Когда Симеон вступил на борт галеры, он был одет как нищенствующий брат: в серую хламиду из грубой ткани с капюшоном. Это одеяние скрывало его бледное лицо аристократа от посторонних глаз и надежно прикрывало от любопытных дорогую кольчугу и вооружение. Почти все то золото, что он прихватил из дома в своем кошельке, он истратил на вознаграждение капитану, когда попросил глухую каюту и минимум беспокойства по пути в Святую Землю. У него остались только три золотых, да горсть серебра, которую он выручил в Марселе от продажи лошадей, своего гнедого и каурой кобылы Бардиса. Он хотел одного: напиться до беспамятства, и это ему почти удалось.
Он заснул в своей душной каюте и провел несколько часов в забытьи. А когда очнулся, то нащупал и откупорил новую глиняную бутыль с вином и жадно выпил несколько глотков. Все закачалось под ним, он попытался встать, но стенка каюты вдруг резко накренилась в сторону и больно стукнула его. Переборки заскрипели ужасно, снаружи заревели волны. Это шторм, дошло до него. Или же он просто напился сильнее обычного? Его стошнило. Некоторое время он плохо соображал, потом с трудом, сопротивляясь качке, выпил пару глотков и стало немного полегче. Погружаясь вновь в забытье, он размышлял, не утонет ли корабль. Неужто Всевышний не поможет ему на этот раз? Он молился сквозь наваливающуюся дрему. «Господи, разве справедливо топить юнгу, капитана, и всех остальных добрых моряков за то, что он не принял неправедный суд, а сбежал? Разве он виноват в гибели брата? Почему же все обвинили его? Где справедливость, Боже?» Очередная волна так сильно сотрясла корабль, что Симеон окончательно потерял сознание, ударившись головой о переборку.
Когда он очнулся, все вокруг было более или менее спокойно, не считая обычной морской качки. Его голова просто раскалывалась от боли.
Превозмогая ее, Симеон поднялся и выбрался из душной каюты на палубу. На скользких досках он чуть не упал, но удержался, цепляясь за канат, натянутый вдоль борта. Первое, на что Симеон обратил внимание — это жалкий вид судна: на месте мачты с огромным парусом торчал уродливый обломок, левый фальшборт в паре мест был проломлен и ощетинился обломанными досками. Корабль совершал на веслах маневры, пытаясь идти носом к волне, отчего брызги из-под форштевня захлестывали добрую половину палубы.
«Праведница» была вольной галерой генуэзской купеческой гильдии, и матросы гребли за жалование, слаженно и четко выполняя команды боцмана. Капитан стоял на мостике в коричневом кожаном плаще с которого капала морская вода. Он небрежно кивнул появившемуся на палубе пассажиру и сказал, что судно скоро прибудет в порт. Воздух после бури был свеж и прозрачен. Вдали у самого горизонта виднелась тонкая полоска земли. Они подходили к Кипру.
— Мой корабль встанет в док в Лимасоле. Мачту снесло, а в трюме течь после шторма. Отсюда до Леванта вы доберетесь сами на любой посудине, — сказал ему капитан. Симеон помолчал, переваривая услышанное, потом гордо выпятил подбородок, распахнул свой плащ пилигрима и положил руку на эфес меча. На солнце засверкала новенькая кольчуга.
— Но как же наш уговор? — Произнес он глядя с вызовом прямо в черные глаза капитана. — Я заплатил вам золотом за рейс до Святой Земли. Тогда извольте вернуть мне часть денег.
— Не сердитесь, сударь, я не обязан вам ничего возвращать, ибо вы заплатили за риск. Но теперь вы, благодаря стараниям моим и моих людей, в безопасности. Вы на моем судне благополучно пережили жестокий шторм и избежали нападения пиратов. К тому же, я выполнил уговор. Кипр — это уже Святая Земля. Остров от побережья Леванта отделяет лишь не слишком широкий пролив. Через день вы будете в Яффе или в Акре, как вы и хотели. Что же касается ваших денег, то они пойдут на ремонт судна.
Симеон мог потребовать возвратить несколько марок, но он не был мелочным и решил не ронять достоинство дворянина из-за пары монет.
— Ну, тогда хотя бы трапеза за ваш счет. Велите вашим людям хорошо накормить меня прежде, чем я сойду на берег. Я сильно проголодался за дни плавания, — сказал Симеон чистую правду.
На что капитан сразу смягчился и любезно кивнул:
— Это пожалуйста, любезный сеньор.
Корабль долго швартовался, но, наконец, швартовка закончилась, и плотно отобедавший Симеон сошел по узким сходням на причал, пропахший рыбой. В порту слышалась речь на нескольких языках. Преобладал греческий, хотя Симеон уловил много фраз на итальянском и на языке франков. Симеон шел, рассматривая корабли, причалы и суетящихся в порту людей, пока не наткнулся на стоящего на пути человека.
