Так стала Ольга вдовою, а Святослав — сиротою...
Иная бы бежала из Киева, подальше от дружины варяжской, подальше от Свенельда. Но Хельги Великая надела мужнину шапку княжескую и стала сбирать осколки державы Киевской. Под жадными глазами варягов, под гнетом дани хазарской, среди народов славянских, норовивших из-под власти единой киевской уйти, среди народов финских, бегущих от дани и полюдья киевского в леса, лицо в лицо с печенегами из степи, подобно суховею-пожару налетающими, встала Ольга!
Уступи она тогда власть Свенельду, воеводе варяжскому, уже сейчас бы не было державы. Опять рассыпались бы племена славянские да иные, как стрелы из колчана, и стали бы, чем были прежде, — тростью, ветром колеблемой. Примучили бы их окрестные народы сильные. Иных — болгары камские, иных — болгары чёрные. Как примучили авары дулебов — так, что не стало сего племени славянского, сильного прежде. Свенельд бы державы не созидал. Зачем? Его дело воевать, гонять ладьи с товарами, полоны и мать да продавать. Ему государство не нужно! Ему нужна страна, где можно было бы на людей охотиться да работорговлю вести. В том ему боги кровавые помогали...
Потому, надевши княжеское корзно и посадив сына своего малолетнего Святослава впереди себя на коня, повела Ольга дружину Игореву возвращать племена славянские в покорность. Явила она силу, и коварство, и ярость свою над поверженными! Зачем сожгла она Искоростень? Зачем велела изрубить дружину древлянскую? А послов их — закопать живыми? у Свенельд с варягами стоял рядом — стремя в стремя, — так вот, чтобы смотрел, и ему на князя было руку подымать страшно!
Да как же не побоялась женщина среди волков-дружинников одна находиться да ещё повелевать? Кто позволял ей быть сильной? Дружина. Как дружина? Она же Свенельдова?! Она же варяжская?! Нет! Дружина — княжеская, а Свенельду не все дружинники подвластны! Есть меж дружинниками — славянами, русами и варягами — незримая граница: одни — язычники, а другие — христиане! Вот они-то за неё стеною и стали. Варяги крещёные, славяне, и пуще всех русы, земляки княгинины, — все веры Христовой. Потому и получила она прозвание в странах заморских — Ольга, регина русов.
Регина — королева! Хельги — княгиня киевская! В один день свалилась на неё тяжесть непомерная. Не стало мужа, и все заботы княжеские обрушились на неё. Ей бы бежать, скрыться, но как бросить людей земли Киевской? Ибо сразу по смерти Игоря шатнулись недавно покорённые варягами земли славянские. Вновь стали платить дань хазарам, драться меж собою — на радость иноплеменным. Игорь мечтал освободиться от дани хазарской — с Византией договор заключил. Всё — прахом! Восстали северяне, что жили между Хазарией Великой и Киевом, восстали древляне, ближние ко граду, отпали уличи, тиверцы, радимичи... Что осталось? Поляне киевские, словены ильменские — новгородцы, варяги да русы... Все. Потому пошла она немедля походом на древлян! Сей пожар полыхал уже в сенях державы её, горького удела вдовьего. Сама повела дружину, не веря ни Свенельду, ни Асмуду-воеводе.
Вывела из града своего Вышгорода всех дружинников до единого, с соседней горы из града Киева всех варягов и русов. Потом она вспоминала всю жизнь и тяжкую поступь дружины, и бряцание доспехов, и топот коней, а пуще того — жиденькие плечики Святослава, что весь поход сидел впереди неё в седле, и она прижимала его к себе, укрывала, ставила дружинников обочь, чтобы, не ровен час, шальная стрела не пресекла жизни его. А стало быть, и её, потому что только один Святослав и был её достоянием. Никому не верила, никому сына своего не оставила бы и в любой сече, как ей тогда казалось, руками бы порвала каждого, кто подскакал бы к Святославу с оружием.
Всю жизнь помнила она войско древлянское: толпы бородатых мужиков с рогатинами да боевыми цепами. Дружину древлянскую малую — со щитами крашеными, в шеломах деревянных, полосами железа окованных. Помнила она смех их, когда увидели они бабу с ребёнком во главе войска. Помнила тот резкий запах пота и кожи, которым пахли стоящие рядом варяги-дружинники... И как выпрямилось, напряглось худенькое тельце её сына. Она пыталась его обхватить, прикрыть хотя бы руками, прижать к себе, но мальчик вырвался. Он выпрямился, упираясь животишком в переднюю луку седла, выхватил из рук стоящего рядом воина тяжёлое копьё и метнул его в обидчиков-древлян. Тяжёлое древко стукнуло коня меж ушей и воткнулось у самых копыт. Неистовый хохот древлян был ответом на этот бросок... Но, перекрывая его, загремел голос Свенельда, кричавшего воеводе левой руки Асмуду со своего правого фланга:
— Что стали? Князь уже начал — потянем за князем!
