Смотреть тошно, хоть глаза закрывай. Когда же около полудня над полем брани пронесся стон, Гест понял, что дело впрямь пошло неудачно, перевес за Железнобоким, за этим юнцом, который лишь без малого год назад выступил из тени недоумка-отца и успел сделаться героем и вождем несчастного народа. Вдобавок начался дождь, тяжелые, холодные струи хлестали с гнойно-желтого неба, и Гестова рана снова напомнила о себе ледяной стужей. Обан, не таясь, плакал, громко, навзрыд, как дитя; на соседнем суку, встопорщив крылья, сидел Митотин, нервозно поглядывал на речной берег, где его хозяин вместе с отрядом, которому Эйрик приказал оборонять мост, в ожесточенной схватке из последних сил удерживал позиции.
Внезапно над этой удручающей картиной прозвучал сигнал рога, Эдриковы воины тотчас повернулись спиной к истории и занялись ранеными, будто сеча для них была окончена. Кнут заметил сей удивительный поворот и не промедлил заполнить пустоту, оставленную олдерменом, Ландейдан плугом прорезал поле брани в направлении усадьбы и реки, но все произошло так тихо, что Гест лишь задним числом сообразил, что Железнобокий примерно с сотней воинов опрокинул заслон, промчался по мосту и дальше, вверх по склону невысокого холма на севере, оставив за спиной кровавую неразбериху. Вымокший Хавард выбрался из реки и яростно ударил мечом по воде. Эдрик меж тем собрал своих и тоже поскакал прочь по холмам, на восток, к Лондону.
На этот раз Хавард был цел и невредим, впервые вышел из сражения без единой царапины.
Однако такой исход совершенно не устраивал Кнута, он-то замышлял хитроумную ловушку. Поэтому, когда забрезжил рассвет, король выступил по следу англичан, собрав всех боеспособных воинов, коих оказалось свыше восьми тысяч человек, в том числе Эйрик ярл и сын его Хакон. И Хавард, который пренебрежительно распрощался с Гестом, с древолазом, как он выразился, с гнилой душонкой.
— Давно пора, — бросил он.
Гест промолчал. Он жив, вот и всё.
Следующие несколько дней он сообща с Обаном и примерно двумя сотнями других, в большинстве легкоранеными, а также обитателями близлежащих деревень, расчищал поле брани, отделял раненых от убитых. Обан исполнял эту работу стиснув зубы, решительно и смело, el divisit lucem ас tenebras,[112] хоть и измученный смертью, смрадом, стонами, собаками и птицами, а Гест в первый же вечер наткнулся в одной из братских могил на тело Гейрмунда, своего отвергнутого темнобородого зятя, там же он обнаружил второго исландца из тех, кого встретил в Восточной Англии, и затем ходил от могилы к могиле, с палкой в одной руке и мечом в другой, искал, переворачивая каждый труп, вглядывался в лица, пытаясь распознать знакомые черты, в отчаянной надежде не найти того, что ищет, — подобно сотням родичей, бродивших среди этих мук и страданий, только чтобы в душе, как именует ее Писание Господне, добавилась еще одна рана. Он не нашел Торгрима, не нашел и Одинов нож, весточку, которая наконец-то доберется на север, в мирный Скагафьярдар, к сестре, с ее пятью детьми и богатым мужем, снискавшим добрую славу.
Зато они нашли Ульвкеля, несгибаемого защитника Восточной Англии, который без малого двадцать лет верой-правдой служил своему нерешительному королю; Гест не знал олдермена в лицо, но скорбный плач раненых сказал ему, что ошибки быть не может, это Ульвкель, и он воздал израненному телу хёвдинга почести, подобающие возрождению Торгрима, позаботился, чтобы его похоронили отдельно, а поскольку Ульвкель был христианином, они поставили на могиле крест, и Обан отслужил мессу за упокой души. В эти дни он отслужил мессу за упокой несчетных душ, датчан и англичан, иначе он не мог, таким образом он славил жизнь.
Но даже в нездешней пустоте, царящей на поле брани, живут дерзкие побеги надежды, и не успели похоронить мертвых и разместить раненых в палатках и домах, как народ начал препираться по поводу того, вправду ли Эдрик Стреона дезертировал и привел Железнобокого к решительному поражению или же англичане разыграли бегство, чтобы заманить Кнута в ловушку. И это последнее суждение распространялось все шире, не только среди англичан, но и среди датчан, потому что дни текли за днями, шел дождь, падал снег, снова прояснялось, а о двух армиях не было ни слуху ни духу, пропали они, канули в глубинах Англии. Вдобавок ашингдонское население потихоньку начало роптать, ведь за несколько недель до сражения Кнут позволил своим мародерствовать, и Обан блуждал в этой новой враждебности, не ведая, куда податься. И однажды вечером, когда они сидели у костра на северном берегу Крауча, он доверительно сказал своему исландскому другу, что больше не может здесь оставаться, работа исполнена, он свое дело сделал, Кнут с войском, поди, не вернется, не иначе как разбит наголову, так, может, Гест, владеющий столь многими немыслимыми жизненными искусствами, пособит ему, во имя Господа, украсть лошадь.
