Теперь можно было заняться приятными имперскими делами, то есть, приобрести еще какие-нибудь территории. Повод возник в Польше.
Поляки — вольный народ — измыслили, сочинили и отредактировали великолепную, новейшую Конституцию. Они ее даже утвердили торжественно 3 мая 1791 года. Конституция по отвязанности соперничала с американской и вызвала поджелудочное томление в тронных палатах. Противно было допускать распространение либеральной заразы. Аналогичная болячка только что лопнула в самом махровом, парижском будуаре Европы.
Было установлено, что Сейм голосовал за Конституцию только третью голосов, и, таким образом, 3 мая могло считаться переворотом, а не законной перестройкой. Екатерину больше всего возмутил переход Польши от выборной монархии — к наследственной и конституционной. Теперь Польша могла усилиться и зажить по-человечески. Шпионы донесли, что король польский состоит в переписке с Якобинским клубом и сочувствует Французской революции. Из шкафа достали прошлогодний проект Потемкина о втором разделе Польши, сдули пыль, освежили в памяти текст, стали ждать.
Тем временем, Пруссия, вначале поддерживавшая Польшу, неудачно сходила в Шампань. Оставшись без шампанского, немцы потянулись ухватить хоть какой-нибудь кусок и присоединились к пожирателям. Сначала отгрызли по крупному куску: Пруссия — Познань и часть Силезии; Россия — Волынь, Подолию и часть Литвы, Австрия въелась с юга. Поляки не могли особенно сопротивляться, потому что изнутри их разъедала конфедерация — сборище предателей, отрабатывавших русские взятки. Русские войска вошли в Варшаву, Сейм и король попали под арест.
Екатерина не захотела останавливаться на частичных приобретениях, и дело тут не в территориальных аппетитах. Ученица Дидро и Вольтера очень хорошо знала теоретические постулаты революции и либерализма, она сама их по молодости развивала в своем «Наказе» и чуть было не всадила в российский дых. Теперь Императрица решительно душила не Польшу, а польский дух свободы. Все население посполитое вырезать было нельзя, но с государственностью и самодеятельностью братской республики покончить удалось.
Грянула третья перемена блюд — Третий раздел Польши. Наша армия разбила польские войска под Мацеевицами и 4 ноября 1794 года штурмовала Прагу (предместье Варшавы). Сама Варшава сдалась 5 ноября. Всей этой подлостью руководил опять-таки наш великий коротышка Суворов… Какой-то сомнительный у него получился послужной список. Крым вольный он душил, народное восстание Пугачева давил, демократию польскую уничтожил. Везде, где на окраинах Империи хоть что-нибудь плохо лежало, вскакивал его хохолок. А в учебниках наших Суворов представлен защитником Отечества. Что-то не обнаружил я ни одного оборонительного подвига генералиссимуса. Всё он хапал во славу Империи, чем и собственную славу приобрел.
В 1795 году Польшу доели дипломатически. Ее не стало на карте. Но осталась она в наших сердцах, чтобы белым орлом восстать из пепла и воссиять, как алмаз.
Решительность Екатерины в борьбе с польской заразой объясняют испугом от Французской революции. По этой же причине Императрица решила провести ревизию собственных кладовых. Для начала, при известии о красном терроре в Париже, из Эрмитажной галереи выкинули бюсты Вольтера и Фокса. Потом обследовали издательство Новикова и — о, ужас! — обнаружили кипы крамолы.
Цензурной ревизией руководил митрополит Платон, человек с нехорошим лицом. Он сразу нашел множество ересей типа «нарочной темноты, могущей служить к разным вольных людей мудрствованиям, а потом к заблуждениям и к разгорячению энтузиазма». Типографию Новикова сначала временно, а потом и окончательно прикрыли.
Летом 1790 года в книжной лавке купца Зотова обнаружили труд директора питерской таможни Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Сначала брошюрку не заметили, думали, что она содержит инструкции о растаможке грузов, доставляемых дальнобойщиками из новой столицы в старую, и размышления о контрабанде табака и водки. Но потом оказалось, что сумасшедший чиновник (сумасшествие его и доказывать не стоит; для чиновника оно очевидно) озаботился состоянием чуждого ему соцкультбыта. Не понравилось ему народное прозябание под имперской дланью. Ну, сумасшедший, что возьмешь?!
