Сенявин размышлял минуту-другую.
— Безмерно вам признателен, Николай Семенович, за доверие, можете не сомневаться во мне. Что касается государя, его дело, как он думает обо мне. Моя совесть чиста. Я всегда предан престолу и живота не щадил ради него и Отечества.
— Тут с вами я соглашусь. Россия без монарха немыслима, она рассыплется как карточный домик. Будем уповать на будущее. Поживем — увидим…
В начале апреля 1812 года Чичагов вернулся из Англии в Россию. Там он похоронил свою любимую жену, просил Александра об отставке.
— Скоро Наполеон нагрянет в Россию. Он двинет супротив нас всю Европу. Нам тоже надобно собирать силы. Я слышал, ваше величество, на Дунае у нас большая армия в отрыве.
— Кстати, поезжай-ка и принимай ее у Кутузова. Ему там больше делать нечего.
Так с маху, без раздумий, повелевал недалекий Александр, проявляя свою «волю». Чичагов, никогда не нюхавший пороха ни в море, ни на суше, оказался во главе армии.
Время изменило европейский климат, туманы рассеивались, миражи тускнели и исчезали. Давно развеялись призрачные устои Тильзитского мира, нужного в свое время Наполеону лишь для передышки. Поговаривали, что он обиделся на Александра — тот не выдал за него замуж свою сестру Анну Павловну — и теперь собирается выместить свою обиду.
Однако суть заключалась в другом. Сам неумолимый и естественный ход истории предопределил столкновение Бонапарта с Россией. Цели его были предельно ясны. Ему не давали покоя лавры Александра Македонского. «Достаточно коснуться французской шпагой Ганга, — говорил Наполеон, — как Англия обрушится». Индия давно манила его.
— Еще три года — и я буду господином всего света: остается одна Россия, но я раздавлю ее! — заявил он накануне войны. «Война будет славной для французского оружия», — гласил подписанный Наполеоном в тот день приказ.
Спустя шесть дней Сенявин отправил по команде рапорт царю: «В то время, когда каждый россиянин пылает мщением и ополчивается на неприятеля, вступившего в пределы государства, я занимаю здесь пост главного командира порта… Усердствуя высочайшей службе вашего императорского величества и ревнуя соотечественникам моим, я желаю обще с ними, будучи бесполезен при настоящем месте, или пасть, или поражать неприятеля».
Рапорт царю докладывал все тот же морской министр де Траверсе. Прочитав его, Александр недовольно поморщился. В Сенявине его всегда раздражали черты, которые император всегда не переносил, — прямодушие и искренность, честность и независимость взглядов.
— Где же Сенявин мыслит подвизаться? — Размеренно-холодный тон императора заставил Траверсе поежиться.
В который раз кривил душой «помазанник Божий». Две экспедиции в Средиземное море, сражения на море и на суше. Везде Сенявин выходил победителем. Сначала штурмовал крепость Мавры. Кто, как не он, первым из россиян заставил отступить на суше хваленых французов в Далмации? А боевой опыт сражений в Дарданеллах и при Афоне?
— В каком роде службы и вообще каким образом желает он осуществить свое намерение? — Обычно бесстрастное лицо Александра выражало наигранное недоумение. — Спросите о том Сенявина…
Покоробил этот ответ, переданный Сенявину с издевкой министром Траверсе. Дмитрий Николаевич, сдерживая негодование, немедленно откликнулся. «Намерение мое есть, — писал он Траверсе, — по увольнении отсюда заехать в Петербург и, повидавшись с женой и детьми, ехать потом к маленькому моему имению в Тульской губернии; там отберу людей, годных на службу, возвращусь с ними в Москву, явлюсь к главному предводителю второй ограды, подкрепляющей первую, и вступлю в тот род службы таким званием, как удостоены будут способности мои. Наконец, буду служить таким точно образом, как служил я всегда и как обыкновенно служат верные и приверженные российские офицеры Государю Императору своему и Отечеству».
Нахлынули заботы.
Наступая на Москву, Наполеон не оставлял замысла двинуть войска к Риге, потом на Петербург. Под Ригой войск почти не было. Через Ревель срочно переправлялся армейский корпус из Финляндии. Днем и ночью в порту выгружались войска и маршем уходили на Ригу…
В дни Бородинского сражения Сенявин получил наконец ответ. Траверсе сообщал: «Его величество отозваться изволил, что и занимаемый теперь вами пост для службы нужен». Грустно стало. Грейг, Тет, Кроун получили назначения на боевые должности, кто помоложе, ушли с экипажами помогать армии гнать французов. Ему же плесневеть в тихой заводи. Насколько хватит терпения мириться с несправедливостью, страдать душой?..
