«Язва» томила Василия уже четыре года, и с каждым годом все хуже. Все началось с того, что после побега из вотчины от боярина он, спасаясь от сыска, три дня просидел во ржавом болоте, в воде. Двое его товарищей умерли через неделю, а сам он остался сначала даже здоров, пошли только чирьи на пояснице и по ногам. Василий добрался на Дон, стал казаком, жил в станице, научился владеть пищалью, мушкетом и саблей. Чирьи не проходили, открылись гнойные язвы. Знахарки давали ему и лук и чеснок, хрен с медом, редьку, телячью печенку, медвежье сало. Чего не ел только, что не прикладывал к язвам — все втуне! Ноги распухли. Язвы покрыли все тело. Летом, на солнышке, они утихали, а осенью снова ему становилось хуже. Сильное тело ослабло. Теперь уже он и не думал сесть на коня. Он или плыл на челне, или ездил в санях, не то — в двуколке на сене. Но народ уже знал его и любил.
«А что, не поднять мне всю Русь?! Есаулов довольно, саблей махать не хитро, и другие могут, а голова у меня светла. Во товарищи умного атамана возьму — и пойдем. Ить сила народная зря пропадает! — раздумывал Ус. — А бояре все крепнут, а мужик все слабеет, как словно в язвах. Время упустишь — и язва народ заест. Уж тогда не поднять… Атаманишек много на свете: народ разобьют на ватажки, туды, сюды, — и вся сила в разбой изойдет, на шарпальство… А надо собрать во единую крупность народ. Вдруг помру, не поспею!..»
Ус испугался этой впервые пришедшей мысли. Он решил бороться во что бы то ни стало за жизнь, за силы.
— Эй, мать! — крикнул он стряпухе.
— Что, сыночек?
— Давай там грудинку, разогрей, что ль, поем.
— Василий Лавреич, яички тоже? — спросил парнишка, принесший яйца.
Не смея тревожить атамана в его размышлениях, он присел у костра и стругал из дерева черенок к своей сабле.
— И яички вари! — согласился Ус.
Стряпуха радостно захлопотала с едой.
— Василий Лавреич, тебя человек добиватца! — сказал, подходя к костру, один из есаулов Уса, Петенька Рыча.
— Чего же не пускаешь?
— Я мыслил, ты хвор. Да, вишь, человек-то странный: сказывает — пахотный, ан по хлебам идет, зеленя потоптал, не взглянул. Худа какого не стало б!
— А что, ему голова не мила? Вон сколь людей вокруг. Позови, не беда.
Есаул вернулся с дюжим чернобородым мужиком в лаптях, в сермяжном зипуне и поярковой шапке. Ворот рубахи был расстегнут. Медный крестик болтался на нитке.
— Добра здравья, Василь Лавреич! — сказал он, кивнув головой.
— Здорово! Как звать-то? — откликнулся Ус, пристально и хитро осмотрев новичка.
— Стяпанка Зимовин.
— Отколь?
— Рязанских земель. Боярский мужик я, Василь Лавреич.
— Пошто ж ты ко мне пришел?
— Хочу за казацкую правду с боярами биться, — ответил пришелец.
Василий снова пристально посмотрел на него.
— Пахотный? — спросил он.
— Был пахотным…
— Ну, садись вечерять, — сказал Ус, подвинувшись и давая место возле себя.
Мужик сел возле него к горячей похлебке, которую снова поставила стряпуха перед Василием.
— Ешь, гость. Ты не брезгуй: я здрав. Не зараза какая. В болоте застыл — оттого и язва.
Оба взялись за ложки.
— Каких, говоришь, ты земель? — внезапно спросил его Ус.
— Рязанский…
— Соврал! — подмигнув, с усмешкой сказал атаман. — Рязанских за то косопузыми кличут, что вяжут кушак узлом на боку, а ты опояску стянул на пупе!
— Так, сбилось… — пробормотал мужик, поспешно поправив пояс, будто это было важнее всего.
— И поклон у тебя не тот, не мужицкий, — дворянский поклон: головой мотнул, да и все, будто спину сломать страшишься! Полем шел — зеленя топтал не жалеючи. Вечерять сел — и лба не окрестишь. Кажи-ка ладони…
— Что глумишься, Василь Лавреич! — воскликнул пришелец. — Что низко тебе не кланялся — не обидься: боярам устали поклоны бить. Зеленя топтал — не приметил, а сел вечерять — бог простит — с голодухи забыл помолиться.
— Кажи-ка ладони! — настойчиво повторил атаман.
Мужик протянул вперед руки ладонями вверх.
— И мозоли, видишь, не те, и руки нежны! Сохою ты не владел, сын боярский, а саблей. Лазутчика видно! Что же, повесить тебя за то? — с насмешкою спросил Ус. — Такая лазутчику у меня за смелость и хитрость награда.
Мужики окружили толпой костер Уса. Слух о странном пришельце уже пробежал между ними, и они все сошлись сберечь своего атамана.
— Укажешь повесить, Василий Лавреич? — спросил Петенька Рыча, подвинувшись ближе.