Многое простила Ольга Свенельду за этот крик.
Надолго вооружилась она терпением, памятуя, что сила — у Свенельда...
И пошла, как стальная лавина, дружина киевская, и была сеча зла, и рубили закованные в доспехи воины мужиков древлянских, как молотильщики снопы молотят. Напрасно пыталась Ольга закрыть ладонями глаза сына своего. Он срывал её руки, жадно глядя на сечу. И когда обернулся, чтобы увидеть, откуда подходит засадная дружина, откуда спешит подкрепление, Ольга ужаснулась лицу его! Не ребёнок это был, но ястреб! Светлы и наполнены яростью, широко и бесстрашно открыты были глаза его, ноздри раздувались на запах крови. Что-то крикнул он повелительным голосом, и клёкот ястребиный почудился Ольге. Когда стали возвращаться с поля забрызганные кровью дружинники и проезжали мимо, вытирая мечи о гривы коней, Святослав приветствовал их, поднимая правую руку. Когда же Свенельд привёл воев своих колонной по шестнадцать всадников в ряду, Ольга поняла, что мешает она сыну...
Тяжёлой рысью шли грузные кони. Свенельд, без шлема, с кровавой повязкой на лбу, без корзно и доспеха, в окровавленной рубахе, сутулясь в седле, провёл дружину мимо князя и, поравнявшись, поднял страшный свой меч, так что заиграло солнце на окровавленной стати, и крикнул хрипло:
— Слава князю Святославу — победителю!
— Слава воеводе Свенельду! — звонко выкрикнул княжич, а дружина проревела из тучи пыли,-
— Слава Перуну, дарителю побед!..
Тогда поняла Ольга: сын больше не её! Свенельд отнял!
«Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою?..»
Она бы вырвала сына из кровавых объятий варяжского воеводы, но княжеский долг не давал ей достаточно времени для воспитания сына. Ещё Игорю говорила она: «Не след полюдьем князю ходить! Сие поход противу подданных своих!» Но князь не слушал.
Был он немолод и нового не принимал! «Не нами заведено! — говорил он. — Не на нас и кончится».
«Так вот — кончится! — решила Ольга. — Не отдам сына своего на растерзание им ограбленных! Не отдам!» И учредила погосты, где постоянно стояли вои и постоянно жил тиун-данщик. И не он ходил дань собирать, но дань к нему привозили. А ежели какое селище не приносило дани урочной в срок, туда шли воины, и не за данью, а порядок учинять и виновных примучивать. Она объехала все земли подвластные, утишила все споры племенные, восстановила родовые владения, где род на род воевать поднимался, провела и пометила границы племён, установила оброки и дани постоянные и погосты возвела... Два года ушло на труд сей. И, воротясь в город свой княжеский Вышеград, увидела то, чего боялась пуще смерти, — княжич в Киеве в дружине варяжской живёт и Свенельда за отца, а то и превыше почитает.
К матери он приехал, но она его словно не узнала. Стоял перед нею ястребок: светлоглазый, горбоносый, молчаливый не по-детски... Хотелось ей к нему кинуться, как маленького к груди прижать, но стояли позади дружинники Свенельдовы, без которых он шагу не ступал, да и взгляд сына был таков, что не приласкаешь, — воин стоял, в кольчугу дорогую одетый. Перемолвился с матерью о чём-то неважном и вдруг спросил с интересом:
— А в Новгородской земле охота какова? Вепри есть? Туры есть? Я нынче на вепря пойду! Конно! С Асмудом и Свенельдом...
И поняла Ольга — сына не воротить!
«Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою!..»
Никто слёз Ольги не видел. Никто ведь при ней в горницу её не входил...
Но в переходах теремных увидала она Улеба. Годовалый Улеб — сын Игорева родака. Святославу брат двоюродный. Убежал Улеб от няньки, да в переходах заблудился и плакал, на ступенях сидя. Подхватила его Ольга на руки, отёрла слёзы, утешила, прижала ребёнка к себе, будто найдёныша обрела. И ласкала его и миловала от всей своей материнской тоски. Святослав увидел Улеба и спросил, как обычно, кратко:
— Кто это?
Ольга растерялась и ответила невпопад:
— Улеб — маленький! Брат твой.
— Брат? — криво усмехнулся княжич.
— Двоюродный! Твоего отца племянник...
Но Святослав уже не слушал. Дружина ждала его. Сети были к сёдлам приторочены, рогатины извострены. И поняла Ольга, что потеряла сына навсегда. Улеб тискался к щеке, поворачивал к себе лицо Ольги.