Приходили вести о сражениях у Бородина и Тарутина, пожарах в Москве. Наконец о досадном деле при Березине.
В ту пору Чичагов, командуя Южной армией, то ли намеренно, то ли по трусости, то ли по бездарности упустил остатки отступающей армии Наполеона. Неприятель ускользнул, война затягивалась. Поговаривали, что здесь пахнет изменой. Действительно, выглядело все странно… Война еще не кончилась, а Александр принял отставку Чичагова. Он уехал сначала в Англию, принял английское подданство, потом перебрался в Париж, где остался до конца дней своих…
Сбылось пророчество великого Суворова — Наполеон нашел здесь свои Фермопилы[76]. Наполеон с остатками войск бежал из России. Сенявин подал рапорт с прошением об отставке. Теперь он никому не был нужен. Ответ пришел через три месяца — уволить в отставку «по прошению» с половиной пенсии.
Четверть века прослужил в России Траверсе и все гордился, «что по-русски худо знает». На всех должностях он умел пользоваться своекорыстно казной российской. Да еще и старался вредить флоту государства, его приютившего. На Черном море его преемник вице-адмирал Алексей Грейг, придя, назвал положение «отвратительным и гнусным».
В Петербурге начал он со строительства флота. Чем больше кораблей спустят со стапелей на воду, тем больше похвалы ему, министру, от императора. Корабли-то спускали, а что дальше?
«Во все время министерства маркиза де Траверсе корабли ежегодно строились, отводились в Кронштадт и нередко гнили, не сделав ни одной кампании; и теперь более 4-х или 5-ти нельзя выслать в море, ибо мачты для сего переставляются с одного корабля на другой; прочие, хотя число их и немалое, не имеют вооружения… Можно сказать, что прекраснейшее творение Петра Великого маркиз де Траверсе уничтожил совершенно. Теперь на случай войны некого и не с кем выслать в море».
С каждой кампанией все меньше кораблей выходило из Кронштадта в плавание, в основном эскадра отстаивалась в Невской губе, которую моряки окрестили «маркизовой лужей».
Но этого мало. Надо показаться государю и на берегу. Прежде команды, разоружив корабли на зиму, ремонтировали и ухаживали за корпусом, такелажем, рангоутом, проходили обучение в прежних составах. Теперь Траверсе завел новый порядок. После кампании из всех офицеров и матросов формировали экипажи и начинали обучать их солдатскому искусству: стрельбе из ружья и «сухопутным маневрам». Барабанная дробь разносилась с утра до вечера на плацу Гвардейского экипажа в Петербурге, Кронштадте и других местах.
— Ать — два! Ать — два! — командовали капитан-лейтенантами, мичманами, боцманами и матросами капитаны, поручики, прапорщики и унтер-офицеры. Зачастую такие «маневры» затягивались до мая, июня, когда кораблям давно следовало радовать глаз белизной парусов.
Все это с грустью наблюдал Сенявин, обосновавшийся в Петербурге. Поселился он в маленьком домике неподалеку от Измайловских казарм. Младшего сына определили в Кадетский корпус.
Одним из первых навестил Мордвинова. Тот, оказывается, год как ушел в отставку.
— Перед нашествием Наполеона государь вдруг уволил со службы Сперанского, — рассказал он. — Михаила Михайловича завистники придворные ненавидели за его влияние на императора. Оклеветали его, а государь поддался.
Вечером 17 марта Александр вызвал Сперанского, объявил ему, что он отставлен со всех постов и ему немедленно надлежит покинуть столицу.
Ночью бывший попович в сопровождении пристава выехал в Нижний Новгород, а спустя месяц отправился в ссылку в Пермь.
— Мы с ним готовили проект финансовой реформы, но она пришлась не по душе многим правящим сановникам. — Удрученный голос Мордвинова звучал глухо. — У нас ведь правители, окружающие царя, много делают зла по зависти.
— Поглядите и на нашу флотскую жизнь, во что превратил ее маркиз, — с обидой проговорил Сенявин. — Требует прилежности во фрунте, а что получается? Истощение, унылость в глазах, и один шаг до госпиталя, а там и на кладбище. Все делается для показа. Пока будут обманывать людей, до тех пор не ожидай добра или полезности…
Беседа затянулась.