Василий хитро посмотрел на пришельца, вид которого изображал не испуг, а скорее смущенье…
— Да что вы, ребята! Он гость атаманский! Кто же гостя-то весит?! А ты кушай, кушай, Степан Тимофеич. Я так ведь, к слову… Я сам ведь хлеб-соль твою ел. Мне тебя принимать почетно!.. — со смехом сказал Василий.
Мужик хлопнул ложкой себя по ляжке и неожиданно громко расхохотался.
— Признал, окаянный! Да как ты меня признал? Али видел?
— Видал, видал, — подтвердил с улыбкой Василий. — Ведь ты атаман большой, а нас, мужиков-то, много. Тебе нешто всех упомнить!.. А пошто ж ты нечестно ко мне пришел? Добром бы приехал. Я б принял тебя добром, пир созвал бы…
— Пришел тебя звать в кумовья, крещати бояр, да хотел прежде кума поближе видеть. Ты — казак, я — казак. Нам едина дорога, Василий! — убежденно сказал Степан, отбросив притворство.
— Мы не казаки, а мужики, Степан Тимофеич! — ответил Василий. — Мужик за правду мужичью встает, а вы для корысти да озорством. Нам волю свою добыть, чтобы землю взять, хлеб пахать в поте лица, по божью веленью, а казаки… тьфу! Земли у вас — море без края; поглядеть — то черным-черна, от жиру аж лоснится вся на солнце, в горсти помять — то как пух… А нет чтоб пахать!..
— Срамота казакам! — воскликнул один из ватаги, стоявший поближе к костру. — Как собаки на сене!..
— И скажи ведь, откуда такая неправда на свете?! — заметил второй. — Кому не надо — дается. А нет чтобы нам, землеробам!..
— Истомилась казачья земля, извелась бесплодием, — продолжал Василий. — Поначалу и мы тебя почитали, Степан. Слыхали, что брат твой Иван за беглых перед Корнилой вступался. Мы чаяли скопом сойтись под его рукою, бояр побивать…
— Великое дело! — заметил Разин.
— Не то что персидские лавки грабить! — опять перебил его Ус. — Ан, Иван Тимофеич, царство ему небесно, загинул за правду.
— Бояре сгубили… — вставил Степан.
— Вот то-то!.. Сергей Микитич, твой шурин, тоже прежде-то правду видел. Привел нас к себе добру сотню, поил, кормил. Твоя Алена Никитична нам пироги пекла… Тут ты воротился. Сергей нам тебя-то хвалил. Как ты домой пришел, Сергей говорит: «Ну, братцы, весь Дон заберем. Богатырь святорусский явился!» Верили мы. Ан ты изменил: пошел перса шарпать, богатством прельстился… Бесплодна смоковница ты, оттого нам с тобой не с руки!..
— Неправ ты, Василий! — ответил Разин. — Бояре богаты: у них и ружье, и порох, и пушки, и хлеба вдоволь. Голодному люду с ними не сдюжить. А ныне и мы богаты! Ныне у нас на них силы довольно. Кабы я перса не шарпал, на что бы мне войско свое снарядить?!
— А что нам в твоем-то войске! Ты казакам норовишь, не народу! Князем стать хочешь, казацкий уряд в Понизовье устроить… Ну, скажем, стрельцы к тебе набегут, ну, станет, наместо Черкасска, Астрахань город казацкий. А как на Руси будет жить народ?
— Как жил! — сказал Разин. — Жил, не помер доселе народ. Землю пахал…
— Бояр кормил хлебом, дворян, казаков — захребетного люду мало ль на свете! — с насмешкою перебил Василий. — Ныне ты Волгу и Яик возьмешь — еще того более дармоедов станет. Бояре посмотрят: страшна казацкая сила! — и скажут тебе: «Давай мирно жить, Степан Тимофеич, служи государю добром, а мы тебе хлебное жалованье, и денежное жалованье, и пороховую казну будем слать, и меха, и сукна». Держава казацкая станет!
— Худо, что ли?! — спросил Разин.
— Кому и добро! — ответил Василий.
— А худо кому?
— Мужику — землеробу! Ему еще дармоедов на шею прибудет… А станет народу тошно, и всею Русью подымется он побивать бояр, да дворян, да вас, казаков…
— За что же казаков? — удивился Степан.
— За то, что работать не хочешь, а ложку тянешь! Вот за что, Степан Тимофеич! Мужик на вас шею гнет, горб натирает! А ему с каждым годом тошней!.. Не зря он бежит с Руси.
— Ну и пусть бежит к нам… Я всех приму…
— Примешь? — с усмешкой спросил Василий. — Ну ладно. А когда все к тебе в казаки убегут, кто же станет пахать да сеять? Где хлебушка взять?..
Степан засмеялся.
— Надумал тоже! Ведь вон сколь народу на русской земле. Как же все убегут!
— А не все, так им больше работы станет и жизнь тяжелей!..
Степан озадаченно замолчал.
— Ну, как? — с усмешкой спросил его Ус.
— Мудрец ты, право!.. Мудришь, мудришь — намудрил целую гору!.. Чего ж ты хошь?! — даже с какой-то досадой спросил он.
— Не то ты надумал, Степан, — сказал Ус. — Не державу казацкую надо народу.