Над ним возвышался высокий плотный мужчина с черной бородой. Его широкая кольчуга легко могла защитить троих воинов, а небрежно наброшенный новенький синий плащ с золотой вышивкой был расстегнут, выставляя напоказ золоченный рыцарский пояс, перетягивающий объемное брюхо. Он напомнил Семиону перекормленного быка, да и взгляд у него был бычий, недобрый.
Толстяк глянул на нетвердо бредущего после длительного морского путешествия и долгого запоя Симеона и ухмыльнулся:
— Здорово, пьяный франк! — произнес он на норманно-французском с явным акцентом уроженца юга.
— Здорово, бычара! — в тон ему ответил Семион. Он откинул полу плаща так, чтобы был виден рыцарский пояс, сплюнул под ноги толстяка и положил руку на меч.
Они стояли друг против друга на длинном деревянном причале. Их окружали любопытные матросы и грузчики.
— А ты дерзок. Мне нравится это в пьяницах. Трезвый человек никогда не скажет того, что посмеет сказать пьяный, — толстяк рассмеялся, и его брюхо затряслось. Отсмеявшись, он добавил уже вполне дружелюбно:
— Ты устал плыть, небось?
— Да, ну и что с того? — Семион нехотя поддерживал разговор, желая, в то же время, поскорее его прекратить и пойти дальше.
Толстяк, вдруг улыбнулся, втянул носом воздух и сказал, как бы в шутку:
— Боже! Да от тебя воняет блевотиной! Хочешь принять ванну, верно? Мои слуги позаботятся об этом, — он заткнул за пояс топор и протянул руку. — Меня зовут Илья Ипатиус. Я один из кипрских князей. И каждый новый христианский рыцарь, прибывший из Европы сюда — мой друг. Я собираю отряд, идущий воевать в Левант, и потому приглашаю тебя к себе. Пойдешь ко мне на службу?
— Там посмотрим, — неопределенно ответил прибывший, и благоразумно представился именем своего недавно умершего небогатого кузена: шевалье Жюслен де Бреньяк из Прованса.
— Шевалье, говоришь? Всадник? А где же лошадь? — Шутливо спросил грек и разразился очередным приступом смеха.
Поначалу он не хотел идти с бородатым толстяком, но все же дал себя уговорить словоохотливому греку.
Этот человек — последний, кому бы я стал доверять! — слушая бородатого, думал Симеон. Однако, соблазн отдохнуть после изнурительного плавания пересилил все доводы разума. Да и просто неплохо было бы принять ванну и осмотреться.
Толстяк не подвел. Он привел Симеона в просторный манор римской постройки, где оказалась не ванна, а целый мраморный бассейн с несколькими слугами. Симеон хорошо вымылся в теплой воде, и хозяин приказал проводить гостя в спальню. Симеон не помнил, как заснул. Проснулся он на роскошной мягкой перине, устланной великолепными белыми простынями. Он встал с постели бодрым. Голова перестала болеть, и он потянулся от удовольствия. Одежда его, кольчуга, оружие, седельные сумки и даже кошель были аккуратно разложены на трех небольших столиках, стоящих вдоль стены.
В комнате царил полумрак, но в щели между ставнями пробивались солнечные лучи. Семион стряхнул последние остатки сна и распахнул ставни, чтобы посмотреть, куда его занесло.
Он находился на втором этаже старой виллы, по-видимому, еще античной постройки. Под окном, вокруг мраморного бассейна, росли кипарисы. Возле бассейна суетились двое юных слуг, одетых в белое, а третий стоял в воде и чистил дно щеткой. Неподалеку, в конце мощенной плитами дорожки, высилась в окружении цветов древняя мраморная статуя, изображавшая Аполлона. За ней находились ворота из кованных заостренных прутьев и тянулась каменная стена высотой в десять футов. А дальше — город.
Вилла располагалась на холме, и Симеон лицезрел множество красных черепичных крыш, покрывающих дома из белого камня. В центре города возвышались квадратные башни замка и огромный собор. Повсюду виднелись стройные кипарисы и развесистые пальмы, стены многих домов покрывали лианы. За городскими кварталами солнечный свет отражался от морской воды. Через бухточку сновали большие и малые суда, их флаги и паруса напоминали своей пестротой бабочек, а по их разнообразию казалось, что в порту пришвартовались корабли со всего Средиземного моря. Так оно и было, наверное. Воздух здесь пах по-другому. Ароматы пряностей витали в теплом воздухе, доносился звук греческой речи, родной для слуг Ильи Ипатиуса, равно, как и для их хозяина.