Гест мрачно усмехнулся. Что ж, у него никогда не было полной уверенности, что Одинов нож не зарыт где-то тут, в этих кошмарных болотах, верил он в это не больше, чем в то, что жив, и любил Обана как человека, чтущего жизнь.
— Пожалуй, я украду двух, — сказал он.
Через месяц с лишним после битвы при Ашингдоне двое голодных, оборванных нищих вошли в Йорвик; в Нордимбраланде лежал снег, все было тихо-мирно, и архиепископ Вульфстан II встретил их поистине как восставших из гроба, обнял Обана и суховато приветствовал Геста.
Они думали, архиепископ спросит, как они здесь очутились. Или скажет, что здесь им оставаться нельзя, по всей стране бушует месть, бьют датчан и их пособников.
Но Вульфстан поведал, что Эдрик Стреона оставил поле брани при Ашингдоне, предав своего господина, Железнобокого, причем тот предательства не заподозрил. Затем Кнут преследовал их по всей стране, и вот неподалеку от Глостера Эдрик сумел-таки убедить измотанного Железнобокого заключить соглашение с датчанами. Стороны встретились и договорились, что Железнобокий сохранит за собой Уэссекс, где датчан и без того проживало очень мало, но подчинится Кнуту, то есть на самом деле отдаст ему все свое наследство.
И снова Эдрик обнаружил свою лживую натуру, посоветовав Кнуту сразу же нарушить соглашение и убить Железнобокого и двух его малолетних сыновей, пока они у него в руках. Кнут, однако, с этим не спешил и позволил поверженному противнику расположиться в Лондоне, а сыновей его предположительно отправили за пределы страны, кое-кто говорил, в Свитьод.
Гест и Обан переглянулись.
На север они шли больше месяца, ничегошеньки не зная о происходящем в стране и не рискнув расспрашивать людей, которые, пожалуй, могли бы их просветить.
Теперь Гест яростно бросил архиепископу, что все это совершенно не вяжется с тем, что он наблюдал, сидя на дереве во время битвы. Да и Железнобокий никак не может быть настолько наивным, чтобы еще раз довериться Эдрику!
Вульфстан даже не соблаговолил ответить.
— Война кончилась, — веско произнес он, с уверенностью, какой они прежде за ним не замечали.
Тою же ночью Гест заговорил с Обаном о том, не стоит ли им отправиться дальше — на север, на побережье, на Иону.
Но монах был измучен и оглушен, вдобавок он-то уже попал домой, счастливый, как смертельно больной, которому вдруг полегчало. И Гест, послушавшись внутреннего голоса, встал, собрал свои вещи и в одиночку покинул город. Но ушел недалеко, силы иссякли. Тогда он вернулся назад, лег рядом с Обаном, тот не спал, смотрел на него своими умными глазами.
— Что же нам делать? — сказал Гест.
Обан задумался, потом обронил:
— Во всяком случае, в одном ты оказался прав: мы выжили.
— Нет, я говорил так, только чтобы утешить тебя. На самом деле я думал, мы умрем. Ничего я не предвидел.
Несколько дней спустя архиепископ получил от ярла письменное известие, что Железнобокий найден мертвым в своей постели, в Лондоне. Вульфстан не скрывал, что уверен: за этим преступлением тоже стоит не кто иной, как Эдрик. Еще ярл писал, что архиепископу должно прибыть в Лондон, и как можно скорее.
Дело в том, что опьяненный победой Кнут вздумал ни много ни мало посвататься к вдове своего заклятого врага, королеве Эмме, венчанной супруге Адальрада и мачехе Железнобокого, которой минувшим летом удалось бежать в Нормандию, к своему герцогскому семейству. И Вульфстану предстояло на датском корабле отправиться к Эмме в Нормандию с предложением снова стать королевой Англии; в случае согласия она получит гарантию, что если подарит Кнуту сына, то сын этот станет наследником престола, коего означенный король недавно лишил ее сыновей от Адальрада.
Когда Вульфстан получил это послание, при нем находились Гест, Обан и два молодых клирика. Старец сперва побледнел как полотно, глаза забегали, он вскочил со скамьи, заметался по башенной комнате, где они собрались, чтобы подготовить рождественские богослужения.
