– Что бы вы обо мне ни думали, я люблю вас… Я… – польская графиня, первый раз в жизни говорю это… И говорю русскому! Да знаете ли вы, сударь, как я ненавижу русских?!. – застегивая пуговки и крючочки, произнесла она.
– Позвольте поинтересоваться – за что? – одевшись, спросил Рубанов.
– Да за все! – шагнула к нему пани Тышкевич, и глаза ее зажглись яростью. – За то, что издеваются над Польшей! За то, что чувствуют себя здесь хозяевами! За то, что богаты! Да просто за то, что русские…
– Ваши мужчины, пани, разучились сражаться, а умеют лишь болтать языком и кичиться своим родом и предками…
– Наши мужчины, – чуть не вцепилась ногтями в лицо Рубанову полячка, – ласковы, нежны, романтичны… и, в отличие от русских, – образованны и умны! – кричала она в полный голос, и Максим залюбовался графиней – так прекрасна была она в гневе.
– Конечно! Мы для вас северные варвары, а полячишки величают себя северными французами и ждут не дождутся Наполеона… Что же у ваших образованных панов не хватает ума и смелости завоевать свободу самим… своими саблями? – поддразнил он ее.
– Русский медве-е-дь! – бросилась она на него, колотя в грудь кулачками, и свалила на постель. – Я сейчас разорву тебя…
Максим чувствовал каждый дюйм ее яростного тела, навалившегося на него: ее груди, трущиеся об его грудь, ее ноги, скользящие по его ногам.
– Только не рвите платье!.. – вскрикнула она, но было поздно.
Мощное желание охватило поручика, придав силу рукам и вскружив голову.
– Сударыня! Вы были прекрасны и восхитительны! – после бурных объятий уже спокойно поцеловал ее в щеку.
– Русский медведь! – беззлобно произнесла она, целуя его в губы. – Скоро вы оставите меня без гардероба.
– В Вильне я куплю вам десять платьев, – пообещал он.
Пани Тышкевич засмеялась и чмокнула его на этот раз в нос.
«Не поймешь, чего больше любят женщины – мужчину или его подарки?» – задумчиво нахмурившись, стал прилаживать оторванную на рубашке пуговицу.
«Он согласен ехать со мной!..» – ликовала графиня.
Ради спасения полка Арсеньев согласился выделить поручику Рубанову недельный отпуск. К тому же пани Тышкевич категорически отказалась от любой материальной помощи, заявив, что в Вильне ей принадлежит небольшой двухэтажный домик, а в деньгах она не нуждается. «Лжет! – сделал для себя вывод Михаил Андреевич. – Нуждается… И еще как! – Но ему понравилась запоздалая гордость польской аристократки. – Не надо так было с ней! – корил себя полковник. – Унизили женщину…»
Весть, что пани Тышкевич уезжает, мигом облетела оба полка, и провожать ее вышли все офицеры гвардии.
С милой небрежностью и показным равнодушием прошла она сквозь строй отдающих честь офицеров и решила напоследок устроить спектакль. Садясь в карету, грациозно и томно выгибая спину, высоко подняла двумя пальчиками платье, выставив на обозрение туфельку и часть ноги в чулке. Дружный вздох восхищения зазвучал аплодисментами.
Максим, сидя верхом, усмехнулся, наблюдая за происходящим. Устроившись в коляске, графиня, склонив очаровательную головку набок, пленительно улыбнулась и послала воздушный поцелуй окружившим ее военным.
Это было выше их сил. Не зная, как высказать даме свое обожание, очумевшие от горя и ее вида гвардейцы выпрягли лошадей и, схватившись за оглобли, сами повезли коляску, постоянно меняясь и почитая за честь оказать ей эту услугу. Стоявшие в стороне Арсеньев и Левенвольде хмурились и думали об одном и том же:
«Что будет, ежели император узнает, что лучшие фамилии России впряглись вместо лошадей и везли польскую графиню. Скандал!..
Слава Богу она уезжает…» – одновременно перекрестились они и, глянув друг на друга, рассмеялись.
Когда наконец вместо офицеров, как и положено, впрягли лошадей и графиня осталась наедине с Рубановым, она устало откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, загораживаясь от солнца зонтиком.
Максим ехал верхом рядом с экипажем.
– Вы, пани, величайшая актриса!
– Актриса устраивает представление за деньги, а я за удовольствие… Мне нравится унижать всех этих высокомерных русских аристократов, гордящихся голубой кровью… К вашему сведению, поручик, любовница русского государя Мария Антоновна Нарышкина по рождению полячка. И, мстя за поруганную честь своей родины, она изменяет вашему императору направо и налево… Все говорят… Лишь он один не догадывается, – язвила графиня. – Садитесь в коляску, – пригласила Рубанова.
– Мерси! Мне и здесь неплохо, – обиделся за державу поручик.
Графине безумно нравилось поддразнивать его.