Радищева арестовали, расследовали. Оказалось, — сама Екатерина послала его в молодости учиться юриспруденции за рубежом, там он и набрался американской и французской дряни. Под следствием Радищев, конечно, заюлил, стал признаваться в писательском тщеславии, «хвастовстве» и проч., но преступление имелось в наличности. Таможенник получил вышку, был помилован, убыл в Сибирь, где промаялся до воцарения Павла.
В целом, Империя при Екатерине возродилась и расцвела, расширилась и настроилась на агрессивный, деятельный лад. И дальше она распространялась бы непрестанно, если б не два обстоятельства.
После Французской революции мир стал не тот. Созидать в нем Империю одним только холодным и огнестрельным оружием уже не получалось. Нужно было идеологию придумывать, а это у нас туговато выходило.
И второе русское свойство было для Империи неполезно. Вот, пока Иван Грозный, Петр Великий и Екатерина живы были, так и Империи их стояли. А когда они умирали, Империи начинали скукоживаться под рукой неумелого царя-императора. Ибо нет в нашей стране глубокой генетической привычки ни к Империи, ни к Республике, ни к Христианству, ни к Конституции, ни к Бизнесу. Мы сами по себе никуда не ходим.
Дама великой чувствительности
Я получила от природы великую чувствительность и наружность, если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого разу и не употребляла для того никакого искусства и прикрас»...
Скромно сказано.
С этой самооценкой Екатерины соглашались все окрестные мужики. А было этих мужиков немало.
Во второй раз по ходу книги у нас любовных эпизодов набирается на целую главу. Только, в отличие от Грозного, Екатерина не утруждала себя законными браками, церковными благословениями и переживаниями об их отсутствии.
Убив родного мужа, Екатерина не замедлила утихомирить свою «великую чувствительность» подручными средствами. Удобнее огласить весь список господ «побывавших в случае», хотя, конечно автора мучают подозрения в неполноте сего реестра. Вот эти «случаемые»:
1. Григорий Орлов.
2. Васильчиков (не потомок ли жены Грозного?).
3. Григорий Потемкин.
4. Завадовский.
5. С.Г. Зорич.
6. Корсаков.
7. Ланской.
8. Ермолов.
9. Александр Дмитриев-Мамонов.
10. Платон Зубов.
Эта горячая десятка не включает мимолетных амуров с Понятовским и прочими.
Наблюдатели екатерининских туше возмущались «неожиданностью», «беспричинностью», частотой смены караула, но и радовались безопасности сменяемых. Сдавший пост никогда не попадал на плаху, не путешествовал в Сибирь, не понижался в чинах и орденах. Он просто поправлял портупею и служил дальше. Баба с возу...
Орлов отстоял 10 лет, с 1762 по 1772 год. При отставке был возведен в княжеское достоинство, пять лет жил в Ревеле, женился на красавице Зиновьевой. Она умерла в Европе через три года. Орлов так ее любил, что был разбит морально и физически и скончался еще через три года 13 апреля 1783 года.
«Смерть князя Орлова свалила меня в постель», — искренне, но как-то двусмысленно выразилась Екатерина в письме к барону Гримму. Историк объясняет это тем, что Екатерина была в принципе здоровой женщиной.
Век тикал хоть и просвещенный, но бесхитростный, так что Императрица в два залета родила Орлову сына и дочь. Сын воспитывался по именем графа А.А. Бобринского, дочь — девицы Алексеевой. Екатерина любила, чтобы ее запечатлевали на гравюрах с орловскими детьми. Григорий, Екатерина, двое милых деток — счастливая семья, — было чего убиваться...
Пропустив вперед непонятного Васильчикова, Потемкин занял пост и пять лет (1774-1779) служил душой и телом, а с 1779-го до своей смерти в 1791 году — только душой.
Потемкина сменила мимолетная тройка резвых — Завадовский-Зорич-Корсаков, а их — юный Ланской.
Никого Екатерина «не любила так страстно, как генерала Ланского». Оно и понятно, — 22 года, совсем молодой конь. Ланской умер через пять лет от горячки (1784). Екатерина от горя тоже весьма серьезно переболела.
Два скорбных года Императрицу подогревал Ермолов, а с 1786 по 1789 год при ней утвердился Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов. Правда, Мамонов осмеливался отпускать дерзкие комментарии, о некоем сексуальном дискомфорте, затем закрутил роман с фрейлиной Щербатовой. Екатерина в отместку предложила ему жениться на богатенькой графине Брюс. Мамонов признался в тайной помолвке и проч. Екатерина сама обручила голубков, пожаловала дружку приданое в 2250 душ с деревнями и подавила в себе досаду.
