Париже? – продолжила расспросы роженица.
– Мы услышали все, что нужно, любовь моя, – прервала ее Алис. – А теперь ты должна поспать.
Помедлив, Карла кивнула.
– Принести мясо или напитки? – спросил Гриманд.
Итальянка покачала головой, и он направился к двери.
– Гриманд! – остановила его графиня. – Спасибо вам. И удачи.
– Новый соловей ждет твоих шипов, – повторил он.
В своей комнате Инфант перезарядил пистолет и взял еще два ножа: один прикрепил к левому предплечью, другой сунул в левый сапог. Спустившись по лестнице, он увидел разложенные на столе карты. Инстинкт подсказывал ему, что смотреть туда не стоит. Это не его карты. Но мать должна была спросить и о нем, а он уже знал большую часть расклада. Фокусник и Безумец. А первая карта?
Гриманд подошел к столу.
Картой спрашивающего была Anima Mundi. Гриманд не сомневался, что это Карла.
Расклад был подобен удару в лицо.
Суд. Огонь. Смерть.
– Знаешь, – спросил Поль, – сколько денег можно сделать на дерьме?
В каком-то смысле внешность Папы Поля была не менее уродливой, чем у Гриманда. Хозяин таверны, облаченный в пурпурный балахон из превосходного крученого шелка, пропитанного в равной мере духами и по́том, весил не меньше тридцати стоунов[26], и его заплывшие жиром руки напоминали кишки только что зарезанной свиньи. Складки жира свисали с подмышек, а огромный живот спускался на бедра – такие толстые, что на каждое из них можно было надеть седло, – широким, непристойным фартуком. Живот подпирал огромную, плоскую грудь, а многочисленные подбородки колыхались на плечах и груди Поля, словно наполненный вином мех. В подбородках утопала голова нормального размера, казавшаяся крошечной по сравнению с безобразным телом. Вероятно, Полю уже перевалило за пятьдесят, но жир натянул его кожу, и лицо этого мужчины выглядело по-юношески гладким. Череп у него был почти лысым, и только над ушами сохранились остатки жидких волос.
Гриманд улыбнулся шутке и стал ждать продолжения спектакля.
– Все дело в числах, – продолжил Поль.
– Ты в цифрах дока.
– В нашем непостоянном мире неизменны только числа. Им принадлежит будущее. Позволь продемонстрировать, как получаются большие числа. Париж скоро захлебнется в дерьме, это известно всем, и городские власти собираются платить за его уборку. Там, за городом, крестьяне тоже выложат денежки, чтобы разбросать дерьмо на их полях. Будем скромными и положим один франк за телегу. Кто будет убирать дерьмо за один франк? Для некоторых это неплохой заработок, но для таких, как мы? Теперь к числам. Один ученый муж подсчитал – не спрашивай, как он это сделал, – что триста человек могут наполнить своим дерьмом одну телегу. Не будем жадничать и положим, что город производит в день восемь сотен… нет, возьмем половину… четыре сотни телег. Вычитаем дни поста, праздники, эпидемии, и остается триста дней в году. Ты знаешь, сколько это будет франков?
– Достаточно, чтобы обеспечить тебя едой и вином на неделю.
Папа Поль рассмеялся, и складки жира заколыхались. Он лежал на большой кушетке, укрепленной толстыми деревянными брусками и обитой грубым серебристым бархатом, испорченным многочисленными пятнами. По краям кушетки стояли два мускулистых головореза, которых Поль всегда держал при себе. Вообще-то они считались телохранителями, но на практике помогали ему подниматься на ноги, вставать с постели, раздеваться и одеваться, а также выполняли все остальные обязанности по уходу за этим, в сущности, гигантским ребенком.