– Да, да, сударь. Вот и получается, что страной правит царь, им любовница, а ей – какой-нибудь пьяный красавец поручик. Так кто правит Россией?..
– Я сейчас порву на вас третье платье! – пригрозил Максим, рассмешив пани Тышкевич.
– Не-у-же-ли?!– по слогам произнесла она, игриво поднимая подол и оголяя ногу до самой подвязки.
Ехавший навстречу возок принудил ее одернуть платье.
Переведя дыхание, Максим зло поглядел на проехавший экипаж с важным флигель-адъютантом в аксельбантах.
– Сударыня, скоро ваш дом? – развеселил он графиню.
– Сегодня ночевать будем в гостинице… В разных номерах! – уточнила она – и снова рассмеялась, заметив, как сразу померкло лицо ее провожатого. «Он удивительно хорош, и мне с ним приятно и весело». – Ну коли вы не боитесь ночевать в доме с паутиной по углам, то тогда…
– Конечно не боюсь…– не дал ей досказать Рубанов, – хоть с летучими мышами!
«Определенно он душка», – передернула она плечами, представив летучих тварей.
Дом пани Тышкевич по ветхости не уступал замку, только был гораздо меньше. Здесь уже прибиралась служанка, хотя паутины по стенам было еще предостаточно и пахло мышами. Правда, не летучими, а ползучими. Растревоженные пауки наперегонки носились по потолку, переживая за порванные тенета. Благодарные мухи жужжали на окнах.
«Может, и правда лучше в гостиницу?» – оглядывал потрескавшиеся стены Рубанов.
– Госпожа! Вашу комнату я уже приготовила, – зашипела по-польски служанка.
– Комната прибрана! – перевела на французский пани Тышкевич.
– Мерси! – стряхнул раненого паучка с рукава Максим, подумав, что сырость и плесень нравятся ему больше паутины и пауков.
Отодвинув ногу, он пропустил браво ковыляющего инвалида под стол. Но в дальнейшем все оказалось не совсем уж и плохо… Съев жилистую польскую курицу, купленную служанкой в лавке, и пребольно из-за нее прикусив щеку, Максим умиротворенно лежал в более или менее чистой комнате на широкой тахте, застеленной простыней. На правой руке его покоилась самая красивая в мире головка, а в левую ягодицу упиралась самая острая в мире пружина.
«Курица, по-видимому, тоже была патриоткой», – зализывал он травму, задумчиво наблюдая за маневрами ползущего над головой грустного паука.
Поскользнувшись, тот безмолвно рухнул прямо Максиму на щеку. «И этот мстит за поруганную Польшу! – Щелчком сбил насекомое. – Страна может гордиться своими героями!» – Отодвинулся с пружины. Та рассерженно завизжала.
Проснувшись первым, Максим подбежал и выглянул в окно. Солнце, как и вчера, было в зените. Он хотел разбудить пани Тышкевич, но заметил, что женщина не спит, а, прищурив глаза, улыбается ему. Догадавшись, что хитрость разгадана, она села и сладко потянулась. Они с удовольствием оглядели друг друга.
Неожиданно он поймал себя на мысли, что рядом с пани Тышкевич не вспоминает о Мари. Ему даже стало немного грустно от этого.
– Что случилось, мой друг? – заметив, что он нахмурился, поинтересовалась графиня и, вплотную подойдя к нему, разгладила пальцами морщинку у глаз.
– Не надо дуться! Я люблю вас… – поцеловала его в губы.
Позавтракав, или, точнее, пообедав в трактире, поехали выбирать платье. Деньги у Рубанова еще оставались.
Русский император за недолгое время успел покорить Вильну. Кругом только и говорили, какой он обходительный, удивительно остроумный и веселый человек.
Как раз вечером этого дня давали грандиозный бал, где ожидалось присутствие самодержца.
– Пан поручик! Сегодня едем на бал, – заранее радовалась графиня, любовно поглаживая коробку с платьем. Платье купили одно, но роскошное.
– Положим, у вас есть в чем идти, а моя парадка осталась в деревне.
– Какой ужас! – ахнула пани Тышкевич, насмешив Максима, и лихорадочно стала думать, что можно предпринять, дабы не пропустить бал.
Коляска подъехала к дому и остановилась, а она, задумавшись, все не выходила, не обращая внимания на протянутую руку Рубанова. Неожиданно лицо ее озарилось улыбкой.
– Эврика! Что означает, придумала, – произнесла она специально для Максима и, чуть коснувшись его руки, легко спрыгнула на мостовую. – Все очень просто! Мы посылаем кучера с экипажем в полк, и он привозит форму.
– Гениально! – подтрунил над ней Максим. – Я давно уже решил проблему. Милейший! – обратился к кучеру. – Спросишь в полку Шалфеева – его там каждый мерин знает – и передашь записку… нет, лучше передашь на словах, что поручику Рубанову требуется парадная форма и начищенные ботфорты. За три часа, думаю, обернешься?
