шум, не было и расследования, никого не уволили за небрежность, а ведь такого рода новости всегда быстро распространялись по Парку. Так что, быть может, отсутствовавшие бумаги в итоге нашлись. Например, их просто не туда положили. Через БП проходили тысячи донесений – наверняка то одна, то другая стопка бумаг временами попадала не в тот ящик.
Вот о чем она размышляла по дороге в Аспли-Гиз. Рассудок советовал: «Брось это наконец», но что-то мешало Озле забыть обо всем. По крайней мере, эта загадка занимала ее ум, а то в последнее время ей выпадало так мало радостей. Со старым Четвертым корпусом было покончено – их перевели в безликое обширное новое здание, где стало меньше шуток и больше незнакомых лиц. Филиппа, который умел впрыснуть солнце в ее вены, тоже не было, он ушел в море. Озла не могла никуда спрятаться от ужаса, охватившего ее в июле, когда она переводила торжествующие донесения фашистов о том, как они выследили конвой PQ17 и потопили двадцать четыре из его тридцати судов…
А уж ночные кошмары по-прежнему никуда не девались, стоило ей закрыть глаза. Озла писала об этом своему доброму самаритянину – в основном потому, что не знала, кому еще об этом рассказать. Она водила пером по бумаге, завернувшись в его шинель и все еще ощущая легкий запах вереска и дыма. Иногда она так и засыпала. Шинель пахла мужчиной, пусть и не Филиппом, и можно было представить, что она положила голову на его плечо, а не просто лежит в темноте на своей узкой кровати, изнывая от одиночества.
– Пошли на крышу, – предложила Маб, едва Озла вернулась в Аспли-Гиз. – Такого теплого дня, как сегодняшний, не будет до самой весны, а ты совсем бледная.
– Все дело в новом здании. – Озла продолжала называть его новым, хотя их отдел переехал туда еще в августе. – В жизни бы не подумала, что стану скучать по нашему старому скрипучему корпусу, но уюта здесь столько же, сколько в туберкулезной лечебнице. Бегут конвейеры, жужжат пневматические трубы, курьеры носятся туда-сюда…
Озла встряхнулась, избавляясь от уныния, облачилась в раздельный купальник (белый с красными вишенками) и последовала за Маб по чердачной лестнице на крышу – плоскую, на приличном расстоянии от соседних зданий, а потому просто созданную для солнечных ванн.
Пока Озла расстилала полотенце, Маб скинула с себя все, кроме белья, – подсматривать за ними здесь было некому. День выдался по-летнему жаркий, больше похожий на июнь, чем на октябрь. Озла наблюдала, как над ними медленно проплывает «харрикейн» с ближайшей тренировочной базы, и сочиняла для «Блеянья Блетчли» юмористический прогноз погоды: «Тепло и туманно; вероятность “мессершмиттов” – тридцать процентов!»
В последнее время только работа над ББ и развлекала Озлу хоть немного.
– Я получила твое виженеровское сообщение, – прозвучал у них за спиной голос Бетт. Даже теперь, когда кошмарная миссис Финч больше за ними не шпионила, девушки не отказались от привычки оставлять друг дружке зашифрованные записки. «На крышу, и захвати купальник!» – зашифровала Озла, прежде чем понестись наверх следом за Маб. – Каждой из вас пришло по письму, – продолжала Бетт, выходя на крышу. Ветер трепал ее белокурые волосы.
Озла и прежде дивилась, насколько изменилась ее тихая соседка по квартире. Неуловимым образом Бетт стала другой, и дело было не просто в прическе или губной помаде. Теперь казалось, что она почти не присутствует рядом с ними по-настоящему, за исключением моментов, когда они вместе направлялись в БП, – туда она рвалась, как борзая, которая натягивает поводок, спеша взять след. Но когда Бетт не работала, создавалось впечатление, что ее вообще здесь нет. Она уже не тушевалась, как та молчаливая, забитая девушка, какой ее когда-то знала Озла, – девушка, которая всем своим видом умоляла: «Не смотрите на меня, пожалуйста», однако все, что происходило вне отдела Нокса, мало ее интересовало. А в каждый свой выходной она ездила в Кембридж слушать пластинки. «Этого прежняя Бетт никогда бы не делала – значит, тоже шаг вперед», – подумала Озла. И все же ее беспокоило нечто неуловимое, проскальзывавшее в последнее время в сосредоточенном взгляде подруги.
– Это тебе, а это тебе: его отправили прямо сюда, а не через лондонский абонентский ящик. – Раздав письма, Бетт уселась на покрывавшие крышу пластины сланца и уставилась в небо. – Глядите-ка, а ведь тот самолет заходит еще на одну петлю.
– «Харрикейн». Я их когда-то собирала.
– Правда? – рассеянно спросила Бетт.
– Да, – с невольным раздражением подтвердила Озла. – И ты уже несколько раз слышала эту историю. Неужели нельзя хотя бы притвориться, что тебя хоть немного интересуют не только треклятые коды и шифры?
На лице Бетт появилось озадаченное выражение. Озла вздохнула, вскрыла конверт и ощутила знакомый всплеск радости, узнав почерк Филиппа.
Милая Оз, я уже сто лет не получал от тебя письма. Я тебя как-то обидел? Только не говори, что у тебя появился кто-то другой, потому что если так, я ему начищу табло.
Радость сменилась болью. Она не могла объяснить Филиппу, почему перестала ему писать.
«Возможно, какое-те время тебе будет больно, – мысленно обратилась она к нему, – но этим я тебя защищаю». Ее начальник сказал без обиняков, что если она не отдалится от Филиппа, а в Блетчли случится новый взлом безопасности, к ответу призовут не одну только Озлу, но и Филиппа. А ему есть что терять. Новехонькие лейтенантские погоны, гордость своей службой во флоте, благосклонность королевской семьи, когда от собственной семьи у него мало что осталось… И всего этого он мог лишиться, если бы его заподозрили в предательстве.
От такого удара ему не оправиться никогда. Даже у настолько отважного молодого человека, каким был Филипп, имелась своя ахиллесова пята.
«Вот ее я и защищаю, – подумала Озла, складывая письмо. – Пусть ты и никогда об этом не узнаешь».
В ушах у нее внезапно зазвенело – это Маб издала торжествующий вопль:
– Он едет домой! Фрэнсис едет домой!
– Из Инвернесса? – уточнила Озла.
– Откуда? – одновременно с ней спросила Бетт.
– Я уже боялась, что его намерены держать там до тех пор, пока на нем вереск не прорастет. – Маб перелистала пачку бумаг, продолжая читать, – муж всегда присылал ей письма на несколько страниц, и все лето напролет она отвечала ему такими же.
Озла вырвала и растоптала невольно пробившийся в ее сердце росток зависти.
– А сколько времени он там пробыл? – поинтересовалась она.
– Четыре месяца. Куда дольше, чем ожидалось… – Маб села, обхватила колени. – Ему дадут три свободных дня, с восьмого по десятое ноября. Как дотерпеть еще целый месяц? Он хочет, чтобы я приехала поездом в Ковентри
